Суриков в Преображенском, или о главном образе картины «Боярыня Морозова»
к.и.н А.В. Бугров
Эпическое полотно Василия Ивановича Сурикова «Боярыня Морозова», украшающее один из залов Третьяковской галереи – это больше чем картина. Ее создание было давней мечтой великого русского художника, стремившегося создать образ непокорного характера из старины. Тем более, когда были сильны воспоминания сибирского детства, прошедшего в крае (Суриков родился в Красноярске в 1848 году), где старообрядцы накладывали неизгладимый отпечаток практически на все стороны жизни.
В 1881 году, когда Суриков написал первый эскиз к картине, старообрядчество оставалось громадной культурной и экономической силой во многих регионах Российской империи. Не стала исключением Москва, где художник жил и творил с 1877 года. Здесь, у Преображенской и Рогожской слобод, располагались крупнейшие центры древлеправославия; весьма значительной оставалась доля купцов-старообрядцев в экономическом потенциале всего Центрального промышленного района.
Центром картины должен был стать образ непокорной боярыни Феодосии Морозовой, сподвижницы протопопа Аввакума, за приверженность к «старой вере» лишившейся всего своего состояния и сосланной в Боровск. Передача необычайной силы героини, которая предпочла смерть отречению от «веры», требовала от художника создания незаурядного образа на холсте, где следовало проявить весь свой талант живописца.
По воспоминаниям Сурикова, записанным Максимилианом Волошиным (не ранее 1913 года[1]), работа над образом главной героини картины шла три года. Это отчасти подтверждается и письмами художника 1884–1886 годов, в одном из которых он упоминал о «новой картине, тоже большой», этюды для которой были написаны в том числе «в деревне на даче под Москвой» (в Мытищах)[2].
«Только я на картине сперва толпу написал, а ее после», – вспоминал создатель. Этюд, написанный с тетки художника, Авдотьи Васильевны, которая «к старой вере склонялась»[3], не удовлетворил Сурикова – также как и другие созданные им «подготовительные» портреты для главного образа[4]. Все они терялись среди других персонажей картины: «И как не напишу ее лицо – толпа бьет. Очень трудно ее лицо было найти. Ведь сколько времени я его искал. Все лицо мелко было. В толпе терялось»[5].
По словам художника, переданных другим современником-критиком, Сергеем Сергеевичем Голоушевым (псевд. Сергей Глаголь), «как ни бился, а лицо это мне не удавалось. Толпа вышла выразительною и яркою, – я это чувствовал, но лица самой боярыни я не видел ясно перед собою. Мне нужно было, чтобы это лицо доминировало над толпою, чтобы оно было сильнее ее и ярче по своему выражению, а этого-то передать и не удавалось. Я дошел до того, что даже стал подумывать, не притушить ли мне толпу, не ослабить ли яркость выраженных в ней переживаний, но жалко было поступиться и этим. Обращался к знакомым, просил, не подыщет ли мне кто в жизни подходящее лицо»[6].
К тому времени «Преображенский богаделенный дом», даже сильно урезанный в размерах из-за создания на части его территории Никольского единоверческого монастыря (в 1865 году)[7], как центр старообрядчества был, что называется, «на слуху», и не только в Москве. Съездить сюда образом главной героини художнику подсказала «одна знакомая старушка» старообрядка Степанида Варфоломеевна. Одно время она в Медвежьем переулке (ныне Настасьинский переулок) в Москве, очевидно во владениях Анны Васильевны Мараевой, дававшей здесь приют сестрам и братьям по вере[8]. Здесь у старообрядцев был молитвенный дом.
Спустя некоторое время Степаниду Варфоломеевну, со слов Сурикова, выселили на Преображенское кладбище[9], куда художник в 1886 году нанес несколько визитов: «Там, в Преображенском, все меня знали. Даже старушки мне себя рисовать позволяли и девчушки-начетницы. Нравилось им, что казак и не курю»[10].
Образы преображенских староверов с этюдов, по всей видимости, написанных на месте, вошли в картину в образах кланяющихся фигур: «А те, что кланяются – все старообрядочки с Преображенского»[11].
Именно здесь Сурикова ждала главная удача – здесь был найден хорошо нам знакомый образ боярыни Морозовой. Со слов художника, переданных Волошиным, «в селе Преображенском на старообрядческом кладбище – ведь вот где ее нашел… И вот приехала к ним начетница с Урала – Анастасия Михайловна. Я с нее написал этюд в садике, в два часа. И как вставил в картину – она всех победила»[12].
По мнению исследователя творчества Сурикова Владимира Семеновича Кеменова, ей могла быть Анна Ивановна Костина, урожденная Тихомирова, которая «была очень красива», и по требованию ее тети-наставницы художник обещал никому не говорить, с кого была «списана» главная героиня картины[13].
«Боярыня Морозова» была выставлена в 1887 году на XV передвижной выставке русских художников, сразу вызвав неравдодушные отклики. Увидевший ее писатель В.Г. Короленко был поражен темной и мрачной фигурой боярыни, которая «вся горит внутренним огнем воодушевления, но это огонь, который … не светит. …Во всех чертах – …выражение пламенного фанатизма… Есть что-то великое в человеке, идущем сознательно на гибель за то, что он считает истиной»[14].
Картина так растрогала критика В.В. Стасова, что он, по воспоминанию художника, «бросился меня обнимать при всей публике… Прямо скандал. «Что Вы, говорит, со мной сделали?» Плачет ведь – со слезами на глазах»[15]. Подойдя к картине, император Александр III подробно разобрал всех персонажей – «а у меня горло от волнения ссохлось: не мог говорить. А другие-то, как легавые псы кругом»[16].
В том же году картина была приобретена за 15 тысяч рублей Павлом Михайловичем Третьяковым. Спустя многие десятилетия, в 1960 году, у наследников художника был куплен и этюд к картине, ставший основополагающим для создания главного образа[17].
Удивительно, что старожилы, помнившие Преображенское в 1920-е годы, упоминали на территории старообрядческого комплекса небольшой яблоневый сад, ныне давно не существующий, территория которого была поглощена Преображенским рынком[18]. Тогда, столетие назад, староверы открывали ворота монастыря на праздник Преображения, именуемый в народе «яблочный Спас», и дарили каждому посетителю по два яблочка, собранных из местного сада. Не исключено, что именно здесь и был написан знаменитый этюд.
[1] Воспоминания были впервые опубликованы в журнале «Аполлон» в 1916 году (№ 6–7) как «материалы к биографии» В.И. Сурикова.
[2] Василий Иванович Суриков. Письма. Воспоминания о художнике. Л., 1977. С. 69–70.
[3] Там же. С. 185.
[4] Другой моделью стала скитница с Иргиза, которую Сурикову посоветовал «знакомый старичок-старообрядец». «И в самом деле, – признавался художник, – увидал я женщину, в лице которой было много подходящего. Сначала, конечно, не соглашалась позировать. То, говорит, грешно, что совестно и т.п. Однако уговорили ее мои приятели» (Там же. С. 219).
[5] Василий Иванович Суриков. Письма. Воспоминания о художнике. Л., 1977. С. 185.
[6] Там же. С. 219.
[7] Русакомский И.К. Ансамбль за Преображенской заставой конца XVIII – начала ХIХ в. // Памятники русской архитектуры и монументального искусства. Города, ансамбли, зодчие. М., 1985. С. 152.
[8] В 1913–1916 годах на месте принадлежавшей Мараевым усадьбы было выстроено здание Московской ссудной казны (совр. адрес: Настасьинский пер., д. 3, стр. 1.).
[9] Василий Иванович Суриков. Письма. Воспоминания о художнике. Л., 1977. С. 185.
[10] Там же. С. 185.
[11] Там же. С. 187.
[12] Там же. С. 185.
[13] Кеменов В.С. В.И. Суриков. Историческая живопись 1870–1880-х годов. М., 1987. С. 499–500.
[14] Короленко В.Г. Две картины (размышления литератора) // Русские ведомости. 1887. № 102, 16 апреля. С. 3.; Поспелов Г.Г. «Боярыня Морозова» Сурикова и образ России в русском искусстве рубежа XIX и ХХ вв. // Художественные проблемы русской культуры второй половины XIX века. М., 1994. С. 178.
[15] Василий Иванович Суриков. Письма. Воспоминания о художнике. Л., 1977. С. 187.
[16] Там же. С. 187.
[17] Государственная Третьяковская галерея. Каталог собрания. Живопись второй половины XIX века. Т. 4, кн. 2-я. М., 2006. С. 358.
[18] В частности, об этом саде упоминал Сергей Борисович Чистов, которого я опрашивал в 1990-е годы.
Сушка опок отнимала много времени и часто приводила к неудачам – работа большая, а результат нулевой, пока не были изготовлены сушила из большого двустворчатого шкафа с электронагревателями, обеспеченные автоматом по поддержанию постоянной температуры. Мы оставляли его включенным даже на ночь. Почти все иконы после очистки, полировки и протирания передавались отцу Василию Федотовичу Нечаеву, который очень ответственно взял на себя пересылочную и финансовую работу. Опять я себя упрекаю, что забывал спросить его о почтовых расходах. Никогда не было возврата. Этот период был у нас самый плодотворный. Были случаи, что некоторые прихожане заказывали у нас целые божницы. Первой из них была Мария Ивановна Потапова из Шаморги. В общине в 1990–е годы ее многие знали. Она в летние месяцы жила на родине, занимаясь сбором лекарственных трав и цветов, и, приезжая в Москву, предлагала их знакомым в храме, в том числе мне и отцу Евфимию. Зная, что мы льем иконы, она попросила изготовить ей божницу. Я знал мастера, увлекающегося такой работой. Им был мой брат Александр Федотович. К тем иконам, которые у нее были, мы добавили свои. После изготовления пришлось добавить, что мастера надо отблагодарить, с чем она согласилась. Позднее по этому образцу ему пришлось изготовить еще для родственников и знакомых, наверное, не менее двух десятков таких божниц. В Токмаковом храме в алтаре находится икона Покрова Пресвятой Богородицы в киоте, им изготовленном. Однажды, после службы, ко мне обратился молодой человек и попросился на работу. На вопрос: «Ты старовер?» – «Да, я старовер», – ответил он уверенно. Оказалось, что мы из одного села. Отца его я знал как надежного колхозника и лучшего косца. В работу включился Андрей Авдонкин как настоящий труженик. Повторять, что делать – не надо было. Основная его работа была – литье, куда входили также набивка земли в опоки, их сушка и проверка литейных отверстий. В свободное время – обработка готовых отливок или подготовка инструмента не только для себя. Его работой я был доволен. Он показал себя достойным исполнителем. Хорошей труженицей и помощницей оказалась и Потапова Наталия Андреевна, тоже односельчанка. Ей доверили привезти нам на несколько дней редкие иконы большого формата. На обработку икон приходили другие женщины разного возраста, чаще знакомые, но ненадолго.
Иконы в качестве моделей я находил у родственников, как правило, уже «подтертые». Среди них были приобретенные нами в антикварных магазинах и на «вернисаже» Измайловского рынка. После включения больших сушил производительность артели заметно возросла. За неделю мы выпускали 40-50 икон и более 100 крестиков. Отработали технологию литья Распятий, образов Богородиц и Николы Чудотворца больших форматов. Однажды, уже под конец наших успешных работ, обратился ко мне отец Евфимий Севастьянович с просьбой – подобрать ему образ Пресвятой Богородицы Владимирской.
Следуя традициям многих поколений поморских литейщиков, мы осторожно попытались восполнить самое необходимое для верующего человека (тем более для старовера-поморца) – нательные крестики, а затем показать, что достигнутый ими высокий художественный уровень медного мастерства можно повторить, пользуясь их иконами как моделями, поскольку поморские художники приняли традиции древнерусской медной пластики, переняв достижения византийских мастеров. Об этом говорят фотоснимки наших икон, размещенные в тексте: образ Пресвятой Богородицы Владимирской, образ святого Архангела Михаила. Заслуживают внимания и божницы Александра Федотовича и Владимира Николаевича Левочкина. Вскоре начались непредвиденные события в пределах Московской поморской старообрядческой общины (после включения ей в состав своей территории части земель бывшего Преображенского монастыря). Работы в «меднице» заметно приостановились. Лавка, где хозяйничала дочь прежнего председателя общины, отказалась принимать наше литье, а затем достаточно быстро стали уходить члены артели и из-за проблем с трудоустройством в Москве практически исчезли. Все это заставило поставить крест на деятельности литейной мастерской, поскольку «медница» и лавка оказались в пределах монастыря. События, которые следовало бы забыть, вначале привели к разногласию среди отцов и к выделению из общины «квазиобщины» во главе с «казаками». Напоследок «оруженосец» главного казака послал меня вон с захваченной ими территории, а, следовательно, из «медницы», уже настоящим, резким нецензурным словом. К радости нечестивого, они явились основной причиной окончания работы «медницы». Останутся только эти воспоминания и кое-какое имущество, перевезенное заранее в гараж с внутримонастырской свалки. Слава Богу, молитвами всей общины и усердной работы председателя Александра Иосифовича Лепешина, от «квазиобщины» во главе с «казаками» удалось освободиться. В заключение хочется сказать, что поставленная отцом Евфимием проблема с крестиками на тот момент была решена, мы также наладили литье икон, однако впоследствии тягаться с «медницами» Новгорода и Патриаршей церкви нам стало не под силу.
Искренне, от всей души, поздравляю настоятеля старообрядческой поморской общины Нарьян-Мара Александра Ляпунова с заслуженной оценкой его непростой подвижнической деятельности.
