Зримая память о протопопе Аввакуме
Зримая память о протопопе Аввакуме
Фильм «Экскурсия по Московскому Преображенскому старообрядческому монастырю»
Фильм-экскурсия, где ведущий, А.В. Подстригич, рассказывает о московском Преображенском монастыре и Преображенском кладбище.
Ведущий: А.В. Подстригич
Операторская работа: М.Б. Пашинин
Продюсер: М.Б. Пашинин
Фильм создан в 2020 г. при финансовой помощи «Фонда президентских грантов»
Т.В. Игнатова. Донесения о смерти призреваемых Преображенского богаделенного дома как источник исторической и генеалогической информации
В Центральном государственном архиве города Москвы, в Отделе хранения документов до 1917 года, в фонде 157 «Дела конторы Преображенского богаделенного дома» находится комплекс источников, представляющих интерес для широкого круга исследователей, в первую очередь для историков старообрядчества, краеведов и генеалогов. Это 392 донесения о смерти призреваемых, проживавших в Преображенском богаделенном доме. Самое ранее донесение датировано 1-м января 1891 года. Самое позднее было составлено 10 декабря 1903 года.
Краткое описание дела
Архивный шифр дела: ЦГА Москвы Ф.157 Оп.1 Д.62.
Название дела по описи: «Донесения богаделенного эконома и надзирателей палат смотрителю Преображенского богаделенного дома об отсутствии имущества после смерти призреваемых».
Заглавие дела, указанное на его обложке: «Конторы Преображенского богадельного дома дело донесений Г[осподину] Смотрителю об умерших призреваемых».
Объем: 392 листа.
Крайние даты: 1 января 1891 года – 10 декабря 1903 года.
Основную часть дела составляют 392 донесения о смерти призреваемых (л. 1-392). Каждое донесение написано на отдельном листе. Листы были сшиты между собой. В настоящий момент листы с 205 по 392 оторваны от общей подшивки. По этой причине на момент моей работы с данными документами (май-июнь 2019 года) дело выдавалось в малый зал ЦГА Москвы сроком на 14 дней без возможности повторно его заказать.
Кроме этого, в папку с донесениями вложены 5 листов со списком имен умерших призреваемых (л.I-V). По всей видимости, список был составлен позже декабря 1903 года.
Основная информация, содержащаяся в донесениях
Все донесения о смерти призреваемых на протяжении 13 лет составлялись единообразно. В качестве примера приведем самое раннее донесение от 1 января 1891 года (л.1):
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность] эконома
богаделенного дома
Пимена Бабаева и
надзирательницы Ильинской палаты
Авдотьи Петровой
Донесение
После смерти призреваемой московской мещанки слободы Напрудной Лукерьи Васильевой, умершей 31-го декабря 1890 года, имущества никакого не оказалось.
К сему донесению 1-го генваря 1891 года руку приложил мещанин Пимен Бабаев.
Надзирательница Авдотья Петровна, а по безграмоству и личной ея просьби расписалась Степанида Павлавна Киселева.
Сравним его с самым последним донесением от 10 декабря 1903 года (л. 392):
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность] эконома
богаделенного дома
крестьянина
Родиона Иванова Кистанова
Донесение
После смерти призреваемого крестьянина Владимирской губернии Александровского уезда Батовской волости деревни Алексеевой Егора Фадеева Фадеева, умершего 10 декабря сего 1903 года, имущества никакого и св[ятых] икон не оказалось.
К сему донесению 1903 года 10 декабря руку приложил кр[естьянин] Родион Кистанов.
Из основного текста донесений мы можем узнать следующее: имя и отчество и иногда фамилию призреваемого (Лукерья Васильева, Егор Фадеев Фадеев); сословную принадлежность; место рождения и/или проживания накануне определения в богаделенный дом; точную дату смерти. По умолчанию очевидна конфессиональная принадлежность призреваемых: они были старообрядцами федосеевского согласия.
Информация о возрасте умерших призреваемых
В донесениях не указывается возраст призреваемых на момент смерти. Указывается лишь точная дата кончины. Единственным исключением является донесение о смерти Евдокии Петровой Бабкиной (л.175).
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность]
богаделенного эконома крестьянина
Егора Ивановича Смирнова
и надзирательницы
Аксиньи Сидоровны
Донесение
После смерти призреваемой крестьянки Московской губернии Серпуховского уезда Хатунской волости деревни Чирковой Евдокии Петровной(так в документе – Т.И.)Бабкиной 83 лет, умершей 29-го мая 1896 года, имущества никакого и св[ятых] икон не оказалось.
К сему донесению 1896 года мая 29 дня руку приложил крестьянин Егор Иванов Смирнов.
Надзирательница Ксения Сидоровна занеумения грамоте поие личнои прозбе расписалась Фиона Филатова.
Благодаря указанию возраста можно вычислить год рождения Е.П. Бабкиной: она родилась в 1813 году.
Самую общую информацию о возрасте призреваемых можно получить из уставных документов богадельни. Здесь приведем выдержки из Устава Преображенского богаделенного дома, составленного и утвержденного в июле 1877 года. Во 2-й главе устава «Прием в богадельню, порядок призрения и увольнения из оной» в § 22 пишется: «На бесплатное содержание в богадельню принимаются женщины не моложе 50, а мужчины 60 лет. Исключения делаются с особого каждый раз разрешения попечительного совета, в том только случае, если просители, по увечью, расслаблению или тяжким недугам, не в силах снискивать себе пропитание трудами, о чем должно быть представлено медицинское свидетельство, удостоверенное врачом богадельни. Одержимые падучею и прилипчивыми или заразительными болезнями, равно умопомешательством, в богадельню не принимаются».[1]
Однако в донесениях нет сведений ни об особых недугах призреваемых, ни о времени их принятия в богадельню.
Тем не менее, среди более ранних донесений 1891-1896 годов выявлено 30 листов, на которых сделаны пометки, по всей видимости, обозначающие возраст призреваемого на момент смерти. На донесениях 1897-1903 годов такие пометки не обнаружены. Приведем несколько примеров.
Донесение о смерти Семена Савельева Лихова (л.2):
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность] эконома
богаделенного дома
Пимена Бабаева
Донесение
После смерти призреваемого московского мещанина слободы Садовой большой Семена Савельева Лихова, умершего 4-го генваря сего 1891 года, имущества никакого не оказалось.
К сему донесению генваря 5 дня 1891 года руку приложил мещанин Пимен Бабаев.
75 л. [Исправлено на 71 л. – Т.И.].
В нижнем правом углу листа чернилами сделана пометка «75 л.», затем число исправлено, предположительно, на «71 л.». Если наши предположения верны, и данная пометка действительно обозначает возраст на момент смерти, то С.С. Лихов родился 1820 году.
Донесение о смерти Леонтия Родионова Жбанова (л.23):
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность] эконома
богаделенного дома
Пимена Бабаева
Донесение
После смерти призреваемого крестьянина Ярославской губернии Романово-Борисоглебского уезда Сандыревской волости села Зуборева Леонтия Родионова Жбанова, умершего 30-го марта сего 1891 года, имущества никакого не оказалось.
К сему донесению 1891 года марта 31-го дня руку приложил мещанин Пимен Бабаев.
76 л.
В правом нижнем углу донесения чернилами приписано «76 л.». Если это обозначение возраста, то Л.Р. Жбанов родился в 1815 году.
Еще реже на донесениях можно встретить двойное цифровое обозначение. Рассмотрим его на примере донесения о смерти Аграфены Матвеевой Дергачевой (л.27):
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность] эконома
богаделенного дома
Пимена Бабаева
и надзирательницы
Преображенской палаты
Аксеньи(так в документе – Т.И.)Никифоровой
Донесение
После смерти призреваемой московской мещанки слободы Екатерининской Аграфены Матвеевой Дергачевой, умершей 22-го августа сего 1891 года, имущества никакого не оказалось.
К сему донесению 1891 года августа 22-го дня руку приложил мещанин Пимен Бабаев.
Надзирательница Аксинья Никифоровна, азаниуманием грамоты расписалась Евдокия Засухина.
87 л./90 г.
В правом нижнем углу листа сделана карандашная надпись «87 л./90 г.». Возможно, первое число обозначает, что на момент смерти А.М. Дергачевой было 87 лет, следовательно, она родилась в 1804 году. Предположим, что второе число обозначает год перевода Аграфены Матвеевой Дергачевой в ту палату, где она и скончалась. Если это так, то она была переведена в Преображенскую палату в 1890 гому, т.е. примерно за год до смерти.
Информация о семейном положении призреваемых
Из 392 донесений о смерти только 3 документа в основной части текста содержат информацию о семейном положении призреваемых:
- Бабкова Лукерья Петрова, вдова отставного бомбардира Московской губернии и уезда, Мытищинской волости, деревни Ядрова, проживала в Ильинской палате, умерла 1 января 1893 года (л.65);
- Екатерина Филимонова, вдова ратника Калужской губернии, Тарусского уезда, Буриновской волости и села, проживала в Преображенской палате, умерла 24 марта 1893 года, предположительно, в возрасте 73 лет (л.77);
- Марья Давыдова, жена рекрута Калужской губернии, Боровского уезда, Рождественской волости, деревни Башкиной, проживала в Покровской палате, умерла 25 августа 1902 года (л.344).
Также в единичных случаях пометка о семейном положении призреваемого соседствует с указанием возраста. Таких примеров нашлось тоже три. Первый из них – донесение о смерти Никифора Ефремова Остроухова (л.10).
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность] эконома
богаделенного дома
Пимена Бабаева
Донесение
После смерти призреваемого крестьянина Рязанской губернии Спасского уезда Лукинской волости села Чембаря Никифора Ефремова Остроухова, умершего 9-го февраля сего 1891 года, имущества никакого не оказалось.
К сему донесению февраля 10-го дня 1891 года руки приложил мещанин Пимен Бабаев.
80 л.
Хол.
В правом нижнем углу донесения красным карандашом сделана надпись «80 л. Хол.», предположительно, обозначающая, что на момент смерти Н.Е. Остроухову было 80 лет, и что он был холост.
Второе донесение с подобной пометкой – о смерти Татьяны Васильевны Сероглазовой. Т.В. Сероглазова, крестьянка Московской губернии Богородского уезда Ивановской волости села Петровского, проживала в Покровской палате, умерла 26 февраля 1895 года. На донесении о ее смерти есть пометка: «Верхъ / 78. Вдова» (л.130).
Третье донесение с пометкой о семейном положении – о смерти Надежды Ивановой, крестьянки Калужской губернии Боровского уезда Ильинской волости деревни Лужиной. Она проживала в Спасской палате, умерла 1 декабря 1891 года. На донесении сделана пометка «61 г. Вдова» (л.33).
Информация об имуществе призреваемых
Правила проживания призреваемых на Преображенском кладбище могут быть предметом отдельного исследования. Приведем выдержки из Устава Преображенского богаделенного дома, составленного и утвержденного в июле 1877 года. В главе 2 «Прием в богадельню, порядок призрения и увольнения из оной» в §25 указано: «Призреваемые пользуются от богадельни, по усмотрению и разрешению комитета, необходимою мебелью, постелями, одеждою, обувью, бельем и пищею».[2]
В §26 уточняется: «Пища, одежда, белье, обувь, постели и прочее заготовляются для призреваемых по расписаниям, составляемым и утверждаемым комитетом, по соглашению с смотрителями».[3]
Действительно, как видно из приведенных выше донесений, никакого личного, а тем более ценного имущества или сбережений у призреваемых не было. Судя по донесениям, у подавляющего большинства призреваемых на момент смерти не было даже икон и священных книг.[4] Отсутствие имущества констатируется почти во всех донесениях. Изредка встречаются уточнения, что призреваемый раздал имущество при жизни (л.157), или что раздал имущество родственникам (л.166).
Есть одно донесение, в котором сообщается, что после смерти призреваемого за ящиком в его столе нашли книжку московской сберегательной кассы. Иван Родионов, крестьянин деревни Зехино Ащеринской волости Рузского уезда Московской губернии, умер 4 марта 1893 года. В составленном по этому поводу донесении никакой информации об имуществе нет (л.73). Однако через две недели за ящиком его стола была найдена сберегательная книжка, о чем составили отдельный документ (л.74):
За 13 лет только в одном донесении сообщается об оставшихся после умершего иконах (л. 202).
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность]
богаделенного эконома мещанина
Пимена Бабаева
Донесение
В дополнение донесения моего от 5 марта сего года имею честь представить при сем Вашему Высокоблагородию книжку Московской сберегательной кассы Преображенского отделения, выданную 23-го июля 1883 года за № 41062, найденную после смерти призреваемого Ивана Родионова за ящиком в столе.
К сему донесению 1893 года марта 21 дня руку приложил мещанин Пимен Бабаев.
Книжка передана Судебному приставу 23 марта.
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность]
богаделенного эконома крестьянина
Егора Ивановича Смирнова
Донесение
После смерти призреваемого крестьянина Московской губернии Коломенского уезда Молинской волости деревни Владимировой Афанасия Федорова Федорова, умершего 27 мая сего 1897 года, осталось капиталу, заключающегося: один закладной лист московского земельного банка за № 139606 серия 33 с двумя купонами за № 19/ и 20 в 1000 рублей и кредитными билетами 260 рублей, всего одна тысяча двести шестьдесят рублей; один сундук с бельем и носильным платьем; три иконы без украшения. Выше означенный капитал и имущество имею честь при сем представить.
Мая 27 дня 1897 года руку приложил Егор Иванов Смирнов.
Ниже на листе – подробная расписка частного пристава о получении денег и кредитных билетов с приложением сургучной печати.
Отметим, что три иконы, принадлежавшие Афанасию Федорову Федорову, не были переданы судебному приставу, т.к. они по действовавшему тогда закону передавались на освидетельствование в Московскую духовную консисторию.[5]
Место проживания призреваемых в богадельне
В большинстве донесений указан корпус богаделенного дома, или палата, где проживал призреваемый накануне смерти. Например, московская мещанка Лукерья Васильева проживала в Ильинской палате (л.1), предположительно, на верхнем этаже.ibus leo.
На данной гравюре мужской двор богадельни изображен справа, женский двор – слева.
Как известно, архитектурный ансамбль Преображенского богаделенного дома начал создаваться в 1780-х годах. Прежде всего была построена кирпичная соборная часовня во имя Успения Пресвятой Богородицы (1784), затем больничный корпус (1798).
В 1805-1811 годы здесь развернулось наиболее масштабное строительство. Вот тогда и возник «старообрядческий Кремль», разделенный на две половины: мужскую и женскую. На мужской половине возвели надвратную Крестовоздвиженскую часовню (1805-1808). На самом кладбище была построена новая каменная Никольская часовня (1805).
На женском дворе с 1805 по 1808 годы появились 6 каменных корпусов с моленными: западный надвратный корпус с моленной во имя Преображения Господня (1805). Далее – по часовой стрелке: северо-западный корпус с моленной во имя святого пророка Илии (1805-1808); северный корпус с моленной Всемилостивого Спаса (Происхождения честных древ Креста Господня) (1805); восточный корпус с моленной во имя Успения Пресвятой Богородицы, Иоанна Богослова и святителя Николы (1805); южный корпус с моленной во имя Покрова Пресвятой Богородицы (1805); юго-западный корпус с моленной во имя Богоявления и преподобного Зотика (1805-1808). В 1811 году было получено разрешение на строительство на женской половине Крестовоздвиженской моленной. Кроме того, на женском дворе построили более 30 деревянных келий.[6]
В декабре 1853 года Николай I подписал указ, по которому он передает Преображенский богаделенный дом в ведение Императорского человеколюбивого общества как «благотворительное и притом временное учреждение, до смерти, выбытия или перемещения ныне там призреваемых в правительственные богоугодные заведения». Соответственно, после смерти последних престарелых призреваемых кладбище планировалось закрыть. По этому указу предстояло переселить призреваемых из деревянных келий в каменные корпуса, а кельи сломать. По мере уменьшения числа призреваемых (по причине смерти таковых) их предстояло постепенно «уплотнять», а освободившиеся корпуса закрывать.[7] Слом деревянных келий произвели в 1854 году.[8]
Затем, в 1866 году весь мужской двор был насильно отобран у федосеевцев и передан единоверцам для устройства там единоверческого монастыря. Для осуществления захвата территории митрополит Филарет (Дроздов) и правление Императорского человеколюбивого общества в декабре 1865 года спешно выселили 25 призреваемых мужчин-федосеевцев в возрасте старше 50 лет на женский двор в ветхую Богоявленскую палату, которая на тот момент уже более 8 лет находилась пустой, печи и трубы в ней разрушились, оконные рамы были ветхи, а многих стекол вообще не было.[9] Таким образом, с декабря 1865 года и мужчины, и женщины проживали в корпусах женской половины.
Из донесений очевидно, что призреваемые женщины проживали в пяти корпусах: надвратном Преображенском, Ильинском, Спасском, Покровском и Богоявленском (в донесениях он называется «Новобогоявленским»). Мужчины проживали только в одном – Успенском – корпусе.
Вспомним донесение о смерти Лукерьи Васильевой (л.1). Кроме основного текста, на листе имеется пометка: «Верхн.» или «Верхъ». Вероятно, она обозначает «верхний», т.е. второй этаж Ильинской палаты, где проживала призреваемая Лукерья Васильева;
Версию относительно обозначения этажа палаты, где проживал призреваемый, подтверждает пометка, сделанная на донесении о смерти Домны Алферовой (л.54).
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность] эконома
богаделенного дома
Пимена Бабаева и
надзирательницы Ильинской палаты
Авдотьи Петровой
Донесение
После смерти призреваемой крестьянки Московской губ[ернии] Серпуховского уезда Бавыкинской волости сельца Горок Домны Алферовой, умершей 1-го ноября сего 1892 года, имущества никакого и св[ятых] икон не оказалось.
К сему донесению 1892 года ноября 2 дня [руку приложил] мещанин Пимен Бабаев.
Надзирательница Авдотья Петровна, абезграмоству ея иличной ея просьбы расписалась кресьянка Степанида Павлавна Киселева.
Ильин. – низъ.
В правом нижнем углу донесения карандашом приписано «Ильин. – низъ.», что по всей видимости обозначает: призреваемая Домна Алферова проживала на нижнем этаже Ильинской палаты.
Вспомним донесение о смерти Семена Савельева Лихова (л.2). На нем не только внизу имеется пометка о возрасте, но вверху приписано: «Верхъ. Мужской». Это, вероятно, обозначает, что он проживал на втором этаже мужской палаты.
Прочие пометки на донесениях
Выше мы рассмотрели примеры донесений, на которых имеются карандашные или чернильные пометки, несущие дополнительную информацию о призреваемом. Это может быть указание возраста, семейного положения, этажа в корпусе богадельни и, предположительно, год размещения в данном корпусе.
Прочие пометки относятся к делопроизводству. Это обязательно дата и входящий номер донесения, подшиваемого к делу.
Пометка «NB//-1.», сделана красным карандашом на донесении о смерти Лукерьи Васильевой, вероятно, имеет отношение к учету числа призреваемых. Лукерья Васильева умерла 31 декабря 1890 года. По всей видимости, к этому моменту ведомость о числе призреваемых была уже составлена. Поэтому смотрителю необходимо было внести изменения в документ.
Информация о месте рождения призреваемых
Особый интерес представляет информация о месте рождения призреваемого и/или его проживания накануне определения в богаделенный дом. Прежде всего, в этих записях кроются сведения о региональных федосеевских общинах, духовно связанных с Преображенским богаделенным домом.
Судя по донесениям, в богадельне проживали не только уроженцы Москвы и Московской губернии, но также выходцы из Витебской, Владимирской, Калужской, Костромской, Курской, Рязанской, Смоленской, Тверской, Тобольской, Тульской и Ярославской губерний. Значительное число призреваемых были родом из Боровского уезда Калужской губернии. Полный перечень населенных пунктов, упомянутых в донесениях, дан в приложении к статье.
Среди призреваемых было немало выходцев из Рязанских земель. Например, трое призреваемых были уроженцами села Чембор Лукмосской волости Спасского, а затем Сапожковского уезда Рязанской губернии (сейчас это деревня Чёмбар Шиловского района Рязанской области).
Оттуда был родом Никифор Ефремов Остроухов, умерший 9 февраля 1891 года (л.10), а также два родных брата Сергей Павлов и Филат Павлов Жилины.
Донесение о смерти Сергея Павлова Жилина (л.24):
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность] эконома
богаделенного дома
мещанина Пимена Бабаева
Донесение
После смерти проживающего при богадельне крестьянина Рязанской губернии Спасского уезда Лукомской волости села Чембара Сергея Павлова Жилина, умершего 27 сентября сего 1891 года, имущества никакого не оказалось.
К сему донесению руку приложил мещанин Пимен Бабаев 1891 года сентября 28 дня.
Донесение о смерти Филата Павлова Жилина (л.225):
Его Высокоблагородию
Господину Смотрителю Преображенского богаделенного дома в Москве
И[сполняющего] Д[олжность]
Богаделенного эконома крестьянина
Егора Иванова Смирнова
Донесение
После смерти проживавшего при богадельне крестьянина Рязанской губернии Сапожковского уезда Лукмовской волости села Чембор Филата Павлова Жилина, умершего 7 марта сего 1898 года, имущества никакого и св[ятых] икон не оказалось.
К сему донесению 1898 года марта 8 дня руку приложил крестьянин Егор Иванов Смирнов.
В 1888 году священник Иоанн Добролюбов писал, что в селе Чембар насчитывалось 145 дворов, в которых проживало 649 душ мужского и 715 душ женского пола. При этом почти половину населения села составляли старообрядцы-беспоповцы: по данным на 1888 год они проживали в 53 дворах. О. Иоанн Добролюбов не называет конкретное согласие, к которому принадлежали староверы Чембара, но по всей видимости они были федосеевцами.[10]
Очевидно, что донесения о смерти призреваемых содержат важную краеведческую информацию.
Сведения из донесений были собраны в базу данных, с которой можно ознакомиться >>> ЗДЕСЬ <<<.
Приложение
Населенные пункты, указанные в донесениях о смерти призреваемых
Населенные пункты сгруппированы по губерниям. Названия н.п. и административно-территориальное деление указаны как в донесениях.
Витебская губерния
- Витебская губерния, г. Дрисса
- Витебская губерния, г. Режица
Владимирская губерния
- г. Владимир
- Владимирская губерния, г. Киржач
Александровский уезд
- Александровская волость, дер. Бабицина
- Александровская волость, дер. Иваньковская
- Александровская волость, село Каринское
- Андреевская волость, дер. Дуракова
- Ботовская волость, дер. Алексеева
- Ботовская волость, дер. Лапина
Владимирский уезд
- Борисовская волость, село Борисовское
- Воршинская волость, дер. Овинцева
- Погребищенская волость, дер. Соколова
- Ставропольской волости, дер. Господиново
Гороховецкий уезд
- Кромская волость, дер. Лыково
Покровский уезд
- Воронцовская волость, дер. Таратина
- Липинская волость, дер. Власова
- Филиповская волость, дер. Захарова
- волость не указана, сельцо Федоровское
Судогодский уезд
- Даниловская волость, дер. Аксенова
Шуйский уезд
- Ивановская волость, село Иваново.
Калужская губерния
- Калужская губерния, г. Боровск
- Калужская губерния, г. Малоярославец
- Калужская губерния, г. Медынь
Боровский уезд
- Добринская волость, сельцо Добрино
- Добринская волость, дер. Инютина
- Добринская волость, дер. Карякова
- Ильинская волость, дер. Лужина
- Каменская волость, дер. Мельникова
- Каменская волость (возможно, Калинская или Кашенская), дер. Кловая
- Кривская волость, дер. Бавыкина
- Кривская волость, дер. Кабицина
- Кривская волость, дер. Мишкова
- Куриловская волость, дер. Байкина
- Рождественская волость, дер. Башкина
- Рождественская волость, дер. Мишукова
- Рощинская волость, дер. Башкордова
- Рощинская волость, дер. Балобинова
- Рощинская волость, дер. Болобанова
- Рощинская волость, сельцо Киселево
- Рощинская волость, дер. Князева
- Рощинская волость, дер. Куприна
- Рощинская волость, слобода Рощина
- Серединская волость, дер. Федорина
- Спасо-Прогнанская волость, сельцо Машково
- Тарутинская волость, дер. Гранищева
- Тарутинская волость, дер. Митина
- Чубаровская волость, дер. Мельникова
- Чубаровская волость, дер. Романова
Жиздринский уезд
- Кургановская волость, дер. Буда
- Кургановская волость, дер. Вербежичь
- Савкинская волость, дер. Малые Савки
Малоярославецкий уезд
- Неделинская волость, село Поречье
- Спасская волость, дер. Веткина
- Спасская волость, сельцо Скрыпорово
- Спасская волость, село Спасское
Медынский уезд
- Галкинская волость, дер. Галкина
- Глуховская волость, дер. Александровка
- Кременская волость, дер. Брюхова
- Кременская волость, дер. Ведрина
- Кременская волость, дер. Дуранова (возможно, Дуракова)
- Незамаевская волость, дер. Львова
- Незамаевская волость, дер. Ступина
- Незамаевская волость, дер. Слепцова
- Топоринская волость, дер. Исаковка
Мещовский уезд
- Гостынская волость, дер. Слободка
- Местническая волость, н.п. не указан
- Местническая волость, село Гаврики
- Местническая волость, дер. Житная
- Местническая волость, село Местничи
- Подкопаевская волость, дер. Матчина
- Подкопаевская волость, дер. Новоселки
- Подкопаевская волость, село Подкопаево
- Щелкановская волость, сельцо Крутово
- Щелкановская волость, сельцо Тарасово
Тарусский уезд
- Буриновская волость, село Буриново
- Заворовская волость, дер. Семеновская
Костромская губерния
Буйский уезд
- Исуповская волость, Дер. Бойпамина
Кинешемский уезд
- Комаровская волость, н.п. не указан
Костромской уезд
- Апраксинская волость, дер. Посошникова
- Завражская волость, дер. Медведева
- Коряковская волость, дер. Полкина
Нерехтинский уезд
- Горковская волость, дер. Мельникова
Курская губерния
Рыльский уезд
- Бобровская волость, слобода Рейтарская
Московская губерния
- Москва
- Московская губерния, г. Богородск
- Московская губерния, г. Звенигород
- Московская губерния, г. Коломна
- Московская губерния, г. Павловский Посад
- Московская губерния, г. Подольск
- Московская губерния, г. Руза
- Московская губерния, г. Серпухов
Богородский уезд
- Ивановская волость, село Воря-Богородское
- Ивановская волость, село Петровское
- Карповская волость, сельцо Алпашково
- Карповская волость, дер. Смолева
Бронницкий уезд
- Усмерская волость, село Конобеево
- Усмерская волость, дер. Старая
Верейский уезд
- Вышегородская волость, дер. Волченок
Волоколамский уезд
- Муриковская волость, дер. Паршина
- Тимошевская волость, дер. Саратова(?)
- Тимошевская волость, дер. Сафронова
Дмитровский уезд
- Митинская волость, село Сабурово
- Митинская волость, село Темилово
- Морозовская волость, дер. Тураково
- Ольгинская волость, село Сафоново
- Синьковская волость, дер. Дубровки
- Синьковская волость, дер. Садникова
- Тимановская волость, село Ильино
- Тимановская волость, дер. Шебанова
Звенигородский уезд
- Алексинская волость, село Дмитровское
- Перхушковская волость, дер. Луцкая
- Перхушковская волость, сельцо Савково
- Пятницкая волость, Дер. Трусова
- Павловская Подгородная слобода (Павловская слобода)
Клинский уезд
- Петровская волость, дер. Тарасова
Коломенский уезд
- Верховлянская волость, село Верховлянь
- Верховская волость, дер. Лупакова
- Молинская волость, дер. Владимировой
- Мячковская волость, дер. Дубровая
- Мячковская волость, село Черкизово
- Непецинская волость, село Настасьино
- Федосьинская волость, н.п. не указан
Можайский уезд
- Карачаровская волость, дер. Концевая
- Карачаровская волость, дер. Копцова
Московский уезд
- Мытищинская волость, дер. Ядрова
- Озерецкая волость, сельцо Кузяево
- Пехорская волость, село Щитниково
- Ростокинская волость, село Черкизово
- Ростокинская волость, дер. Каломина (возможно, Калошина или Калынина)
- Черкизовская волость, село Юрлово
Подольский уезд
- Краснопахорская волость, дер. Страдань
- Десенская волость, дер. Санарева
- Шабанцевская волость, дер. Юсупова
Рузский уезд
- Ащеринская волость, дер. Зехина
- Васильевская волость, дер. Устинова
- Мамошинская волость, дер. Мамошина
- Никольская волость, село Онуфриево
- Судниковская волость, дер. Авинищи
- Судниковская волость, село Кашино
- Судниковская волость, дер. Шитькова
- Судниковская волость, дер. Щепотова
- Судниковская волость, дер. Яшкина
Серпуховской уезд
- Бавыкинская волость, сельцо Горки
- Высоцкая волость, дер. Заборье
- Высотская волость, дер. Скрылья
- Липитинская волость, дер. Якиматова
- Семеновская волость, сельцо Ольгино
- Хатунская волость, дер. Караськова
- Хатунская волость, дер. Матвейкова
- Хатунская волость, дер. Чиркова
Нижегородская губерния
Нижегородский уезд
- Шелокшанская волость, дер. Красногорка
Рязанская губерния
- Рязанская губерния, г. Ряжск
Зарайский уезд
- Ловецкая волость, село Любач
- Сенницкая волость, село Сосновка
Михайловский уезд
- Феняевская волость, село Березово
Пронский уезд
- Архангельская волость, слобода Плотная
Ряжский уезд
- Ясеновская волость, село Ольхово
Спасский уезд
- Лукомская волость, село Чембар
- Лукинская волость, село Чембарь
Сапожковский уезд
- Кутло-Борковская волость, н.п. не указан
- Лужковская волость, село Чембор
Смоленская губерния
Вяземский уезд
- Смоленская губерния, Вяземский уезд, Ямская волость, дер. Бозни
Гжатский уезд
- волость не указана, дер. Абакумова
Сычевский уезд
- Бехтеевская волость, дер. Караблева
- Богоявленская волость, дер. Большое Стукалово
- Богоявленская волость, дер. Гольнива
- Богоявленская волость, дер. Зинтонова
Юхновский уезд
- Климовская волость, дер. Дехтянка
- Ольховская волость, дер. Пречистая
- Савинская волость, дер. Мякот
Тамбовская губерния
Шацкий уезд
- Петровская волость, дер. Свищевка
Тверская губерния
- Тверская губерния, г. Бежецк
Вышневолоцкий уезд
- Заборовская волость, дер. Столпникова
Калязинский уезд
- Подельская(?) волость, дер. Волдынь
- Медведицкая волость, дер. Харлова
Корчевский уезд
- Ильинская волость, село Ильинское
- Торцевская волость, дер. Поповка
Новоторжский уезд
- Васильевская волость, дер. Скоморохова
Старицкий уезд
- Татарковская волость, дер. Куприянки
Тобольская губерния
Тарский уезд
- Малокрасноярская волость, дер. Малинкина
Тульская губерния
Каширский уезд
- Большегрызловская волость, село Колошино
- Ивановская волость, дер. Пилючина
Ярославская губерния
Даниловский уезд
- Залужская волость, дер. Ладыгина
Романово-Борисоглебский уезд
- Сандыревская волость, село Зубарево
- Сандыревская волость, дер. Соколка
Ростовский уезд
- Вощажнинская волость, дер. Сартанова
- Звертищевская волость (вероятно, Зверинцевская), дер. Спасская
- Приимковская волость, дер. Жукова
- Савинская волость, дер. Рапшина
Рыбинский уезд
- Арефинская волость, дер. Вахрамеева
Угличский уезд
- Большесельская волость, дер. Жегудова
- Покровская волость, дер. Никулина
- Покровская волость, дер. Шубина
Ярославский уезд
- Великосельская волость, дер. Чертакова
- Троицкая волость, дер. Санникова
[1] Устав Преображенского богадельного дома в городе Москве. Составлен и утвержден в июле 1877 года. ЦГА Москвы. Ф. 157 Оп.1 Д. 49. Л. 220-220 об.
[2] Устав Преображенского богадельного дома в городе Москве. Составлен и утвержден в июле 1877 года. ЦГА Москвы. Ф. 157 Оп.1 Д. 49. Л. 221.
[3] Там же.
[4] Подробнее о судьбе икон, принадлежавших призреваемым, см.: Игнатова Т.В. К вопросу об иконном убранстве частных келий и общежительных палат Преображенского богаделенного дома во II половине XIX века // Вторые Ковылинские Преображенские чтения. Международная конференция, 3 июня 2019 года, Дом Русского Зарубежья. Сборник материалов. М., 2019. С. 56-64.
[5] Игнатова Т.В. К вопросу об иконном убранстве частных келий и общежительных палат Преображенского богаделенного дома… С. 60-64.
[6] Архитектурному ансамблю Преображенского кладбища посвящена обширная литература. Назовем лишь некоторые работы: Васильев А.В. Архитектура Преображенского старообрядческого богаделенного дома: традиции и новации // Старообрядчество: история, культура, современность. Сб. материалов VI научно-практической конференции. М., 2002. С. 305-310; Козлов В.Ф. Московское старообрядчество в первой трети ХХ века (храмы, молельни, общественные организации и учреждения) // Старообрядчество в России (XVII – ХХ века): сб. науч. Трудов / отв. ред. и сост. Е.М. Юхименко. М., 1999. С. 228-231; Козлов В.Ф. Москва старообрядческая: История. Культура. Святыни. М., 2011. С.293-302; Паламарчук П.Г. Сорок сороков. Т.1: Кремль и монастыри. М., 1992. С. 333-342; Паламарчук П.Г. Сорок сороков. Т.4: Окраины Москвы, инославие. М., 2005. С. 558-585; Русакомский И.К. Ансамбль за Преображенской заставой конца XVIII – начала ХIХ века // Историческое, культурное и духовное наследие Преображенского: Первые историко-краеведческие научно-просветительные преображенские Ковылинские чтения. М., 2017. С. 170-188; Русакомский И.К. Организация заповедного центра традиционной старообрядческой культуры // Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. Новосибирск, 1992. С. 85-90; Юхименко Е.М. Старообрядчество: История и культура. М., 2016. С. 212-213.
[7] Указ от 21 декабря 1853 года // Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1875. С. 485-487.
[8] История Преображенского кладбища с 1854 по 1862 г. ОР РГБ. Ф.98 № 2011. Л. 152 об.
[9] Игнатова Т.В. Дело о «похищенном» иконостасе: новая страница истории иконного собрания Преображенского богаделенного дома // Доклад на XIII международной научно-практической конференции «Старообрядчество: история, культура, современность» (21-23 ноября 2019 года, Москва — Боровск) (материалы доклада не опубликованы); Игнатова Т.В. Сотворение мифа (публикация вышла в январе 2020 года на портале «Русская вера») // https://ruvera.ru/articles/sotvorenie_mifa
[10] Свящ. Иоанн Добролюбов Историко-статистическое описание церквей и монастырей Рязанской епархии, ныне существующих и упраздненных, со списками их настоятелей за XVII, XVIII и XIX и библиографическими указателями. Том 3. Рязань, 1888. С. 21.
А.А. Безгодов. Старообрядческие согласия Верхокамья в прошлом и настоящем
Безгодов А.А.
Заместитель Председателя Культурно-Паломнического Центра им. протопопа Аввакума
Верхокамье – историческая территория Сивинского, Верещагинского, части Очерского районов Пермской обл. и части Кезского района Удмуртии, на которой после церковной реформы второй половины 17 в. проведенной патриархом Никоном довольно компактно сохранились поселения староверов. Даже само название региона «Верхокамье» имеет в некотором роде староверческое происхождение, одно из первых его упоминаний встречается в «Родословии» духовных отцов Верхокамья[1].
По свидетельству синодальных миссионеров А. Луканина и Палладия (Пьянкова), старообрядчество в Верхокамье распространялось с конца 17 в., после подавления восстаний Московских стрельцов, выступивших в защиту старой веры. Позже подверглись опустошению обители на реке Керженец, следствием чего стала новая волна переселенцев. В середине 19 в. об этом писали так: “«раскол» принесли в Пермскую землю /…/ беглые стрельцы, основавшие в Верхокамье скиты по рекам Сепыч, Сабанец, Лысьва и Очёр. Среди стрельцов лица родовитые и сановитые»[2]. Против средоточия «бунтарства и непокорности» были направлены правительственные войска во главе с капитаном Пальчиковым, и в 1725 г. скиты были разгромлены.
Староверы оставшись в затруднительном положении предпринимали попытки наладить связи со своими единоверцами в других регионах России. В 1731 г. представителями Верхокамского староверия такие контакты были установлены с Выговским монастырем в Поморье, ставшим к тому времени крупнейшим духовным центром для староверов-безпоповцев (поморцев)[3]. Главным таким центром в Верхокамье становится село Сепыч[4]. Однако вполне вероятно, что связи местных староверов с Поморьем существовали и раньше. Еще в самом начале 18 в. упоминается Гавриил Семенов (Украинцев), один из виднейших руководителей Выговского монастыря, проживавший в это время на реке Обве[5].
Возможно в это же время в Южных районах Верхокамья установилось влияние беглопоповцев-софонтиевцев[6], представители которых в эти годы переселялись из Керженского Поволжья на Урал. Последователей этого согласия чаще называли «стариковцы»[7], а так же «кержаки»[8], причем последнее наименование через некоторое время стало общераспространенным среди старообрядцев различных согласий по всему Уралу и Сибири. В Верхокамье кержаками называют именно поморцев, причем в ходу такие термины как кержацкая вера, кержацкая посуда и даже кержацкий язык, на вопрос «кто такие кержаки?» можно услышать и такой ответ: «кержаки это нация такая, а еще есть могули и скобари»[9].
В начале 19 в. администрация промышленников Строгановых в своих камских вотчинах предпринимала попытки принудительного привлечения местных старообрядцев в государственную (никонианскую) церковь. Для вовлечения старообрядцев стали организовываться и так называемые «единоверческие» приходы, в которых при условии полного подчинения официальной церкви и при определенных оговорках допускалось богослужение по старым книгам и дораскольным обрядам. таким образом вводилось некое подобие унии. Тем не менее к первой четверти 19 в. основное население Верхокамья продолжало оставаться верным древлецерковному благочестию.
Очередная волна давления со стороны государства, началась в 30-е годы 19 в. в правление императора Николая I. В эти годы по всей стране власти закрывали староверческие Храмы и молельни. В 1833 г. более 23 тыс. обвинских староверов было переведено в единоверие. Однако уже вскоре более 17 тыс. из них вновь заявили себя сторонниками старой веры. К концу 19 в. по Верхокамью в среднем числилось: Старообрядцев – 29,5 тыс., приверженцев официальной Церкви – 4,3 тыс.[10].
В середине 19 в. началась активная и вполне успешная проповедь поморцев в Юсовской, Карсавайской, и др. волостях Вятской губ. (современный Север Удмуртии) среди новообрядческого населения, а так же в южных районах Верхокамья среди бывших беглопоповцев-софонтиевцев, которые к этому времени фактически перешли на безпоповские позиции. Поморские общины в это время появляются в таких селах, как Карсавай, Юс, Кулига, Путино, а также на Очерском заводе и др.
Старообрядцы-беглопоповцы продолжали сохранять свои позиции среди заводского населения, в том числе в Очере. После возникновения «Белокриницкой иерархии»[11], они в большинстве своем присоединились к ней. Особое распространение белокриницкие поповцы имели именно в южных районах Верхокамья.
Продолжали существовать и потомки беглопоповцев-софонтиевцев (стариковцев), которые в течение 19 в. окончательно перешли к безпоповской практике и во внешней среде становятся более известными под именем «часовенных»[12].
На рубеже 19-20 вв. в Верхокамье упоминается даже такое экзотическое согласие как «Беловодская иерархия»[13], свидетельством этого является то, что в это время здесь (на территории современного Верещагинского района) действовал в качестве «беловодского» священника некий Меркурий Гилёв[14].
Некоторый след в истории староверия в Верхокамье оставили и так называемые «Бегуны» (странники, красноверы)[15]. Наибольшее число воспоминаний об их пребывании встречается в Кулиге и Верещагино. В Кулиге странники имели особое влияние на поморцев. Возможно, на протяжении некоторого времени у местного населения даже не существовало четких границ между этими согласиями. Так миссионерами в 19 в. отмечено, что местные староверы по рождению своих детей не крестят, а крестятся только перед смертью. До середины 20 в. в Кулиге и округе староверы-поморцы не ставили крестов на могилах и вообще никак их не отмечали[16]. В соседних деревнях Соколовского сельсовета, так же была распространена традиция устанавливать на могилах простые столбики с крышкой, что может в тоже время свидетельствовать и о связях с северной поморской традицией.
В первой трети 20 в., в Верещагино и районе, странники собирались тайно на квартирах и по частным домам. В это время они имели некоторые симпатии со стороны других старообрядцев под влиянием негативного отношения к Советской власти и усилением эсхатологических ожиданий. Согласно докладу направленному в 1932 г. правящему епископу в Пермь от протоиерея Мичкова(?), странников «в Верещагино 10-15 домов и столько же в Каранятах, организация тайная, но боевая с наступательным характером»[17]. В те времена подобная характеристика могла привести к трагическим последствиям. Более поздних упоминаний о странниках в Верхокамье не встречается, возможно они действительно оказались истребленными сталинским репрессивным режимом.
Более подробную историю старообрядческих согласий представленных в Верхокамье в настоящее время мы приведем ниже. Своеобразие традиционной культуры старообрядчества в Верхокамье особенно проявляется в среде староверов-поморцев, по этой причине мы постараемся описать историю и современное положение этого согласия особенно тщательно.
Поморцы (даниловцы)[18]
В начале 18 в. в среде староверов постепенно усиливается влияние Выговского поморского монастыря, в том числе и на Верхокамские общины. Верхокамье становится одним из ключевых звеньев в коммуникациях староверов на пути из Поморья на Урал и в Сибирь.
Многочисленное староверческое население Верхокамья постаралось найти для себя духовное руководство и вело по этому вопросу переписку с Выговским монастырем. В начале 1730-х годов Выгорецкий киновиарх Семён Денисов прослышав о Верхокамье пишет послание братиям по Вере, известное как «Верительная грамота для первого Поморского учителя в Верхокамье Григория Яковлева». Вот фрагмент из этого послания: «… Дойде к нам в поморские скиты слышание о вашем боголюбии и елицех покоряющихся священным правилом. Слышим от еретик крещение и рукоположение не приемлющих и обращение с ними не имеющих. О таковых Мы зде радостию возрадовахомся, яко ещё в толикое время паде искра истиннаго благочестия в той удалённой стране, да ещё и в малых сияет, но обаче по Златоусту «Лучшии един творяй волю, паче тмы беззаконных» <…> И елика писанием извещение, или возвестит вам брат Григорий, не преслушайте от Божия закона глаголющу ему …»[19].
По прибытии, Григорий Яковлевич с помощниками обосновался вероятнее всего в селе Сепыч, которое стало центром Верхокамских поморцев. Первоначально влияние Сепычевских наставников распространялось на Сепычевскую, часть Бубинской и Екатерининской волостей (в границах 19 в.), позже ко второй половине 19 в. поморское влияние распространилось на Путинскую, Люкскую, Юсовскую и Карсавайскую волости. Поморцы в большом количестве также поселились в районе Очерского завода (ныне город Очер).
В Верхокамье был создан замечательный письменный памятник истории местных староверов – «Родословие духовных отцов Верхокамья», сохранивший для нас имена первых наставников[20], в котором прослеживается преемственность от них вплоть до середины 19 в.
Для решения возникавших вопросов духовными наставниками собирались поместные соборы-собрания, в которых участвовали представители многих сельских обществ. Именно на одном из таких соборов в Сепыче в 1866 г. между наставниками произошла ссора, которая на соборе 1888 г. в деревне Гришки под председательством Давыда Ивановича и Максима Григорьевича завершилась разделением прежде единого поморского общества на два лагеря. Этот раздел стал одним из факторов мешающих современному развитию местного староверия. Последователи Максима Жданова стали именоваться «Максимовцами» (Шантаровское согласие). В то время они были распространены в западной части Сепычевской и Екатерининской волостей. Сторонники Максима Григорьевича, стали именоваться «Дёминцами», их поддержало большинство староверов Верхокамья.
С началом столыпинских реформ много поморских семей, в основном «максимовцев», переселилось в Западную Сибирь, в окрестности города Кемерово, где и проживают до настоящего времени.
После выхода в 1905 г. указов Государя Николая II об укреплении начал веротерпимости и свободе совести, в Верхокамье, как и по всей стране, в среде староверов начался необычайный подъем религиозной жизни. В эти годы в некоторых селах и деревнях были построены моленные дома, учреждены воскресные и церковные школы. В частности действовала моленная и школа при моленной в деревне Потереи Кониплотнического общества Бубинской волости[21], в Сепычевской волости так же известно о бывшей моленной и мастерской по литью икон и крестов в деревне Сергино[22], но безусловно были и другие. Однако местные староверы не спешили воспользоваться возникшим правом государственной регистрации общин, в это время известно лишь об одной такой попытке в Екатерининской волости Оханского уезда. Как следует из документа общину составляли «последователи поморской секты даниловского согласия, не приемлющие священства (безпоповцы)»[23]. Зарегистрирована община была 20 октября 1907 г. за № 47 реестра старообрядческих общин по Пермской губернии. Руководителями значатся Петр Андреевич Чертков и Иван Афанасиевич Сединин. Тем не менее 14 января 1913 г. община была снята с регистрации по заявлению от прихожан с формулировкой, что регистрация «противоречит духу согласия»[24].
Из приведенного выше документа мы можем так же сделать уточняющее предположение о конфессиональной принадлежности староверов-поморцев Верхокамья и отнести их к «поморцам-даниловцам», как одной из ветвей поморского староверия, и что с нашей точки зрения важно, воспринималось некоторыми как самоназвание. Это тем более интересно учитывая, что уже к середине 20 в. в качестве внешнего наименования и внутреннего самоназвания употреблялся термин «кержаки».
Интересным представляется то, что до настоящего времени в среде верхокамских староверов-поморцев продолжают сохраняться традиционные «даниловские» особенности, среди которых отсутствие в богослужебной практике брачного чина (раньше существовала внецерковная свадебная обрядность и родительское благословление). При этом прихожан состоящих в браке допускают во время службы до молитвы, хотя в некоторых общинах до настоящего времени требуется, чтобы соборные (служители) не жили семейной жизнью. Кроме того, каждение икон кацеей происходит не крестообразно, а по-даниловски – обводом, во время службы происходит каждение не человека, а нательного креста, который предварительно вынимается из-за пазухи[25].
Активно участвовали местные староверы-поморцы и в общении со своими единоверцами за пределами Верхокамья, без сомнения они были в курсе основных событий в жизни Старообрядческой Поморской Церкви в России, в том числе знакомы с решениями Первого и Второго Всероссийских Соборов христиан-поморцев проходивших в Москве в 1909 и 1912 гг. Согласуясь с решениями этих соборов в Верхокамье в 1920-х гг. образовывается и действует местный духовный совет[26].
В начале 1914 г. Верхокамье посетил известный начетчик того времени, наставник Московской поморской старообрядческой общины Ф.Ф. Румянцев, который провел несколько бесед, а так же три публичных диспута с миссионерами синодальной церкви в деревне Киршонка Карсавайской волости Вятской губернии, в селе Сепыч и в деревне Потереи Бубинской волости Пермской губернии[27].
В революционные годы Верхокамье оказалось ареной боевых действий Гражданской вейны. В 1918-1919 гг. здесь дважды проходила линия фронта и несколько раз возникали крестьянские антибольшевистские выступления, крупнейшее из которых произошло в Сепыче в августе 1918 г. В Сепычевском восстании приняли участие и руководители старообрядческих общин, причем власть большевиков воспринималась здесь в том числе и как власть антихриста, так в селе Буб среди лозунгов на волостном собрании звучало: «нужно нам выбрать совет, этих коммунистов не допускать… Нам не нужно антихристов, нужно православных людей»[28].
В первые послереволюционные годы по староверию был нанесен один из самых сокрушительных ударов за всю историю. Кроме подвергнутых репрессиям (вплоть до расстрела) наставников, многим активным деятелям пришлось покинуть Верхокамье из опасения за свою жизнь. Ликвидацией купеческого сословия и раскулачиванием была подорвана экономическая база, обеспечивавшая развитие и поддержку жизнедеятельности староверческих обществ. Активно производилась опись и изъятие церковного имущества, преимущественно книг и икон.
Не смотря на столь тяжелые условия, верхокамские поморцы (деминцы) по мере возможности сохранили соборное управление в Церкви и собрались в 1924 г. на собор в село Сепыч, секретарем собора избрали Мелехина Григория Николаевича. Итогом совещания стал сборник «Деяний и уложений собора по догматическим и каноническим вопросам»[29].
После Великой Отечественной войны состоялся очередной собор. В качестве главного вопроса на соборе обсуждалась проблема разделения на деминцев и максимовцев. По этому вопросу состоялось несколько советов в разных деревнях: 1 совет — 7 марта 1946 г. прошел в д. Гарь, 2 совет — 11 июня 1947 г., 3 совет — 23 июня 1947 г. в д. Андронята, 4 совет — 11 марта 1948 г. в д. Абромята, заключительный совет проведен 23 июня 1948 г. (возможно около Сепыча). На соборе принимали участие представители более пятидесяти обществ, присутствовало более ста человек. Секретарем собора был избран Мальцев. Одним из итогов этого собора стало сближение с Максимовцами, было принято «Воззвание дорогим нашим по вере братьям святой Христовой Церкви»[30]. В работе собора среди принимавших участие общин упоминаются следующие: Тю(и)менская, Розвальская, Кулижская, Юсовская, Сидоровская, Афонятская, Костымская, Лыповская, Ефимовская, Саватятская, Сепычевская, Одронятская, Запольская, Купчевская, Коростлёвская[31].
Еще один местный собор был созван 9 марта 1960 г. в деревне Кривчаны, на нём был утвержден келейный монастырский обряд[32].
К началу 1970-х годов общины и группы староверов-поморцев сохранялись во многих деревнях и селах тех районов Верхокамья, в которых они проживали наиболее компактно. Крупнейшими обществами в то время являлись:
Максимовские — в селах Соколово и Сенино, в деревне Нифонята.
Дёминские — в селах Карсавай, Кулига, Путино и в деревнях Дёмино, Чирки, Павличата, Пестери, Саватята, Малая Сива, Коростели и др.
В поселке Северный Коммунар, а так же в селе Сепыч и в городе Верещагино проживали в большом количестве представители как дёминцев, так и максимовцев.
Несколько десятилетий староверы-поморцы Верхокамья находились в изоляции от своих одноверцев в России и зарубежом. Некоторые контакты, ограниченные перепиской и получением необходимых церковных предметов (календари, служебные книги, нательные кресты), поддерживались с Высшим Старообрядческим Советом в Литве (Вильнюс) и с Рижской Гребенщиковской поморской общиной. В конце 1990-х гг. устанавливаются связи с Российским Советом Древлеправославной Поморской Церкви (Москва и Санкт-Петербург).
Общее положение Древлеправославной Поморской Церкви в Верхокамье за последние 20 лет резко ухудшилось. Атеистическая политика Советского общества привела к отступлению молодежи от духовной жизни и традиций своих предков.
В настоящее время можно услышать: «Максимовская вера вся разрушивается, молодые никуда не ходят». В этих словах слышится даже некоторая обреченность: «Все старички примерли, как все помрут, так и вера кончится, <…> так все в церковь[33] пойдут»[34].
Исследователи в последние десятилетия так же отмечали умирание поморской традиции в Верхокамье. Произошло падение уровня ведения службы (полный круг почти нигде не служат). Умерли знатоки и хранители духовных знаний, которые родились и были воспитаны в начале 20 в., еще до воинствующего безбожия, в общинах почти не осталось мужчин. В настоящее время службы ведет поколение рожденное в 1920-1930-х гг., хоть и строго воспитанное в традициях староверия, но не получившее достаточного духовного образования.
В тоже время все реже молодежь обращается к вере предков, часто предпочитая крестить детей в «церкви», то есть у старообрядцев-поповцев или у новообрядцев. В результате падения духовных знаний, отсутствия мужчин наставников (и как следствие – отправление треб «бабушками», в том числе и чина крещения), отсутствия молитвенных зданий (церквей, молелен) и трудности приспосабливания к современным условиям, носители сакральных традиций потеряли духовный авторитет в глазах молодежи. По мнению некоторых молодых семей крещение в «церкви» считается крепче, да и просто модным, в то время, как идти к «бабушкам» кажется чем то стеснительным и даже предосудительным.
В условиях столь сложной ситуации, на фоне ослабления поморской традиции, действует церковь Белокриницкого согласия в лице о. Валерия Шабашова. В числе первых перешедших к о. Валерию оказались представители сельской интеллигенции и местные руководители всех уровней, для которых следование строгим правилам Поморской церкви оказалось затруднительным.
В последние 10-15 лет большинство поморских общин проводят службы не регулярно, собираясь по домам в большие праздники, а так же для совершения погребения и панихид, небольшим составом (от 3 до 15 человек). Ощущается нехватка опытных руководителей. Ситуацию усугубляет сохраняющееся в Верхокамье разделение староверов-поморцев на максимовцев и дёминцев, объединение которых в единую поморскую общину могло бы нормализовать положение и стимулировать дальнейшее развитие.
Никаких идеологических разногласий между максимовцами и дёминцами, которые могли бы помешать объединению нет. Максимовцы за все время существования разделения составляли меньшую часть по отношению к дёминцам и при этом были более консервативными. Кроме обычных для местных староверов запретов[35], соборным максимовцам, так же не позволялось ездить на общественном транспорте, прибегать к государственной медицинской помощи и т.п. Не смотря на бóльшую ограниченность внешних контактов, именно максимовские соборы-общества оказались более устойчивыми в современном мире и лучше сохранились, хотя, как и дёминцы допустили некоторые послабления и уже нет такого противопоставления себя внешнему миру, как в прошлые годы.
Попытки примирения со стороны дёминцев предпринимались в 1940-х годах, с этой целью было проведено несколько собеседований с максимовцами, на которых было выработано и в 1948 г. утверждено уже упомянутое нами «Воззвание дорогим нашим по вере братьям святой Христовой Церкви»[36]. Следующие такие объединительные усилия нам известны уже в конце 20 в.
В конце 1990-х г.г. некоторую духовную помощь верхокамским староверам стал оказывать наставник Московской Поморской Старообрядческой общины Василий Федотович Нечаев. В марте 1999 г. при его участии представителями максимовцев и дёминцев в с. Сепыч была отслужена лития «За всяко прошение» и положен общий примирительный начал[37]. Однако немедленного объединения не произошло, хотя эта попытка и привела к некоторым положительным результатам. Известие о примирении разошлось по многим деревням. Появились данные, что кое-где дёминцы и максимовцы стали собираться и молиться вместе[38]. Этому способствовало и то, что приобщённых (соборных) осталось совсем мало, а проводить службы совместно легче. В то же время возродилась внутренняя полемика о причинах разделения, появились вопросы, кто кому должен класть примирительный начал.
Отдельные общества староверов-поморцев в Верхокамье называются «соборами», общераспространенный же термин «община» не прижился по той причине, что он ассоциировался с государственной регистрацией, противниками которой судя по уже цитированному выше документу были местные староверы писавшие, что такая регистрация «противоречит духу согласия»[39]. Такие общины-соборы до середины 1970-х гг. были почти в каждой деревне, теперь же объединяют несколько деревень и даже несколько сельсоветов, являясь как бы духовным центром для всей округи. Так к примеру в Соколовском сельском обществе до коллективизации было 97 деревень и во многих из них существовали собственные соборы (общины), теперь осталось всего 7 деревень и все они объединены единым Соколовским собором. В настоящее время мы определяем отдельные самостоятельные соборы по таким параметрам, как наличие духовного руководителя (наставник, духовный отец, духовник, духовница), регулярное совершение уставных служб, исполнение необходимых таинств и треб (крещение, покаяние, погребение, панихида и др.). Данным критериям в настоящее время соответствует по нашим данным 9 соборов по всему Верхокамью.
Внутри своего сообщества верхокамские поморцы разделяются на «соборных» и «мирских». К соборным относятся те, которые строго соблюдают церковные правила, традиционные установки, незамирщаются («соблюдают чашку», не сообщаются с мирскими в трапезе), являются хранителями духовных знаний. Именно они проводят службы, совершают требы. К мирским относятся все остальные имеющие поморское крещение, но не соблюдающие традиционных уставных и бытовых норм. Для мирских путь к обществу соборных не закрыт: они подают милостыню (чтобы молились за родителей), заказывают панихиды, крестят детей, бывают на исповеди, при желании мирские могут положить начал за мирщение, отмолиться краткую епитимию и попрощаться с собором, после чего могут присоединиться к общей молитве. В случае если мирский решит стать соборным, то он должен приобщиться к соборному обществу, кроме начала за мирщение необходимо будет отмолиться положенную епитимию (обычно в течении 40 дней, но бывает и 2 недели), дать обещание больше не мирщиться, при этом такому человеку нужно будет обязательно обзавестись целым комплексом необходимых для соборного предметов, от собственной посуды до моленной одежды.
Иногда под мирскими подразумевают не староверов-поморцев, а всех принадлежащих к новообрядческой церкви, либо к белокриницким старообрядцам, которых называют «церковными» или «поповцами».
Восстановление относительной религиозной свободы в 1990-х гг. немного оживило жизнь христиан-поморцев. На моления стали приходить «мирские», появились новые постоянные прихожане-соборные, в ряде общин активную роль стали играть мужчины, есть среди них и крепкие хозяева-фермеры. В современном Верхокамье доля поморцев в некоторых с/с доходит до 70 — 80 %. Всего в Верхокамье количество «поморцев по крещению» можно оценить более чем в 10 тысяч человек, однако исповедников наберется не более 100-150 человек. В настоящее время наиболее известны девять поморских (дёминских и максимовских) общин-соборов, в которых регулярно проводятся службы и необходимые требы.
К деминцам относятся соборы в с. Кулига и д. Степаненки (в Удмуртии), д. Лесотара (Верх. Лысьва), д. Кривчаны (Верещагинский район Пермской обл.) и Сивинский собор объединяющий несколько групп по всему Сивинскому району Пермской обл.
Максимовскими считаются соборы в д. Соколово, с. Сепыч, г. Верещагино Верещагинского района и пос. Северный Коммунар Сивинского района Пермской обл.
Кроме этого существует еще несколько групп, которые оказались более изолированными и данных о них мы не имеем (Екатерининское, Балезино и др.).
Отдельные моленные за всю историю староверия в Верхокамье у поморцев встречались редко, была распространена традиция приглашать на моление в частные дома, но в последние годы таких домов, которые бы соответствовали требованиям необходимым для соборной службы[40], становится все меньше. В последнее десятилетие было предпринято несколько попыток организации моленных домов в Северном Коммунаре и Сепыче, в настоящее время работу по устройству моленных домов ведут в Кулиге и Соколово.
Подведем некоторые итоги современного состояния поморского старообрядчества на территории Верхокамья. Действующие общины: 2 собора в Кезском районе Удмуртии, 2 собора в Сивинском районе и 5 соборов в Верещагинском районе Пермской области. В общинах служат четыре духовных наставника, а так же около десяти так называемых «духовниц». Духовница – это старшая служительница, которой по необходимости, из-за отсутствия служителей мужчин, приходится руководить службой. Причем ее полномочия в общине ограничены, духовница не имеет права во время службы читать Евангелие, производить каждение и принимать на исповедь мужчин.
Последний мужчина-наставник Григорий Киприянович, бывший духовником в Путино умер в 1994 г., после него почти 10 лет в Верхокамье старшими служительницами были женщины. В 2002 году московским наставником В.Ф. Нечаевым был благословлен в наставники А.Ф. Патраков (Соколово), позже появились наставники в Сепыче и Кривчанах, а так же кандидат в наставники в Кулиге. А.Ф. Патраков представляя Верхокамье принял участие в работе Третьего Всероссийского Собора ДПЦ в Санкт-Петербурге в 2006 г.
Старообрядцы часовенного согласия («Путинскя вера»)
На протяжении многих лет, часовенное согласие среди старообрядцев было одним из наиболее многочисленных и распространялось от Поволжья, до самого Дальнего Востока. На протяжении 20 в. старообрядцы-часовенные расселились еще шире и сейчас они проживают в таких странах как Канада, США, Бразилия, Аргентина, Уругвай, Австралия и др., по возможности сохраняя веру отцов и свою традиционную культуру.
В Верхокамье часовенные известны под разными именами, такими как Путинская вера (от с. Путино), Стариковцы, Ополóсканцы[41], Кержаки. Но сами себя они, как правило, часовенными и даже старообрядцами не называют, к примеру уральские часовенные предпочитают именоваться «православными христианами временно не имеющими священства»[42].
Исторически, часовенные сформировались как согласие на Урале в начале 18 в. и первое время их так и называли «Уральские старообрядцы». Основу формирующегося согласия составили старообрядцы софонтиевцы, переселившиеся из Керженских лесов. На тот момент они принадлежали к беглопоповскому направлению в старообрядчестве. В 1723 г. собравшиеся на Урале и в Сибири беглопоповцы провели один из первых своих Соборов (Ирюмский)[43], на котором произошло объединение многих местных обществ в единое согласие. Собором было решено: «принимать никониан через проклятие ереси», то есть не крестить, так же не перекрещивали и представителей других старообрядческих согласий. Подвергали крещению только таких представителей официальной церкви, которые до присоединения к старообрядчеству были крещены обливательно (так называемых «обливанцев»).
К середине 18 в. духовным центром часовенного согласия становится Невьянский завод, там в 1777 г. происходил один из главнейших Соборов, в котором участвовало ок. 550 представителей общин. На этом Соборе было принято решение во многом определившее всю дальнейшую историю часовенного согласия: «чтобы не раздирать церковь, разрешено всем желающим обходиться без священства, но не осуждать тех собратьев по вере, которые предпочитают пользоваться услугами иереев. Вопрос о приеме священников остается на воле каждого». Таким образом в часовенном согласии была соборно закреплена одновременно поповская и безпоповская практика ведения службы. Со временем, придя к убеждению о безблагодатности новообрядческого (официального православного) священства, они перестали принимать беглых попов. На Тюменском соборе 1840 г. это решение было официально утверждено. Позже было отвергнуто предложение и о приеме священников от Белокриницкой церкви (также как и от новозыбковцев), так как эти иерархии также происходили от Греко-Россиийской (новообрядческой) церкви. В конце 19 – начале 20 вв. у часовенных были проведены ряд Всероссийских соборов на которых окончательно произошла консолидация согласия, были выработаны вероучительные положения и подтверждена безпоповская практика. Таким образом часовенные имея беглопоповское происхождение стали фактическими безпоповцами.
В современном часовенном согласии имеется несколько течений, на Урале они традиционно делятся на «сельских» и «заводских», так же нет среди них единомыслия по вопросу Богоявленской воды, употребления сахара, чиноприема от никониан, которых одни крестят, а другие нет, сторонников чувственного и духовного восприятия антихриста. От других безпоповцев отличаются тем, что кресты-распятия признают такие на которых изображен Бог Саваоф и Голубь (Святой Дух).
Крупнейшим центром в Пермской обл. еще не так давно был скит в д. Захарово, недалеко от г. Лысьвы. Много часовенных проживало в Ильинском, Кунгурском, Суксунском и др. районах Пермской обл. В настоящее время наиболее крупная община находится в Перми (в Балатово). Община владеет молитвенным домом, служба и требы регулярно совершаются двумя наставниками, на праздниках бывает более 200 чел.
В Верхокамье при возникновении белокриницкой иерархии многие беглопоповцы, особенно представители купечества и население заводских поселков присоединились к ней. Остались безпоповцами, сохранив верность своим традициям в основном часовенные Путинской волости, возможно некоторое влияние на это оказали безпоповцы-поморцы, проживающие по соседству и в эти годы активизировавшие свою проповедь в их среде. Таким образом к концу 19 в. часовенные образовали контактную (переходную) зону между белокриницкими поповцами и поморскими безпоповцами, причем не только в географическом плане, но можно сказать и в идеологическом (вероучительном?).
По воспоминаниям некоторых жителей Путино, в первой трети 20 в. в окрестностях села находилось несколько часовен где проходили службы, обучали детей Закону Божию и проживали старцы (возможно иноки), однако все они были закрыты к середине 1930-х гг.[44].
В 1930 г. в докладе новообрядческого священника из села Путино — Матфея Казанцева упоминаются следующие общины стариковского (часовенного) согласия находящиеся в Верещагинском районе:
В Томашевском с/с в деревнях: Федяшино, Пригоды, Петрухино, Кошки, Карачата, Томаши.
В Путинском с/с в деревнях: Баракина, Кузнецово, Шаврино. А так же большая община действовала в самом селе Путино, в котором моленная была закрыта в 1929 г. а последним наставником служил Кузнецов Лазарь Агапович. Всего в этих общинах упоминается только два наставника, в остальных служили женщины[45].
К 1990-м гг. в Верхокамье часовенные проживали в основном в Путинском и Бородулинском сельских советах Верещагинского района. К этому времени они окончательно утеряли связи со своими единоверцами, как в Пермской области, так и в других регионах. Среди них практически не осталось грамотных знатоков ведения службы.
Начиная с конца 1980-х годов участились переходы часовенных к поповцам, а после того, как в Путино началось строительство белокриницкой церкви, старшая наставница местных часовенных (Обухова Матрена Федоровна) передала туда все общинные книги и иконы. Представители общины стали ходить на службы к поповцам, но через какое то время некоторые снова стали молиться самостоятельно, мотивируя это тем, что «в церкви молятся немного не так и поклоны не всегда совпадают»[46].
Переход основной части часовенных к поповцам, подтолкнул некоторых оставшихся к поискам «своих» и возможности самоопределения. На рубеже 1990-х и начала нового века группа часовенных посещала службы проводимые поморцами в деревнях Паклино и Кривчаны, а так же ездили на беседы к поморцам в Сепыч и Верещагино[47]. Но не смотря на большое сходство в богослужебной практике, молиться вместе им не позволяли, причиной тому были некоторые вероучительные расхождения. Так же отмечены случаи, когда часовенные обращались к поморцам для совершения крещения своих детей.
Таким образом, по нашим данным на территории Верхокамья небольшая часовенная община осталась только в селе Путино, кроме этого еще в некоторых деревнях продолжают молиться по домам последние представители старшего поколения, помня заветы отцов и не оставляя своей Веры.
Белокриницкое согласие старообрядцев-поповцев[48]
О старообрядцах приемлющих беглое священство (переходящее от господствующей церкви) на территории Верхокамья в 18-19 вв. нам известно мало. Как уже было сказано выше, беглопоповское направление в старообрядчестве появилось в Верхокамье в начале 18 в. и распространялось главным образом в его юго-восточных районах. В 1846 г. возникло белокриницкое согласие, когда к беглопоповскому старообрядчеству присоединился босно-сараевский митрополит Амвросий, восстановивший иерархию. Большинство Верхокамских беглопоповцев признало белокриницкую иерархию, представители которой, как в Верхокамье так и по всей Пермской губернии были так же известны как «австрийское согласие»[49]. Пермская епархия белокриницкой иерархии была учреждена впервые в 1856 г. архиепископом Антонием (Шутовым). Первым епископом Пермским стал владыка Геннадий (Григорий Васильевич Беляев), уроженец Пермской губернии[50].
Именно в Верхокамье (в Оханском уезде) было сосредоточено самое большое число белокриницких молитвенных домов на западе Пермской губернии, особенно по берегам реки Сепыч: в деревне Ожеговой имелась Никольская церковь (с 1883 г. настоятель Феодор Тимофеевич Политов), храм в селе Вознесенском и три – поблизости в деревнях Лужково, Хрустальная и Томилово. Расположенный поблизости Очерский завод уже в 1870-е гг. был крупным центром белокриницкого согласия. Православный миссионер не без сожаления писал, что «местные “крезы” – Шердаковы, Селивановы, Путины – раскольники. Некоторые из местных властей и волостной писарь Пашихин – раскольники». В начале XX в. священниками в этом храме служили Лев Антонович Денисов и Иоаким Афанасьевич Оськин[51].
В непосредственной близости от Верхокамья располагалось еще несколько белокриницких общин. Значительным центром в конце 19 – начале 20 вв. была д. Петрушата Кленовской волости, Оханского уезда. В Павловском заводе моленная по внешнему виду напоминала «дом простой, сельской постройки, без окон на улицу». Священниками в этой церкви, освященной во имя апостолов Петра и Павла, были представители семейства Сальниковых – Исидор Феодосиевич и Феодор Исидорович[52].
В начале 20 в. на территории Оханского уезда действовало благочиние Пермской епархии, объединявшее семнадцать приходов (по другим данным девятнадцать), большая часть которых располагалась в Верхокамье либо была тесно связана с ним[53]. Крупнейшие приходы находились в Очере и Вознесенске. Кроме уже упомянутых нам так же известны общины в деревнях Агеево, Евсино, Федулино, Веденино, Пьянково, а так же на станции Вознесенской (с 1914 г. станция Верещагино). В белокриницком согласии со второй половины 19 в. и до середины 20 в. существовал раскол на «Окружников» и «Неокружников»[54], скорее всего все верхокамские приходы принадлежали к сторонникам окружного послания, так как о существовании в Верхокамье неокружников нам выяснить пока не удалось.
С началом Советской власти все местные старообрядческие приходы были закрыты, а многие священнослужители (около 12 человек) подверглись репрессиям, среди них некоторые были осуждены дважды, а пятеро расстреляны[55]. После Великой Отечественной войны была зарегистрирована община в городе Верещагино[56], куда вместо разрушенного после революции храма в 1947-1948 гг. было перенесено здание бывшей церкви из деревни Евсино[57]. В эти годы Верещагинская община приобретает важное значение не только в Верхокамье, но и во всей Пермской области. К концу 1980-х гг. белокриницкие церкви действовали в Верещагино и Бородулино (храмовое здание перенесено из д. Агеево).
Возрождение белокриницкого согласия в Верхокамье началось в начале 1990-х годов благодаря активной деятельности о. Валерия Шабашова[58]. При нем в середине 1990-х гг. была построена новая каменная Никольская церковь в Верещагино, а так же церкви в селах Сепыч (1996 г.) и Путино (2001 г.) Верещагинского района, возвращена и восстановлена церковь в Очере. В 1996 году приходы Верещагинского района посетил митрополит Московский и Всея Руси Алимпий.
Валерий Шабашов проводит активную политику по отношению к местным безпоповцам, вовлекая их в белокриницкое согласие. Первоначальные действия были вполне успешны, удалось построить церкви в традиционно безпоповских селах Путино (часовенные) и Сепыч (поморцы). Однако вопреки ожиданиям в Сепыче основная масса староверов не присоединилась к белокриницким, более успешно удалось привлечь часовенных в Путино, но и там осталась небольшая группа не пожелавших расставаться с собственными традициями. Острой продолжает оставаться проблема нехватки служителей, так в некоторых приходах (в Путино и в Сепыче) нет постоянного священника.
В настоящее время в Верхокамье белокриницкие старообрядцы наиболее компактно проживают в Бородулинском и Путинском сельских округах, а так же в Верещагино и Очере. Действует 5 приходов Русской Православной старообрядческой Церкви (РПСЦ, с 1988 г. официальное название белокриницкого согласия), из них 4 на территории Верещагинского района. По словам о. Валерия в перспективе планировалось возведение новых церквей в других населенных пунктах[59], однако еще не все планы осуществлены.
В то же время представители белокриницкого согласия имеют некоторое влияние в местных органах власти, среди прихожан есть сотрудники городской, районной и сельских администраций, руководители предприятий и организаций. В Сепыче директор школы А.М. Поносов является внуком старообрядческого священника. В Верещагино М.И. Тиунов является владельцем типографии «Печатник», продукция которой известна старообрядцам всех согласий по всему миру, там же действует и литейная мастерская по производству икон.
* * *
В последней четверти 20 века в верхокамском старообрядчестве стали происходить процессы, которые приводят к изменению не только своеобразного быта и традиционной культуры сложившейся здесь и сохранявшейся в течение последних веков, но существенно стала меняться и конфессиональная ситуация в регионе. Коллективизация, укрупнение населенных пунктов и другие инициативы властей в течении всего 20 в., уход молодежи из деревни в города привел к разрыву связи поколений. Старики, умирая, ничего не передавали внукам и молодое поколение все дальше отходило от традиционной жизни своих предков.
Определенный урон традиционной культуре староверов Верхокамья был нанесен научными экспедициями, так за последние 30 лет ушедшего века из региона были вывезены сотни старопечатных и рукописных книг, тщательно сбереженные предыдущими поколениями и сыгравшие немалую роль в деле сохранения Старой Веры. В настоящее время многие общины, службы проводят по новоизданным книгам перепечатанным со старых образцов.
В последние годы участились случаи присоединения беспоповцев к поповцам, особенно в контактной зоне в Путинском с/с и в Верещагино, но это нельзя назвать результатом миссионерской работы, часто это происходит по причине малой осведомленности переходящих о принадлежности к согласию в котором они были крещены, либо люди которые осознано не видят различий между старообрядческими согласиями, по принципу «они тоже старообрядцы». Для присоединения беспоповцев в белокриницком согласии используется так называемый «чин довершения»[60], причем такое довершение не всегда воспринимается однозначно. Часто в практике присоединения беспоповцев к белокриницкому согласию используется сознательное введение в заблуждение, так были случаи, когда довершаемым не объясняли, что тем самым они переходят в иное согласие, по сути в иное вероисповедание, иногда бывшим беспоповцам необходимость довершения объяснялось тем, что в советское гонительное время священников было мало и потому повсюду крестили миряне. Известны даже случаи когда отказывали в крещении или скажем венчании пока родители не будут довершены. То, что некоторые не понимают смысла такого «довершения», свидетельствует и то, что после этого они продолжают участвовать в жизни беспоповских общин, обращаясь за исполнением треб и принимая участие в молениях.
При этом внутри Верхокамья никакой активной полемики между старообрядческими согласиями не происходит, так же как и контактов между их руководителями. Однако это в некотором роде компенсируется активными связями на личном уровне, от большого количества смешанных браков до рабочих принадлежащих к разным согласиям, но занятым в производстве литых икон и печати служебных старообрядческих книг в местной типографии.
Среди беспоповцев остается мало грамотных служителей, особенно тяжелое положение сложилось у оставшихся часовенных, численность которых за последние 20 лет сократилась в разы и которые находятся на грани полного исчезновения. У поморцев ситуация так же была довольно тяжелая, но за последние несколько лет заметно улучшилась, наметились признаки некоторого развития. Наиболее динамичный рост наблюдается у приходов РПСЦ, во многом благодаря централизованности и большим организационным возможностям. Однако общим отрицательным фактором является возрастающая секуляризация общества и, как следствие, сокращение числа активных прихожан, в настоящее время соотношение молящихся и крещенных в Старой Вере можно приблизительно оценить как 1 к 20. Заметным обстоятельством стало перемещение активности религиозной жизни из сельской местности, где остается все меньше жителей, в большие села и города. Крупнейшим городом в Верхокамье является Верещагино и скорее всего именно верещагинские старообрядцы в ближайшее время будут определять развитие староверия в регионе.
[1] Рукопись № 803. Рукописи Верхокамья XV–XX вв.: Каталог / Е. А. Агеева, Н. А. Кобяк, Т. А. Круглова, Е. Б. Смилянская. Из собр. Науч. б-ки Моск. ун-та им. М. В. Ломоносова. М., 1994. Л. 234.
[2] Палладий (Пьянков). Обозрение пермского раскола так называемого «старообрядчества». – СПб., 1863.
Луканин А. Беспоповцы поморского толка в Оханском уезде Пермской губернии // Пермские епархиальные ведомости. 1868. №№ 14, 15, 16.
[3] Староверы-безпоповцы (Поморцы) – старообрядцы которые после смерти последних священников дораскольного поставления сочли канонически не возможным принимать беглых попов из официальной (новообрядческой) церкви и к началу 18 в. стали безпоповцами. В сложившейся ситуации руководить службами и всей духовной жизнью общины стали выборные старцы – наставники. В среде безпоповцев наиболее многочисленным согласием является «поморское». В Верхокамье представители поморского согласия именовались «даниловцами» (на раннем этапе), а позже «деминцами» и «максимовцами». В настоящее время в качестве самоназвания употребляется термин «кержаки».
[4] Сепыч в конце 18 – начале 20 вв. был волостным административным центром в Оханском уезде Пермской губ.
[5] К бассейну реки Обвы принадлежат все реки северо-восточной части Верхокамья.Мангилев П.И. К истории поморского согласия на Урале в XVIII-XX веке. [http://virlib.eunnet.net/books/oldb3/chapter1/text.html]
[6] «Беглопоповцы-софонтиевцы» – сторонники соловецкого инока Софонтия, который возглавлял старообрядческие скиты и поселения в Керженских лесах, были известны своим одобрением гарей (самосожжений). Во время репрессий нижегородского архиепископа Питирима софонтиевцы стали переселяться на Урал и далее в Сибирь.
[7] «Стариковцы» – такое самоназвание (или наименование) произошло от того, что за редкостью беглых священников службы у них проводили выборные старцы. В настоящее время такой вариант самоназвания сохраняется у часовенных Урала и Сибири.
[8] «Кержаки» – первоначально этим термином называли старообрядцев переселявшихся с реки Керженец, что в Нижегородских пределах. Позже, на Урале и в Сибири так стали называть всех старообрядцев вне зависимости от согласий.
[9] Со слов Безгодовой Анастасии Петровны, (д. Конята, р. 1925 г.). Записано ок. 1996 г. (Могули и Скобари – столыпинские переселенцы в Верхокамье из Могилевской и Псковской губерний соответственно).
[10] Чагин Г.Н. Заселение и хозяйственное освоение Верхокамья в конце XVIII – первой трети XX века // Мир старообрядчества: Живые традиции. – М., 1998.
[11] «Белокриницкая иерархия» названа так по селу Белая Криница (современная Черновицкая обл., Украина), в котором был совершен чиноприем митрополита Амвросия и восстановлена иерархия в одном из старообрядческих согласий.
[12] «Часовенные» – название одного из старообрядческих согласий (в качестве самоназвания этот термин не используется), так же известны как стариковцы, кержаки, православные христиане временно не имеющие священства. К середине 19 в. стали фактическими безпоповцами. Происхождение свое ведут от беглопоповцев-софонтиевцев.
Лит.: Покровский Н.Н., Зольникова Н.Д. Староверы-часовенные на Востоке России в XVIII-XX вв.: проблемы творчества и общественного сознания. – М., 2002.
[13] «Беловодская иерархия» – одно из малоизученных старообрядческих согласий. Возникло в конце 19 в. под влиянием проповеди Аркадия Беловодского, утверждавшего, что он якобы побывал в Беловодском царстве, где был поставлен в епископы для России. Аркадий «епископ Пермский и Беловодский» активно поставлял своих сторонников в священные степени. Распространены были в основном в Пермской губернии.
[14] ГАПО Ф. р-1. Оп. 1. Д. 119. Л. 15 об.
[15] «Бегуны» – одно из самых радикальных согласий в старообрядчестве, полностью отрицали возможность спасения в миру, признавая его антихристовым. Призывали к «бегству» из мира в пустыню, к странствию Христа ради в условиях гонительного времени. Стремились жить тайно, разделялись на странников (рабских) которые следовали всем установленным нормам и странноприимцев (в Верхокамье – «знамые») которые пока еще не ушли из мира но на которых возлагалась обязанность по возможности содержать и предоставлять убежище для странствующих. Известны так же под такими именами как скрытники, красноверы и др.
[16] А. Исэров. Духоборы и бегуны в Кулиге? (к постановке вопроса). / Музей Верхокамья №3(04). 28.10.2002. Стр. 4-5. (Верещагино, Пермская обл.)
[17] ГАПО Ф. р-1. Оп. 1. Д. 119. Л. 3 об.
[18] «Поморцы» («даниловцы») – представители старообрядческого согласия наиболее последовательно сохраняющие обрядовые традиции Выговского (Даниловского) поморского монастыря. В 19 – начале 20 в. даниловскими чаще именовались те общины, которые были основаны в качестве представительств Выговского монастыря или поддерживали с этим монастырем постоянную тесную связь. Иногда такие общины назывались «монастырскими», причем они сохраняли полное молитвенное общение с другими поморскими общинами. К примеру в Санкт Петербурге даниловской называлась община находящаяся в построенном в 1907 году Знаменском Храме на Тверской улице, одновременно с ней существовали в городе и другие поморские общины. Наименования «даниловцы» и «поморцы» могли применяться одновременно. Наибольшее распространение наименования даниловцы имели поморские общины в северных российских губерниях.
[19] Рукопись № 803. Рукописи Верхокамья … С. 234-235.
[20] Рукопись № 803. Рукописи Верхокамья … С. 234.
[21] Со слов Безгодовой Екатерины Ивановны, (д. Конята, ум. в 2002 г.). Записано в 1998 г.
[22] Со слов Никулиной Вассы Фадеевны (с. Сепыч), уставщицы сепычевского максимовского собора. Записано в 1999 г.
[23] ГАПО Ф. 36. Оп. 6. Д. 218. Л. 3.
[24] ГАПО Ф. 36. Оп. 6. Д. 218. Л. 3-79об.
[25] Рабочие полевые записи автора (1995-2000 гг.).
[26] Рукопись № 1578. Рукописи Верхокамья … С. 240-243.
[27] Щит Веры. № 4, 1914 г. С. 434-435. (Саратов)
[28] Безгодов. А.А. История Сепычевского восстания 1918 года по новым источникам. // Традиционная культура Пермской земли: К 180-летию полевой археографии в Московском университете, 30-летию комплексных исследований Верхокамья (Мир старообрядчества. Вып. 6.) – Ярославль: Ремдер, 2005. С. 271.
Так же: Безгодов. А.А. Сепычевское восстание и старообрядцы Верхокамья в августе 1918 года. / Старообрядецъ №27. Март 2003. Стр. 14, 16. (Нижний Новгород).
[29] Рукопись № 1578. Рукописи Верхокамья … С. 240-243.
[30] Рукопись № 2285. Рукописи Верхокамья … С. 243.
[31] Рукопись № 2285. Рукописи Верхокамья … С. 243-244.
[32] Рукопись № 1548. Рукописи Верхокамья … С. 244-245.
[33] Так безпоповцы Верхокамья обобщено именуют поповские церкви – Белокриницкую (РПСЦ) и новообрядческую (РПЦ).
[34] ПВ-99, дневник отряда №2: И.С. Редьковой (студентка 2 курса Истфака МГУ) и А.А. Безгодова (студент 3 курса ФАД РГГУ).
[35] Например общераспространенным в среде староверов является святоотеческое предание о запрете общения с иноверными в молитве, трапезе и браке (так называемое мирщение), в частности соблюдение своей (то есть соборной) чашки, следование традиционной одежде, целый комплекс пищевых запретов, позже запрет смотреть телевизор и т.д.
[36] Рукопись № 2285. Рукописи Верхокамья … С. 243-244.
[37] Верхокамье. Примирение общин. // Извещение Российского Совета Древлеправославной Поморской Церкви № 19. 1999 г. С. 7. (Санкт-Петербург).
[38] ПВ-99, дневник отряда №2: И.С. Редьковой (студентка 2 курса Истфака МГУ) и А.А. Безгодова (студент 3 курса ФАД РГГУ).
[39] ГАПО Ф. 36. Оп. 6. Д. 218. Л. 79.
[40] Для проведения моления в частном доме необходимо наличие в нем не только икон и соответствующей обстановки, но так же наличия незамирщеной посуды и способности хозяйки приготовить необходимую братскую трапезу после службы. Так же необходимо чтобы в доме не было курящих и желательно отсутствие телевизора. Как правило этим требованиям соответствуют дома в которых поживают соборные, но бывают и исключения.
[41] «Ополосканцы» – так со слов поморцев в Верхакамье называют тех, кто не сохраняет свою посуду не замирщенной, а только лишь ополаскивает чашку после того, как из нее пил мирской, соборные поморцы к этому относятся строго.
[42] Со слов Василия Васильевича Зайцева (г. Ревда, Свердловская обл.), старшего уральского наставника (часовенных). Записано в 2005 г.
[43] Покровский Н.Н., Зольникова Н.Д. Указ. соч. С. 17-18.
[44] Со слов Носковой Марьи Яковлевны (с. Путино), записано в 1998 г. и Петровых Нины Еремеевны (с. Путино), старшей путинских часовенных, записано в 2000 г.
[45] ГАПО Ф. р-1. Оп. 1. Д. 119. Л. 16, 18.
[46] Со слов Петровых Нины Еремеевны (с. Путино), старшей путинских часовенных. Записано в 2000 г.
[47] Со слов Чехланцевой Анастасии Тихоновны, (д. Паклино, г.р. 1930 — ум. 2007 г.), духовницы кривчанского дёминского собора. Записано в 2006 г.
[48] В 20 веке белокриницкое согласие имело официальное наименование – Древлеправославная Церковь Христова приемлющая Белокриницкую иерархию. В 1988 г. было принято новое наименование – Русская Православная старообрядческая Церковь.
[49] «Австрийское согласие» – так по всей России и в Верхокамье называли представителей белокриницкой иерархии, так как возникла она в середине 19 в. в селе Белая Криница находящееся тогда на территории Австрийской империи. В некоторых регионах термин «австрийское согласие» – «австрийцы», было воспринято и как самоназвание. В настоящее время многими белокриницкими старообрядцами такое наименование воспринимается отрицательно.
[50] Писаревский А.Ю. Старообрядческие иерархи. Краткий справочник. – М., 2003.
[51] Белобородов С.А. «Австрийцы» на Урале и в Западной Сибири (Из истории Русской Православной Старообрядческой Церкви – белокриницкого согласия). // Очерки истории старообрядчества Урала и сопредельных территорий (Отв. ред. И.В. Починская) – http://virlib.eunnet.net/books/oldb3/chapter4/text.html
[52] Там же.
[53] Верещагинская старообрядческая община // Старообрядческий церковный календарь на 1949 г. С. 52.
Так же: Мордкович Т. Из истории старообрядчества: Историческая справка о Белокриницкой иерархии. / Музей Верхокамья №2(03). 18.06.2002. С. 8-9. (Верещагино, Пермская обл.)
[54] «Окружники», «Неокружники» – в Белокриницком согласии сторонники и противники так называемого «Окружного послания», которое было направлено якобы против искажений в церковной практике.
[55] Из истории религий в Прикамье: Справочник: В 2 т. – Пермь, 2000. Т. 2. Ч. 3. С. 199-208.
[56] Верещагинская старообрядческая община // Старообрядческий церковный календарь на 1949 г. С. 52.
[57] ГАПО Ф. р-1204. Оп. 1. Д. 4. Л. 10.
[58] В настоящий момент благочинный Пермской области, до этого некоторое время был икономом Уральской епархии.
[59] ПВ-99, дневник отряда №2: И.С. Редьковой (студентка 2 курса Истфака МГУ) и А.А. Безгодова (студент 3 курса ФАД РГГУ).
[60] Чин довершения – особый чин, при котором переходящий в белокриницкое согласие и имеющий трехпогружательное крещение ставится в некоторую емкость (тазик) с водой и над которым вычитываются некоторые молитвы и совершается миропомазание.
К. Я. Кожурин. Историософские теории южно-западнорусских богословов как источник старообрядческой историософии
УДК 130
Кандидат филос. наук К.Я. КОЖУРИН
(РГПУ им. А.И. Герцена, kozhurin@list.ru)
ИСТОРИОСОФСКИЕ ТЕОРИИ ЮЖНО-ЗАПАДНОРУССКИХ БОГОСЛОВОВ КАК ИСТОЧНИК СТАРООБРЯДЧЕСКОЙ ИСТОРИОСОФИИ
Как уже отмечалось рядом исследователей, в своих историософских взглядах «ревнители благочестия» середины XVII столетия и их последователи старообрядцы опирались на письменные памятники южно- и западнорусского происхождения, которые со временем стали пользоваться безусловным авторитетом, а цитаты из этих источников стали основополагающими при аргументации важнейшей для староверов идеи о воцарении в мире антихриста.
В историософии старообрядцев отразилось определенное умонастроение того непростого времени. Апокалипсическая литература еще со времен Крещения Руси стала излюбленным чтением русского христианина. Апокалипсические темы неоднократно затрагивались и разрабатывались в оригинальной древнерусской литературе, опиравшейся на традиции святоотеческой мысли, начиная от святых Иринея Лионского и Ипполита Римского и заканчивая святым Ефремом Сирином. Святые отцы называли антихриста «змием», «зверем», «львом», «врагом», «губителем», «диаволом», «сатаною», «бесом преисподним», «сопротивником» и «супостатом», «человеком греха и беззакония», «мерзостию запустения», «сыном погибельным», «злым вождем», «агнцем неправедным» и прочими подобными именами. Этот враг, по предсказаниям, будет человеком, родившимся «от девицы нечистыя, жидовки сущия, от колена Данова» (по другим источникам — из колена Иудина). Антихрист присвоит себе великую власть, причем сначала явится тихим, разумным, чистым и милосердным, и прельстит иудеев, которые примут его за Мессию. Но на самом деле он будет противиться Христу, пытаться истребить христианство. По словам святого апостола Павла, «откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога» (2 Сол. 2, 4). На обличение антихриста Господом будут посланы Енох, Илия и Иоанн Богослов, и благодаря им многие уверуют в Истинного Бога. Однако Илия и Енох по повелению антихриста будут убиты. Предсказывалось, что часть евреев также будет обращена Илиею и Енохом в веру Христову, но многие из них примут антихриста.
Согласно книге пророка Даниила, царство антихриста будет длиться три с половиной года. Конец же его описан у апостола Павла: «[его же] Господь Исус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего» (2 Сол. 2, 8), и у Иоанна Богослова в Апокалипсисе: «И схвачен был зверь и с ним лжепророк… оба живые брошены в озеро огненное, горящее серою» (Откр. 19, 20). По толкованию святого Андрея Кесарийского, «два же сия (антихрист и лживый пророк) в нетленнем телеси, по испраздненном ею от Бога могутстве, огневи геенскому предаетася, яже има будет смерть и убиение Христовым повелением».
С антихристом связано известное число, о котором святой апостол Иоанн Богослов пишет: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть» (Откр. 13, 18). Некоторые под этим числом понимали время пришествия антихриста — 1666 год, предсказанный «Книгой о вере», год печально знаменитого «разбойничьего» собора, на котором были окончательно осуждены старые обряды и проклята вся многовековая традиция русской святости. Многие пытались угадать имя антихриста или связать с его числом имя какого-либо противника православия. Используя на разные лады буквенную запись чисел (а иногда обходясь и без нее), антихристом именовали то императора Нерона, то римского папу, то патриарха Никона…
Еще в конце XVI века западнорусский богослов и проповедник Стефан Зизаний (1550—1634), по просьбе князя Константина Острожского, сделал перевод с греческого языка 15-го Огласительного поучения святого Кирила Иеросалимского. Перевод сопровождался комментариями самого Зизания и был издан в 1596 году в Вильно на белорусском и польском языках под названием «Казанье святого Кирилла об антихристе и знаках его, с расширением науки против ересей розных». Зизаний, основываясь на Священном Писании, напоминал, что в 1492 году началось восьмое тысячелетие от Сотворения мира и что именно в этот период, согласно пророчествам, должно произойти Второе Пришествие Христа. В современности Зизаний видел все признаки наступающих «последних времен» и утверждал, что римский папский престол — это и есть престол антихристов. «Причем, называя римского папу антихристом, Зизаний указывал не на конкретную личность какого-либо папы, а равно и не на последнего “князя тьмы”, который воцарится непосредственно перед пришествием Христа. Папство имелось в виду в смысле церковного института, церковной организации, а отдельные представители этого института — предтечи антихриста, его слуги. Для них главное — подорвать веру в Христа и Церковь» [2, с. 38].
Мысли Стефана Зизания о приближении царства антихриста нашли в дальнейшем свое продолжение. Около 1622 года в Киевской православной митрополии появляется фундаментальное антикатолическое сочинение — «Палинодия» Захарии Копыстенского (ум. 1627). В предисловии к «Палинодии» Захария Копыстенский излагает свою схему последовательных отпадений христиан к миру антихриста. По его мнению, с 1000 года сатана обосновался в Риме. «Число 1000 приобрело для православного теолога огромное значение. Захария Копыстенский толкует его в августиновской традиции как свершившееся и исходит из положения о “связании” сатаны на 1000 лет в момент первого пришествия» [3, с. 290]. Именно торжеством антихриста в Риме с 1000 года от Рождества Христова он объяснял разделение христианской Церкви на католичество и православие, а точнее — отпадение католиков от Церкви. Особое значение в этом контексте приобретало такое событие, как Крещение Руси князем Владимиром в 988 году (то есть приблизительно в то же время) и образование Русской Церкви. Хотя Рим отпал от истинной веры, но зато в Церковь вступила Русь, заняв место Рима в священной пентархии (власти пяти патриархов).
Далее Захария Копыстенский обращался к известному апокалипсическому числу 666, сложение которого с первой датой давало 1666-й год. При этом он раскладывал число на последовательные этапы — 1000 — 1600 — 1660 — 1666… Каждая из этих дат связывалась им с каким-либо церковным расколом. Итак, следующим этапом отпадения явился по схеме Захарии Копыстенского 1600 год. Как раз около этого времени — в 1596 году — произошло новое нападение антихриста на истинную веру, причем именно на ту часть христианского мира, которая, по мысли Захарии Копыстенского, хранила наследие крестителя Руси — Киевскую митрополию. Это была печально известная Брестская уния, заключенная между католической и украинско-белорусской православной церквями, уния, в результате которой православные Западной Руси фактически лишились трехчинной иерархии. «Заключение Брестской унии Захария Копыстенский объясняет происками римского папы-антихриста и воспринимает как событие космического масштаба. В его понимании судьбы мира зависят теперь от противоборства униатов и сторонников православия. Очевидно, в случае дальнейшего сохранения унии, он подразумевал вмешательство небесных сил. Согласно библейским пророчествам, второе пришествие начнется для спасения Христом своих гонимых, преследуемых антихристом избранников. Безусловно, последнюю на земле общину истинно верующих Захария Копыстенский видел в киевской православной митрополии. По пророчеству “Палинодии”, дальнейшее развитие связанных с антихристом событий произойдет в 1660 году и, окончательно, в 1666 году. Эти даты обозначали следующие ступени отпадений. В тексте “Палинодии” они не имели исторических привязок. Что именно произойдет в последнем, 1666 году — конец света или земное воплощение антихриста, Захарий Копыстенский точно не оговаривал. Его схема могла интерпретироваться как в том, так и в другом направлении» [3, с. 292].
Похожие представления об отпадениях от истинной веры развивал в своих сочинениях другой видный украинский писатель-полемист, афонский инок Иоанн Вишенский (около 1550 — после 1621). Иоанн Вишенский говорил об отступничестве униатов, которые поставили своими безрассудными действиями под угрозу судьбы всего мира. В его сочинениях утверждалось, что благодаря нескольким отпадениям, антихрист уже торжествует над миром, и близок конец света и час расплаты подчинившихся сатане. Однако никаких конкретных чисел Иоанн Вишенский не приводил. Основная его критика была направлена в адрес обмирщившегося, оторвавшегося от православного народа и перешедшего в унию епископата. Обращаясь к униатскому епископату, он говорит: «Якже ся вы духовными, а не толко духовными, але (но) и верными звати можете, коли брата своего, во единой купели крещения — верою и от единое матере — благодати ровно з собою породившагося, подлейшими от себе чините, уничижаете и ни за што быти вменяете, хлопаете, кожемякаете, седелниками, шевцами на поругане прозываете? Добре, нехай будет хлоп, кожемяка, седелник и швец, але воспомянете, як брат вам ровный во всем есть…» [1, с. 239].
В условиях отпадения в унию с католиками православного епископата Иоанн Вишенский в своем сочинении «Порад» вообще высказывает довольно смелую для того времени мысль, которая впоследствии станет идейной основой беспоповского направления в русском старообрядчестве, — мысль о возможности во времена антихриста существования Церкви без священства: «Лепше бо вам без владык и без попов, от диавола поставленных, до церкви ходити в православие хранети, нежели с владыками и попами, не от Бога званными, у церкви быти и о тое ся ругати и православие попирати. Не попы бо нас спасут, или владыки, или митрополиты, але (но) веры тайнство нашее православное с хранением Заповедей Божиих: тое нас спасти мает» [1, с. 256]. Таже мысль проводится им в другом сочинении — «Зачапке мудраго латынника з глупым русином»: «Равно есть, альбо (или) сторицею лучши, абы таковые блазнители никако же в церкви не были, и полезнее… собору верных самем в церковь собиратися и спасати, нежели соблазнители и слеповождами во погибель и муку вечную отити» [1, с. 174].
Такое отрицательное отношение к Римско-католической Церкви, какое мы встречаем среди православных Юго-Западной Руси, было вызвано не только внешней экспансионистской политикой Рима, но и чисто духовными причинами. Отторжение вызывали противоречившие самому духу христианского учения претензии папизма на светскую власть и нарушение принципа соборности Церкви (папа объявлялся главой Церкви и высшим авторитетом в делах веры), что, в свою очередь, способствовало ее секуляризации, обмирщению. Резкое неприятие вызывали и попытки папской власти насаждать веру огнем и мечом, при помощи насилия и с опорой на светскую власть. Пройдет всего несколько десятилетий, и все эти признаки ярко проявят себя в деятельности патриарха Никона и его последователей. Как справедливо отмечает исследователь древнерусской литературы А.Н. Робинсон, «спустя полвека в России сложилась такая социально-историческая и культурная обстановка, которая по общему типу и по существенным обстоятельствам напоминала современникам недавние события на Украине и позволила им в различных направлениях воспользоваться плодами богатейшей украинской полемической литературы» [5, с. 313].
Действительно, произведения Стефана Зизания, Захарии Копыстенского и Иоанна Вишенского в значительной степени повлияли на русскую публицистику XVII века благодаря московским полемическим сборникам, изданным незадолго до раскола Русской Церкви. В 1644 году на Московском печатном дворе вышла знаменитая «Кирилова книга», куда вошли «Сказание Кирила Иеросалимского на осмый век о Втором Пришествии Христа и об антихристе» и послание Иоанна Вишенского, а в 1648 году — «Книга о вере единой истинной православной», в которой излагались идеи Захария Копыстенского, в том числе и высказывалось опасение, как бы по приближении 1666 года и русским не последовать за православными Юго-Западной Руси. Распространялись произведения западнорусских полемистов и в рукописях.
Когда началась никоно-алексеевская реформация, одним из первых, кто воспринял ее в свете предсказаний о наступлении «последних времен», был протопоп Иоанн Неронов, возглавивший оппозицию реформам. Тема конца света становится доминирующей в его сочинениях. В первых своих посланиях он обращается к эсхатологическим пророчествам и сопоставляет происходящие в Русской Церкви события с унией. Уния с католиками, то есть отпадение от истинного православия, по мысли Неронова, повлечет за собой гибель Святой Руси и приближение царства антихриста. Еще в 1652 году, то есть в год вступления Никона на патриарший престол, Иоанн Неронов пророчески писал Стефану Внифантьеву: «Да не постраждет днесь Русь, яко же и юниты (униаты. — К. К.)…» Во «Втором послании к царю Алексею Михайловичу» от 27 февраля 1654 года он призывает самодержца «имети опаство», как бы не пострадать «от хотящаго приити напоследок и возмутити вселенную, его же приход, о благочестивый царю, от Божественнаго Писания всяко веси, лукав бо зело и малыми, их же утвердит Духа Святаго благодать, познаваем будет». Антихрист, по мысли Неронова, явится не в настоящем своем обличии, но в обманном — «десными (то есть правыми делами. — К. К.) народ прельстити покусится, и всяку добродетель лицемерием возлюбит, и милостив явится ко обнищавшим всяко от добродетелей, а Христовы рабы гонити будет, носящих знамение на себе Небеснаго Царя» [4, с. 81-82]. Впоследствии эта тема найдет продолжение в сочинениях Спиридона Потемкина, игумена Феоктиста, диакона Феодора, протопопа Аввакума и других старообрядческих богословов.
Литература
- Вишенский Иван.Сочинения. М. —Л.: «Наука», 1955.
- Миролюбов И. И. Русско-украинские духовные связи накануне раскола // Старообрядческий церковный календарь на 1989 год. Рига, 1989.
- Опарина Т. В. Число 1666 в русской книжности середины — третьей четверти XVII века // Человек между Царством и Империей: Сб. материалов междунар. конф. / РАН. Ин-т человека; Под ред. М. С. Киселевой. М., 2003.
- Протопоп Иван Неронов. Собрание документов эпохи. Под ред. К.Я. Кожурина. СПб.: «Свое издательство», 2012.
- Робинсон А. Н.Борьба идей в русской литературе XVII века. М., 1974.
Кожурин Кирилл Яковлевич
- Ученая степень: кандидат философских наук
- Место работы:РГПУ им. А.И. Герцена
- Должность:доцент кафедры философии
- Контактная информация: E-mail: kozhurin@list.ru
- Название статьи «Историософские теории южно- и западнорусских богословов как теоретический источник старообрядческой историософии»
- УДК статьи:130 (?)
- Ключевые слова: старообрядчество, церковный раскол, историософия, религия, государство, церковь.
- Аннотация: В статье анализируются теоретические источники старообрядческой историософии, восходящие к творческому наследию Киевской митрополии.
Пристатейный библиографический список:Вишенский Иван. Сочинения. М. —Л.: «Наука», 1955. Миролюбов И. И.Русско-украинские духовные связи накануне раскола // Старообрядческий церковный календарь на 1989 год. Рига, 1989. Опарина Т. В.Число 1666 в русской книжности середины — третьей четверти XVII века // Человек между Царством и Империей: Сб. материалов междунар. конф. / РАН. Ин-т человека; Под ред. М. С. Киселевой. М., 2003. Протопоп Иван Неронов. Собрание документов эпохи. Под ред. К.Я. Кожурина. СПб.: «Свое издательство», 2012. Робинсон А. Н. Борьба идей в русской литературе XVII века. М., 1974.
KozhurinKirillYakovlevitsh
- The Scientific degree:candidate philosophical Sciences
- A work Place:Herzen State Pedagogical University of Russia
- The Post: docent
- The contact information: E-mail: kozhurin@list.ru
- Article Name:«Historiosophical theories of the South and West Russian divines as a theoretical source of Old Believers historiosophy»
- Key words: Old Believe, the schism, historiosophy, religion, state, Church.
- The Summary: The article analyzes the theoretical sources of the Old Believers’ philosophy of history, dating back to the creative heritage of the Kyiv Metropolis.
Pristatejnyj the bibliographic list:Vishensky Ivan. Sochineniya. М. —L.: «Nauka», 1955. Мirolubov I.I.Russko-ukrainskie duhovnye svyazi nakanune raskola // Staroobradcheskij tserkovnij kalendar na 1989 god. Riga, 1989. Oparina T.V.Chislo 1666 v russkoj knizhnosti serediny – tretiej chetverti XVII veka // Chelovek mezhdu Tsarstvom I Imperiej: Sb. Materialov mezhdunar. konf. / RAN. In-t cheloveka; Pod red. M.S. Kiselevoj. М., 2003. Protopop Ivan Neronov. Sobraniye dokumentov epohi. Pod red. K.Ya. Kozhurina. SPb.: «Svoye izdatelstvo», 2012. Robinson A.N.Borba idej v russkoj literature XVII veka. М., 1974.
К. Я. Кожурин. «Феодор предивный и всекрасный страдалец…»
Имя дьякона Феодора Иванова связано неразрывною связью с четверицей пустозерских мучеников, окончивших свой земной путь за Полярным кругом 14 апреля 1682 года. Протопоп Аввакум, дьякон Феодор, священник Лазарь, инок Епифаний… Эти имена навсегда останутся не только в истории того духовного движения, которое возникло в середине XVII века и получило название русского старообрядчества, но и в истории государства Российского, в истории русской культуры. Однако и взятая сама по себе, личность дьякона Феодора представляет несомненный интерес, как и его труды, не потерявшие своей актуальности и по сей день.
В старообрядческом мартирологе «Виноград Российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие», выдающемся историческом памятнике, созданном Симеоном Денисовым (князем Мышецким) среди глухих лесов Заонежья, глава, посвященная дьякону Феодору, непосредственно следует за главой о протопопе Аввакуме. Давая характеристику этому деятелю раннего старообрядчества и духовному чаду огнепального протопопа, Симеон Денисов находит удивительные по своей силе и красоте слова: «…Феодор предивный, и всекрасный страдалец, спутник и всеблагорачительный стечник и своинник, Аввакума предобляго, и прочих страстотерпцев…, муж ведения изряднаго, и книгочтения всепотщательнаго, и разсуждения добросиятельнаго; паче же ревности добрыя и честныя бяше, яко звезда светла в разуме сияше, новыя законы и уставы обличая; народы учаше свободными устнами к новинам не прилагатися; но древняго благочестия пределы крепце содержати»[1].
История, к сожалению, не сохранила нам точной даты рождения дьякона Феодора. Происходил он из потомственной священнической семьи. Из «допросных речей» 13 декабря 1665 года известно, что еще дед его был священником. Отца его звали Иваном и служил он попом в вотчине боярина Никиты Ивановича Одоевского (ок. 1605 — 1689) — сначала в селе Троицком, а затем — в Покровской церкви села Колычева Дмитровского уезда. Младшая сестра его матери тоже была замужем за священником — ее муж и соответственно «стрый» Феодора Иван (ум. 1667) был поставлен в попы патриархом Иосифом и впоследствии служил у царя «вверху», в церкви преподобномученицы Евдокии, где царь Алексей Михайлович молился каждый день. (Судьба его была печальна, об этом дьякон Феодор подробно рассказывает в своем «Послании из Пустозерска к сыну Максиму и прочим сродникам и братиям по вере. О властях неправедных».)
После «морового поветрия» 1654 года, когда, быть может, умер его отец, а сам он еще не имел духовного сана, на Феодора «поневоле» была сделана «запись… бутто он крестьянский сын». По сути, это обрекало его на судьбу крепостного князя Семена Михайловича Одоевского. Однако ему все же удалось освободиться от «записи», затем он служил где-то дьяконом, а в 1658 году оказался в Москве — в тот самый год, когда патриарх Никон самовольно оставил московское патриаршество и уехал в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь. Здесь, уже в следующем 1659 году, видимо, не без протекции князя С.М. Одоевского, он по «перехожей грамоте» был перемещен на дьяконское место к Богородицкому приделу Благовещенского собора в Кремле, «что у великого государя на сенях». С этим перемещением Феодор становился в непосредственную близость к богомольному царю и кружку группировавшихся около него духовных лиц. Перед ним открывалась широкая дорога. Возможно, что этим перемещением он обязан был своим выдающимся качествам и что на новом месте ему давали какие-то особые поручения, выходившие за пределы его службы. По крайней мере, на одном из допросов он ссылается, как на нечто известное правительству, на свою поездку в Переяславль-Рязанский.
Оказавшись в столице в это смутное послереформенное время, Феодор явился «самозрителем» борьбы царя и послушных ему церковных иерархов с противниками никоновских реформ. Пытливый ум молодого дьякона не давал ему покоя. Чтобы разобраться в том, кто прав в этом споре, Феодор начал самостоятельно изучать старые и новые церковные книги московские, киевские, острожские, сербские, болгарские, «читал книг десятков с шесть» и, по словам инока Авраамия, «паче иных в Божественном Писании потрудившася». Он хорошо знал православное вероучение, священные и божественные книги и отеческие писания, душеполезных книг «читал… десятков шесть», «грамматику знал отчасти» и имел некоторые познания даже в греческом и латинском языках. Убедившись, что никоновские справщики «блудят, што кошки по кринкам… по книгам и, яко мыши, огрызают Божественныя Писания», Феодор перешел в лагерь противников никоновской реформы, уже подвергшихся в то время гонениям. Фактически это означало конец его духовной карьеры при дворе.
В это время он знакомится с вернувшимся из сибирской ссылки протопопом Аввакумом, часто бывает в доме боярыни Феодосьи Прокопьевны Морозовой, ведет активную переписку с сосланным на Вятку игуменом московского Златоустовского монастыря Феоктистом, а через него — с епископом Александром Вятским, также поддерживает отношения с с суздальским священником Никитой Добрыниным, игуменом Ярославского Толгского монастыря Сергием, бывшим протопопом Иоанном Нероновым, принявшим к тому времени иночество, часто участвует в сходках и чтениях в доме Ивана Трофимова «за Москвою рекою в Садовниках у Козмы и Домьяна», где собирались простые московские книжники — сторонники старой веры. Но, наверное, самое сильное впечатление на него произвело знакомство с «богомудрым и благородным старцем» Спиридоном Потемкиным, архимандритом Московского Покровского монастыря, «что на дому убогих».
Спиридон (в миру Симеон Феодорович) Потемкин[2] был уроженцем Смоленска, выходцем из боярской аристократии. Будучи человеком весьма образованным, зная пять языков (в том числе греческий, латинский и древнееврейский), он с самого начала никоновских реформ выступил с их резкой критикой, заявляя, что любое изменение «буквы» обрядов открывает путь антихристу для окончательного покорения «под свою руку» последнего в мире православного царства — Святой Руси. Реформаторы пытались склонить старца Спиридона на свою сторону, предложив ему кафедру митрополита Новгородского, но он был непреклонен: «Лучше аз на виселицу поеду с радостью, нежели на митрополию на новые книги». В своих сочинениях в защиту старой веры Спиридон Потемкин переносил спор с обрядовых деталей и личных выпадов на теоретическую, строго богословскую почву. Никоновские новшества неправильны и бесполезны уже потому, что Церковь Христова «и не требует никакова исправления; того ради яко непогрешити может… яко никогда же погрешити ей, не точию в вере или крещении или священстве, но ни в малейшем от догмат святых в чем поползнутися… А еже прият того вовеки не оставит, и не может быти недейственна: ни един час, и не может погрешити ни во едином слове, ни во псалмех ни во ермосах, ни во обычаех и нравех писаных и держимех, вся бо церковная свята суть, и держание не пресечеся ни на един день»[3].
Тем самым всякая попытка изменить, а, точнее, исказить, церковное предание, переправить или заново отредактировать богослужебные тексты и чинопоследования подрывает самые основы веры. Старец Спиридон обращал внимание верующих на то, что «ныне выходят книги еретическими реформовании, полны злых догмат, из Рима, из Парижи, из Венецыи, греческим языком: но не по древнему благочестию, их же прелагают на словенский язык, ныне же реформованныя з горшими расколы». Но и это еще не все. Новые церковные вожди ради «науки грамматики, риторики и философии» «еллинских учителей возлюбиша паче апостолов Христовых», то есть ради древнегреческой и вообще секуляризированной культуры и науки забыли веру Христову и отходят от корней православия. Спиридон с горечью восклицает: «О люте время нас постиже, разлучают нас со Христом истинным Богом нашим, и приводят к сыну погибели!» «В его глазах этот отход от Христа к светской секуляризированной культуре является предзнаменованием “последнего времени”, конца истории, прихода антихриста. Что можно ожидать от таких вождей церкви, которые ради преимуществ преходящей светской науки и цивилизации изменяют святым догматам и старому церковному обряду? Они способны все сделать, они готовы отступить от правой веры и недалек день, когда они “дадут славу зверю пестрому” и “устелют путь гладок своему антихристу сыну погибели”»[4]. Подобно своим предшественникам, западнорусским богословам Стефану Зизанию и Захарии Копыстенскому, Спиридон Потемкин также ожидал появления антихриста в 1666 году, видя все признаки наступающего Апокалипсиса: «и что будет по шести летех, но и сего уже главизны являются». Но до 1666 года дожить ему было не суждено. Он отошел в мир иной 2 ноября 1665 года. Позднее в сочинениях дьякона Феодора можно будет проследить многие аргументы и идеи, выдвинутые старцем Спиридоном[5].
Собрав значительные полемические материалы в защиту старой веры, Феодор в марте 1665 года подал челобитную царскому духовнику Лукьяну Кириллову[6]. Хотя ранее он и служил по новопечатным служебникам, теперь служить по ним отказывался «для того, что с старыми не согласны служебниками», а также потому, что по ним не служили такие авторитетные священнослужители, как Иоанн Неронов, протопоп Аввакум и старец Спиридон Потемкин. Дело получило огласку и закончилось тем, что 9 декабря того же года его арестовали и отдали митрополиту Павлу Крутицкому «под начал на двор», где он был посажен на цепь и неоднократно подвергался допросам. При обыске в доме у московского старца Дионисия изъяли ящик с его книгами и письмами.
С этого времени он начинает действовать более решительно. «До своего ареста дьякон Федор остерегался публично выступать с какими-либо посланиями или челобитными, хотя должно быть успешно вел устную пропаганду против новых книг и обрядов. Арест и неизбежность наказания побудили Федора к более активным действиям»[7]. Несмотря на долгие увещания он отказывался покориться церковным властям и принять никоновские новшества. Аналогичные увещания проводились и по отношению к другим защитникам старого обряда. Понимая, что одной силой вопрос о законности церковных реформ не решить, царь Алексей Михайлович всячески стремился склонить на свою сторону протопопа Аввакума и его сторонников и приказал до начала Большого Московского собора 1666-1667 годов, на котором предполагалось окончательное закрепление никоновской церковной реформы, заранее привести их из ссылки в столицу. К началу собора в Москву привезли священника Лазаря, старца Ефрема Потемкина, Иоанна Неронова, нескольких соловецких старцев, в том числе Герасима Фирсова, бывшего архимандрита Савино-Сторожевского монастыря Никанора и других — всего 18 человек. Для переубеждения противников никоновских реформ проводились предварительные беседы-увещевания, которыми руководили Крутицкий митрополит Павел и чудовский архимандрит Иоаким.
Но так и не сумев переубедить дьякона Феодора и протопопа Аввакума, церковные иерархи решили расстричь их и предать анафеме как еретиков. 13 мая 1666 года, в Успенском соборе Кремля во время литургии после «переноса», то есть Великого входа и перенесения даров, Аввакум был расстрижен и проклят вместе со своим сподвижником диаконом Феодором. В свою очередь, Аввакум и Феодор при всем народе прокляли своих гонителей. «Зело было мятежно в обедню тут!» — писал впоследствии, вспоминая это событие, Аввакум. За несколько дней до того, 10 мая, расстригли и прокляли священника Никиту Добрынина, прозванного недругами «Пустосвятом». Расстриженных Аввакума, Феодора и Никиту заковали в цепи и посадили за решетку на Патриаршем дворе, а затем отвезли в подмосковный Никольский монастырь на Угреше.
Везли ночью, тайно, не дорогою, а болотами да грязью, «чтоб люди не сведали». Как вспоминал дьякон Феодор, «мимо Коломенскова, не вем куды, странным путем, по берегу Москвы реки да по болотам, чтоб никто не видал знакомой, куды посадят. На Угрешу привезли во осьмом часу. И как привезли к монастырю нас, и взяли отца Аввакума два стрелца под руки, и обвиша главу его япанчею и повели на монастырь сторонними враты, что от рощи. И аз, необычное зря, ужасом одержим, стах, помнех в себе: в пропасть глубокую хотят нас сажать на смерть; начах прощатися с женою и чады и со всеми вами верными. И отведше Аввакума, не ведал, камо его деша»[8]. В Никольском Угрешском монастыре Аввакума поместили в отдельную «палатку студеную над ледником», никуда из нее не выпуская и поставив стражу у дверей. А дьякона Феодора с попом Никитой посадили в отдельных башнях.
Заключенные в Угрешском монастыре поп Никита Добрынин и дьякон Феодор Иванов, не выдержав голодовки и сурового заключения, 2 июня дали на допросе игумену монастыря Викентию «покаянные письма», в которых признали церковные реформы. Но едва ли раскаяние их было искренним. Впоследствии, в особой записке, составленной в 1667 году для объяснения своего «отступничества» перед единомышленниками, дьякон Феодор пытался оправдать свое притворное и временное «сообщение» с никонианами. Переведенный в Покровский монастырь «для исправления и совершенного покаяния» дьякон Феодор вскоре «ужаснулся своему отступничеству» и бежал оттуда, «выкрадчи из дому своего, где преж сего жил», жену свою Аксинью Алексеевну и детей. Однако вскоре он «был сыскан» и помещен «под начал» в Троице-Сергиев монастырь, где провел более года.
В Троице-Сергиевом монастыре он, по-видимому, находился в достаточно благоприятных условиях. Здесь он «продолжил свои занятия церковной историей и догматикой, пользуясь богатой монастырской библиотекой и получая известия о происходивших в Москве событиях»[9]. Но возобновление отношений с московскими старообрядцами явилось причиной нового суда над ним. В 1667 году его взяли на время собора в Moсковский Богоявленский монастырь. Здесь имел с ним прения и опять безуспешно пытался его убедить проживавший там иконийский митрополит Афанасий (впоследствии оказавшийся самозванцем). Об этом дьякон Феодор подробно написал в своем «Прении» с греческим иерархом.
4 августа 1667 года дьякон Феодор вновь предстал перед продолжавшим свою работу Большим Московским собором в Крестовой палате. Ввиду явного упорства Феодора («собор неправославным нарече — и ни в чем не повинился и прощения не просил») «разбойничий собор» не стал вторично рассматривать его дело и потому утвердил прежнее решение о нем и его единомышленниках, дополнив это решение определением о передаче обвиняемых «градскому суду». Гражданские власти, в свою очередь, осудили его на жестокую «казнь» и ссылку: «хулнаго и клеветнаго языка лишитися отсечением и в далнее заточитися изгнание». 25 февраля 1668 года Феодору «урезали» язык в Москве, на «Болоте», и в тот же день сослали в Пустозерск, куда ранее сослали его сподвижников протопопа Аввакума, священника Лазаря и инока Епифания. В Пустозерск он был доставлен 20 апреля 1668 года в сопровождении сотника Перфилия Чубарова.
«С этого времени началось творческое содружество проповедников и писателей — признанных руководителей старообрядческого движения, продолжавшееся вплоть до их гибели 14 апреля 1682 года. Это содружество оказалось необыкновенно плодотворным»[10]. В тюремных земляных ямах у Полярного круга, в чудовищных, по сути, нечеловеческих условиях была создана самая настоящая литературная школа. Пустозерскими «сидельцами» составлялись послания, апологетические трактаты, целые книги, обличавшие никоновские «новины» и защищавшие древлее благочестие. За годы пустозерского заключения одним только Аввакумом было написано свыше 40 сочинений, в которых он то обращался к властям с увещанием вернуться к старой вере, то писал к своим единомышленникам и духовным чадам, ободряя их, возбуждая их ревность, увещевая их к страданиям за истинную веру, наставляя, как устроить свою жизнь, разрешая различные их недоумения. «Старообрядческие руководители как до, так и во время пустозерской ссылки вели непрекращавшуюся оживленную полемику с организаторами церковной реформы, критикуя издания Московского печатного двора, — пишет Н. Ю. Бубнов. — Взявшись за перо, пустозерские “сидельцы” с успехом противопоставили себя и свои писания мощной корпорации господствующей православной церкви, в ведении которой находились сотни людей — писатели, справщики, переводчики, библиотекари, а самое главное — мощные государственные типографии. В подобных условиях соперничать с идеологическим противником в борьбе за читателя можно было лишь обратившись к испытанным дедовским методам, а именно — использовать традиционную на Руси переписку книг от руки. При этом основную работу по тиражированию книг и их распространению должен был взять на себя сам читатель»[11].
Более 40 сочинений, написанных Аввакумом… Но были еще инок Епифаний, священник Лазарь и, наконец, диакон Феодор. «За 14 лет совместного заключения в непомерно суровых условиях, лишенные книг, бумаги и чернил, вынужденные общаться тайно по ночам, пустозерские узники создали около ста оригинальных публицистических сочинений, в том числе послания, “беседы”, челобитные, “толкования” на различные священные тексты, автобиографические повести и жития. Эта эмоциональная, насыщенная художественными образами литература оказала огромное влияние на русскую читательскую аудиторию, и прежде всего на многомиллионное крестьянство»[12].
Но и это еще не все. Фактически, за период пустозерской ссылки четверицей узников были не только созданы эмоциональные публицистические сочинения для простого народа, но и организовано своеобразное подпольное «издательство». «Тематические сборники сочинений пустозерской четверки, составлявшиеся чаще всего коллективно, редактировались самими авторами и передавались ими для переписки искусным писцам, жившим как в самом Пустозерске, так и в Окладниковой слободе на Мезени. Переписанные “добрым письмом” рукописные сборники часто вновь возвращались к авторам, где вычитывались и заверялись собственноручными подписями, а затем переправлялись “верным” в Москву, Поморье, и в другие места для последующей переписки и распространения»[13].
Уже осенью 1669 года из Пустозерска с неким Поликарпом была отправлена на Русь книга диакона Феодора «Ответ православных» — от имени всей «пустозерской четверицы». Эту книгу Феодор начал писать еще в Москве в 1667 году, а закончил «в далней стране у Ледовитого окианы». «Еже от меня и от братии дьяконово снискание послано в Москву, правоверным гостинца, книга “Ответ православных” и обличение на отступническую блудню. Писано в ней правда о догматах церковных», — говорит протопоп Аввакум, который приложил к книге подробную одобрительную «рецензию» — «Припись ведения ради сему».
В «Ответе православных» дьякон Феодор выступил не только как яркий полемист, убежденный в своей правоте, но и как глубоко начитанный в святоотеческой литературе богослов: «И егда убо исполнися Писание, и настоящее время откры тайну во Откровении Богословле. По числу зверя 600, исполнися по римском отступлении, тогда Малая Русь отступила веры, иже глаголются униаты. И посем, егда преиде 60 лет, тогда Богу попустившу сатане свое дело совершити и великое Российское наше царство, увы, отторже сатана хоботом своим, Никоном. Тои бо волк подкраде Христово стадо, во овчей коже пришед, исперва и показася ревнуя по истинне, и тем пронырством своим добре возделанную ниву сердца Алексия Михайловича злым тернием насея, плевелами и окраде святопомазанную душу его. Не дверию бо вниде лстивый во двор овчий, но прелез ограду священных правил: поп бяше в мире и пострижеся, не вем где и от кого, и таковых священная правила отсекают и священнику быти возбраняют, не токмо архиерею, еще же и не по жребию Святаго Духа избран, но царем понужен незаконне. И тако неверный строитель приставлен бысть к дому Владычню, нача церковь Христову разоряти, и церковныя догматы превращати, и святыя непорочныя книги, и уставы, и чины вся церковныя святых отец опрометати, и все по своему прелагати, и начинающих ему о сих возбраняти, тех церковных чад бия, и умучая, и в далних странах заточая, а иных и без вести сотворяя, якоже преосвященнаго епископа Павла Коломенскаго, добраго пастыря, полагающаго душу свою за Христово стадо, разбойнически ободра, и никто же весть, како его оконча, и прочих»[14].
Ответом на «Ответ православных» и на челобитные Аввакума и Лазаря стали новые царские «гостинцы»: «повесили на Мезени, — пишет протопоп Аввакум, — в дому моем двух человеков, детей моих духовных, — преждереченнаго Феодора юродиваго да Луку Лаврентьевича, рабов Христовых». Старших сыновей Аввакума — Ивана и Прокопия — также сначала приговорили к повешению, но они «повинились» и вместе с матерью были посажены в земляную тюрьму. А вскоре и в Пустозерск прибыл царский посланец — стрелецкий полуголова Иван Елагин с новым указом «Тишайшего»…
14 апреля 1670 года состоялась вторая «казнь» пустозерских узников — Лазарю, Феодору Иванову и Епифанию вторично резали языки и рубили правые руки. Инок Епифаний сообщает: «Егда послали к нам никонияня, новыя мучители, с Москвы в Пустозерье полуголову Ивана Ялагина со стрельцами, он же, приехав к нам, и взяв нас ис темниц, и поставил нас пред собою, и наказ стал прочитати. Тамо у них писано величество царево и последи писано у них сице: “Веруете ли вы в символе веры в Духа Святаго не истиннаго? И треми персты креститися хощете ли по нынешнему изволу цареву? Аще приимете сии две тайны, и царь вас вельми пожалует”. И мы отвещали ему противу наказу сице: “Мы веруем и в Духа Святаго, Господа Истиннаго и Животворящаго, а тремя персты креститися не хотим: нечестиво то”. И по три дни нудили нас всяко сии две отступныя вещи приняти, и мы их не послушали. И они нам за то по наказу отрезаша языки и руки отсекоша: Лазарю-священнику — по запястие, Феодору-диякону — поперек долони, мне, бедному, — четыре перста (осмь костей)»[15]. И здесь не обошлось без чудес, о которых подробно сообщает Аввакум:
«Посем Лазаря священника взяли и язык весь вырезали из горла; мало попошло крови, да и перестала. Он же и паки говорит без языка. Таже, положа правую руку на плаху, по запястье отсекли, и рука отсеченная, на земле лежа, сложила сама персты по преданию и долго лежала так пред народы; исповедала, бедная, и по смерти знамение Спасителево неизменно. Мне-су и самому сие чюдно: бездушная одушевленных обличает! Я на третей день у него во рте рукою моею щупал и гладил: гладко все, — без языка, а не болит. Дал Бог, во временне часе исцелело. На Москве у него резали: тогда осталось языка, а ныне весь без остатку резан; а говорил два годы чисто, яко и с языком. Егда исполнилися два годы, иное чюдо: в три дни у него язык вырос совершенной, лишь маленько тупенек, и паки говорит, беспрестанно хваля Бога и отступников порицая.
Посем взяли соловецкаго пустынника, инока-схимника Епифания старца, и язык вырезали весь же; у руки отсекли четыре перста. И сперва говорил гугниво. Посем молил Пречистую Богоматерь, и показаны ему оба языки, московской и здешней, на возду́хе; он же, един взяв, положил в рот свой, и с тех мест стал говорить чисто и ясно, а язык совершен обретеся во рте. Дивны дела Господня и неизреченны судьбы Владычни! — и казнить попускает, и паки целит и милует! Да что много говорить? Бог — старой чюдотворец, от небытия в бытие приводит. Во се петь в день последний всю плоть человечю во мгновении ока воскресит. Да кто о том рассудити может? Бог бо то есть: новое творит и старое поновляет. Слава Ему о всем!
Посем взяли дьякона Феодора; язык вырезали весь же, оставили кусочик небольшой во рте, в горле накось резан; тогда на той мере и зажил, а после и опять со старой вырос и за губы выходит, притуп маленько. У нево же отсекли руку поперег ладони. И все, дал Бог, стало здорово — и говорит ясно против прежнева и чисто»[16].
Эти новые казни пустозерских узников последовали, по словам Аввакума, за их проповедь старой веры: «Указано за их речи языки резать, а за крест (то есть за двуперстие. — К. К.) руки сечь». Инок Авраамий в своей челобитной царю так раскрывает смысл казней: «Языки резати, дабы не глаголали о истинне, и руце отсекати, дабы не писали на прелесть их обличительных словес». Дьякон Феодор писал, что царь распорядился об этих казнях под влиянием «злых советников»: митрополиты Павел, Иларион и другие «духовные власти» жаловались царю на то, что пустозерские мученики «хвастают после казни (бывшей в Москве), будто им паки Христос дал языки иныя, и говорят по прежнему ясно», и на то, что они «будто… послания писали на Дон к казакам и мир весь всколебали».
Аввакума не тронули, но при этом было указано «вместо смертной казни» держать его в тюрьме на хлебе и воде. Вряд ли этот шаг можно считать особой «царской милостью». Зная характер Аввакума, можно было предположить, что для него это станет не менее сильным ударом — больше всего он переживал, что его «отлучили от братии». Когда зачитывали царский указ, Аввакум «сопротив тово плюнул и умереть хотел, не едши, и не ел дней с восьмь и больши, да братья паки есть велели».
После второй казни всех узников развели по отдельным тюрьмам — «в старыя темницы», причем эти тюрьмы были превращены в «земляные» — «обрубиша около темниц наших срубы и осыпаша в темницах землею, и тако погребоша нас живых в землю з горкими и лютыми язвами. И оставиша нам по единому оконцу, куды нужная пища приимати и дровишек приняти», — пишет инок Епифаний. О таком новом способе заключения Аввакум сообщает в письме к Симеону со свойственной ему иронией: «Покой большой у меня и у старца милостию Божиею, где пьем и ядим, тут, прости Бога ради, и лайно испряжняем, да складше на лопату, да и в окошко. Хотя воевода тут приходит, да нам даром. Мне видится, и у царя Алексея Михайловича нет такова покоя»[17].
Но и в таких нечеловеческих условиях Аввакум и его соузники не впадали в уныние: «Таже осыпали нас землею: струб в земле, и паки около земли другой струб, и паки около всех общая ограда за четырьми замками; стражие же стрежаху темницу. Да ладно, так хорошо! Я о том не тужу, запечатлен в живом аде плотно гораздо; ни очию возвести на небо возможно, едина скважня, сиречь окошко. В него пищу подают, что собаке; в него же и ветхая измещем; тут же и отдыхаем. Сперва зело тяжко от дыму было: иногда на земли валяяся удушисься, насилу отдохнешь. А на полу том воды по колени, — все беда. От печали великия и туги неначаяхомся и живы быти, многажды и дух в телеси займется, яко мертв — насилу отдохнешь. А сежу наг, нет на мне ни рубашки, лише крест с гойтаном: нельзя мне, в грязи той сидя, носить одежды. Пускай я наг о Имени Господни, яко Мелхиседек древле в чащи леса или Иван Креститель в пещере, имея ризу от влас вельбуждь и пояс кожан о чреслех его, ядый траву с медом диким, донележе глаголу Божий бысть ко Иванну, сыну Захариину, в пустыни. И проповедая в пустыни Июдейстей, глаголя: “покайтеся и веруйте во Евангелие”. И бысть страшен законопреступным, являяся, яко лев лисицам. Тако и здесь подобает быти в пещере сей ко отступникам о имени Исус Христове»[18].
Теперь узники могли общаться лишь по ночам, тайно вылезая из своих темниц через узкие окошечки и рискуя быть жестоко за это наказанными. Но и это их не останавливало. Продолжали они поддерживать связь и через охранявших их стрельцов, относившихся к ним сочувственно. Так, инок Епифаний рассказывает о том, как к нему обратился сотник с просьбой изготовить кипарисовые кресты, которые он собирался отвезти в Москву боголюбцам, но старец отослал его за благословением к протопопу Аввакуму. После того как сотник сходил к Аввакуму и получил благословение, инок Епифаний взялся за работу. Он был искусным резчиком и вырезал за 25 лет порядка 500—600 разнообразных крестов — малых и больших, поклонных и «воротовых». Благодаря его искусству поддерживали пустозерские узники и связи с «миром»: вырезанные старцем кресты нередко служили тайниками, в которых были спрятаны адресованные «в мир» грамотки. «Еще таинства в крестах, а грамоток в мир не чтите», — сообщает в письме к своим родным Аввакум. Придумал Епифаний еще один способ передачи посланий своим единоверцам: «И стрельцу у бердыша в топорище велел ящичек сделать, — пишет Аввакум боярыне Морозовой, — и заклеил своима бедныма рукама то посланейце в бердыш… а ящичек стрельцу делал старец Епифаний»[19].
Литературное творчество стало для пустозерских узников единственной отдушиной в ужесточившихся после второй «казни» тюремных условиях. Хотя возможности творить были для них сильно ограничены. Прежде всего, не хватало бумаги. «Дорого столбец сей куплен, неколи много писать, писано же лучинкою», — сообщает Аввакум в своем письме к семье на Мезень. «Писано в темнице лучинкою кое-как»… «Мелко писано, бумашки нет»… «Хотел писать, да бумаги не стало», — писал дьякон Феодор в «Послании к сыну Максиму». И далее: «Еще Бог прислал бумашки: пишу свидетельства от многих Святых Писаний…» Поэтому многое приходилось сначала сочинять в уме, и лишь потом, при появлении благоприятной возможности, записывать на бумаге. Но, с другой стороны, в такой сложной ситуации оттачивался стиль пустозерских «сидельцев», отсекалось все лишнее, второстепенное, несущественное.
Как отмечают авторы биографической статьи о дьяконе Феодоре в фундаментальном «Словаре книжников и книжности Древней Руси», он «еще недостаточно оценен как оригинальный писатель. Между тем, его сочинения — это не только важнейшие памятники идеологии раннего старообрядчества, но и выдающиеся произведения русской публицистики XVII в. Опираясь на традиции византийско-славянской полемической культуры, Феодор Иванов умело использовал в своих текстах опыт народной художественной речи: в его сочинениях нередко возникают образы, как бы навеянные песнями (таков, например, образ героя, бредущего по Русской земле), приводятся яркие бытовые подробности, искусно вплетаются в ткань произведений рассказы о чудесах и видениях и т. п. Большой литературный и исторический интерес представляют автобиографические и биографические описания и характеристики в посланиях Феодора Иванова (а именно в эпистолярном жанре написаны почти все его сочинения), позволяющие наглядно увидеть, как тесно в русской прозе 2-й пол. XVII в. были связаны публицистические тенденции и личная лирическая тема, а из обстоятельств личной судьбы русского книжника вырастала исповедальность русской литературы переходного периода»[20].
Еще одно крупное произведение дьякона Феодора, созданное в пустозерской ссылке, — «Послание из Пустозерска сыну Максиму и прочим сродникам и братиям по вере» — представляется в историко-литературном отношении наиболее важным и интересным его сочинением. Написано оно в 1678-1679 годах (уже после «умертвия» главного инициатора церковной реформы царя Алексея Михайловича) и состоит из трех частей, каждая из которых тематически и логически самостоятельна и композиционно завершена. Первая часть «Послания» полностью посвящена догматическим спорам дьякона Феодора с протопопом Аввакумом и священником Лазарем. Мы не будем останавливаться здесь на этой непростой и далеко неоднозначной теме и отсылаем читателя к обстоятельной статье Т. Г. Сидаша, предпосланной «Собранию творений» протопопа Аввакума[21]. Вторая часть касается изменения Никоном 8-го члена Символа веры и прочих его «исправлений». Третья часть повествует о церковном соборе 1666-1667 годов и о его главных участниках. По мнению исследователей, она представляет собой особую ценность для первоначальной истории раскола, поскольку написана с точки зрения пустозерских подвижников. Основная тема этой третьей части — осуждение «никонианского лукавого соборища». Рассказывая о тех событиях, о первых страдальцах за веру и их гонителях, дьякон Феодор пользуется текстом Священного Писания, сочинениями отцов Церкви, материалами византийской и отечественной истории. «Послание написано ярким образным языком: оно полно едких уничижительных сравнений, когда речь идет о служителях никонианской церкви, и наоборот, проникнуто сочувствием к “страдальцам за веру”. Произведение это пользовалось большой популярностью, выписки из него включались в сочинения других старообрядческих авторов, в том числе в “Сказание о распрях, происходивших на Керженце из-за Аввакумовых писем”»[22].
Не менее важной для дьякона Феодора была тема философско-эсхатологического истолкования современности, продолженная им вслед за старцем Спиридоном Потемкиным. Эта тема нашла отражение в его послании к сыну протопопа Аввакума Ивану на Мезень (1669), в «Послании ко всем православным о антихристе» (1670) и особенно в таком замечательном произведении, как «О познании антихристовой прелести» (после 1676). Это последнее произведение представляет собой своеобразную философскую поэму, написанную ритмической прозой. Перу дьякона Феодора несомненно принадлежат также такие сочинения, как письмо на Вятку к игумену Феоктисту (1665), челобитная на попа Сысоя (1666), письмо на Мезень к семье протопопа Аввакума (1669) и ряд других. Однако некоторые сочинения, которые порою приписываются ему, еще нуждаются в уточнении авторства.
После смерти в 1676 году царя Алексея Михайловича и восшествия на престол его пятнадцатилетнего сына Феодора появились робкие надежды на восстановление старой веры, однако вскоре эти надежды окончательно рухнули, а репрессии против старообрядцев возобновились с новой силой. В 1679 году патриархом Иоакимом была напечатана «Присяга хотящим взыти на степень священства». В ней, в частности, говорилось: «Аз же проклинаю расколоначалников и отступников бывших, и смутителей церковных: Аввакума протопопа, Никиту Пустосвята, Лазаря попа и лжемонаха Сергия, и с прочими последователями. И кто их почитает страдальцами и мучениками а не отступниками святыя Церкве, и не проклинает их, да будут прокляти и анафема».
А 6 февраля 1682 года, в понедельник, в Москве открылся церковный собор. На нем присутствовали патриарх Иоаким, 8 митрополитов, 3 архиепископа, 1 епископ, 12 архимандритов и 10 игуменов. На рассмотрение собора правительство царя Феодора Алексеевича предложило план широкой, почти что революционной перестройки всей системы русской иерархии, который, впрочем, во всей полноте осуществлен тогда не был. Для противодействия старообрядчеству правительство желало увеличить число архиереев, с подчинением их патриарху и митрополитам, но собор предпочел учредить лишь несколько новых независимых епархий для избежания распри между архиереями об их сравнительной «высости».
На соборе 1682 года, как и на прежних соборах, делались от царя вопросы или предложения, на которые следовали соборные приговоры. 8 февраля 1682 года царь Феодор Алексеевич в письме собору спрашивал: «Как следует поступать с раскольниками?» и получил разрешение собора поступать с ними «по государеву усмотрению». Тем самым, собор передал в руки светской власти противодействие старообрядчеству, прося в то же время государя не давать своих грамот на строение вновь пустыней, уничтожить в Москве палатки и амбары с иконами, называемые часовнями, в которых священники совершают молебны по старопечатным книгам, и запретить продажу у Спасских ворот и в других местах «листочков» и «тетрадок» с выписками будто бы из Божественных книг. Вместе с тем, особый отдел постановлений собора был направлен непосредственно против защитников древлего благочестия, которым запрещалось собираться на молитвы в частных домах и которых духовенство должно было отсылать к государственному суду для последующего наказания. Царская грамота того же 1682 года давала епископату новые, расширенные полномочия по борьбе с «расколом». Одним из итогов собора стало издание указа о старообрядцах, предписывавшего разыскивать их и сжигать в срубах.
Вскоре решения церковного собора 1682 года, предающие старообрядцев «градскому суду», были воплощены в жизнь. В Пустозерск был направлен капитан стрелецкого стремянного полка И. С. Лешуков, который провел спешный сыск по поводу распространения Аввакумом из земляной тюрьмы «злопакостных» и «злохульных» писаний, направленных против царя и новообрядческих иерархов.
14 апреля 1682 года, в Страстную пятницу, по настоянию патриарха Иоакима, Аввакум был сожжен в деревянном срубе вместе со своими единомышленниками и соузниками — священником Лазарем, дьяконом Феодором и иноком Епифанием. В литературе об Аввакуме можно часто встретить следующую мотивацию приговора о смертной казни пустозерских страдальцев: «за великия на царский дом хулы». Однако эти слова взяты не из официального документа, а из записок графа А. С. Матвеева, написанных уже после 1716 года. Что касается официального приговора о казни Аввакума и его соузников, то таковой до сих пор не обнаружен. Вполне возможно, что его попросту не было — расправа творилась втайне, чтобы не вызвать нового возмущения среди последователей древлего благочестия.
К месту казни собрались пустозерские жители — увидеть и услышать в последний час великих учителей древлеправославия, апостолов Заполярья, и попрощаться с ними. Протопоп Аввакум благословился у своего духовного отца инока Епифания, попрощался со своими соузниками и сам благословил их на предстоящий мученический подвиг. Книги свои и прочее скудное имущество они заранее раздали местным жителям и единомышленникам. Все четверо попрощались с народом и низко поклонились, после чего их привязали по четырем углам деревянного сруба. «И обложиша сруб весь смольем и берестом, и соломою, и смолою, и зажгоша огнем». Сруб запылал. Горевшие заживо мученики единогласно запели задостойник «Владычице, приими молитву раб Своих». В пламени костра Аввакум сумел высвободить руку и, сложив ее в двуперстное крестное знамение, высоко поднял над собой, в последний раз обращаясь к народу: «Будете таким крестом молиться — во веки не погибнете!»
«Так, — заканчивает свое краткое повествование о дьяконе Феодоре Симеон Денисов, — поистинне мужественный подвижник, такова лютая томления, ругания, вязания, оковы, изгнания, ссылки, земные темницы, языкоотрезания и рукоотсечения, предоблественно, и всесладце за любовь пресладкого Владыки понесе: понесе и не изнеможе, даже не смалодушествовал: но всесладким и благоревностным желанием, столь долголетнее страдание всерадостно ношаше: сколько шестьнадесятолетное время и в этих претяжких и злолютных мучительных томлениих, благоревностно претерпел наконец в оном Пустоозерском остроге в день спасительных страстей Христовых вседобрый страстотерпец вседоброе совершил страдание, вместе с прочими страдальцы в срубе огнесожжением как хлеб сладкий испекся, на безсмертную и всепречудную трапезу, пресветлого небеснаго пира, безсмертному Царю возлагается, всех Владыце и Богу, многоценный и прелюбезный дар, по имени своему превозжеленно принесеся. За того благодатныя законы, не только различныя мучения виды, но и самую смерть как сокровище богатства радуюся восхитив: ныне присносущих и безсмертных даров богатство, в безсмертныя веки от безсмертного Царя приемлет всерадостно»[23].
С казнью «великой четверицы» стояние за старую веру не закончилось. Зарево пустозерского костра озарило и всколыхнуло всю Россию. Сочинения дьякона Феодора наравне с сочинениями протопопа Аввакума широко распространились в старообрядческой среде и сохранились в значительном количестве списков, некоторые даже были напечатаны старообрядцами в составе отдельного сборника уже в 1788-1789 годах в Супрасльской типографии, но, к сожалению, до сих пор отсутствует полный археографический обзор рукописей, содержащих его произведения. Надеемся, что данное издание, не претендующее на полноту и специальный археографический анализ рукописей, хоть как-то поспособствует дальнейшему изучению и публикации на высоком академическом уровне литературного наследия этого незаурядного писателя и деятеля раннего старообрядчества.
К. Я. Кожурин,
кандидат философских наук
[1] Денисов С.Виноград Российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие, написанный Симеоном Дионисиевичем (князем Мышецким). М., 2003. Л. 22.
[2] Он был родным прадедом знаменитого князя Г.А. Потемкина-Таврического, сделавшего немало полезного для старообрядчества и, по преданию, хорошо помнившего о своих корнях.
[3] Книга богомудраго старца Спиридона Потемкина // http://starajavera. narod. ru/
[4] Зеньковский С. А.Русское старообрядчество. В двух томах. М., 2006. С. 204.
[5] По мнению Н.Ю. Бубнова, дьякон Феодор в 1665 г. составил первый сборник сочинений Спиридона Потемкина, а также 2-ю московскую редакцию «Прений с греками о вере» Арсения Суханова и добавления к ним.
[6] До этого, когда в 1664 году протопоп Аввакум вместе с семьей в первый раз был сослан в Пустозерск (тогда он, впрочем до него так и не добрался), дьякон Феодор пытался уже подавать царю челобитную об Аввакуме через того же Лукьяна Кириллова, но тот челобитную Феодору «в глаза бросил с яростию великою»…
[7] Бубнов Н. Ю.Старообрядческая книга в России во второй половине XVII в. Источники, типы и эволюция. СПб., 1995. С. 61.
[8] Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые Н.И. Субботиным. М., 1874. Т. I. С. 422.
[9] Бубнов Н. Ю.Указ. соч. С. 63.
[10] Там же. С. 231.
[11] Там же. С. 233.
[12] Там же. С. 231-232.
[13] Там же. С. 234.
[14] Пустозерские узники — свидетели Истины / Сост., предисл., коммент., офрмл. под общ. ред. епископа Зосимы. Ростов н/Д., 2009. С. 412-413.
[15] Там же. С. 481-482.
[16] Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960. С. 106-107.
[17] Там же. С. 223-224.
[18] Там же. С. 341.
[19] Там же. С. 207.
[20] Титова Л. В., Шашков А. Т. Феодор Иванов // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (XVII в.). Часть 4. Т—Я. Дополнения. СПб., 2004. С. 96.
[21] См.: Сидаш Т. Г.Очерк богословия протопопа Аввакума // Аввакум, протопоп. Собрание творений. СПб., 2017. С. 41-68.
[22] Титова Л. В., Шашков А. Т. Феодор Иванов. С. 97.
[23] Денисов С.Виноград Российский… Л. 27.
К. Я. Кожурин. «Соловецкое сидение»
«Соловецкое сидение»
(к 350-летию со дня начала)
В 1668 году началась осада царскими войсками главной святыни Русского Севера — Соловецкого монастыря, с самого начала никоновской реформации ставшего одним из главных оплотов старой веры. «Соловецкий монастырь был четвертой по значению обителью северной Руси — первым форпостом христианства и русской культуры в суровом Поморье, в “лопи дикой”, опередившим и направлявшим поток русской колонизации… Преподобные Зосима и Саватий выдержали необычайно суровую жизнь на острове, но уже Зосима, настоящий организатор монастыря, представляется нам не только аскетом, но и рачительным хозяином, определившим на века характер северной обители. Соединение молитвы и труда, религиозное освящение культурно-хозяйственного подвига отмечает Соловки и XVI и XVII веков. Богатейший хозяин и торговец русского Севера, с конца XVI века военный страж русских берегов (первоклассная крепость), Соловки и в XVII веке не перестают давать Русской Церкви святых»[1].
Мирная жизнь обители продолжалась до 1653 года, когда патриарх Никон при поддержке царя Алексея Михайловича начал церковную реформу, расколовшую русское общество на два непримиримых лагеря. Еще в 1658 году, 8 июня, состоялся Соловецкий «черный» (т. е. иноческий) собор по поводу разбора присланных из Москвы новопечатных книг. Принесли книги, стали их читать и просматривать, увидели «чины нововводные», хулу на двуперстное крестное знамение, которым знаменовались святые Зосима и Саватий Соловецкие, Сергий Радонежский и Кирил Белозерский. «Видите, братия, — со слезами на глазах сказал архимандрит Илия, — последнее время: восстали новые учители и от веры православной и от отеческаго предания нас отвращают, велят нам служить на ляцких крыжах по новым служебникам. Помолитесь, братия, чтобы нас Бог сподобил в православной вере умереть, яко же и отцы наши, и чтобы латынской службы не принимать». После тщательного изучения текстов новопечатных книг и сверки их с древними рукописями (в Соловецком монастыре была богатейшая по тому времени библиотека древних манускриптов) собор вынес решение: «Новых книг не принимать, по ним не служить и за отца архимандрита стоять…»
Новые книги были снесены в «казенную палатку», а иноки Соловецкого монастыря продолжали совершать богослужение по старым книгам. Вместе с тем в течение нескольких лет они написали царю пять челобитных, в которых умоляли его лишь об одном: разрешить им оставаться в вере своих отцов. «По преданию Никона, патриарха бывшаго, и по новоизложенным его книгам, проповедают нам ныне Никоновы ученицы (ученики) новую незнаемую веру, ея же веры мы и прадеды и отцы наши до сего дни не слыхали», а отеческую «нашу православную веру похулили и весь церковный чин и устав нарушили, и книги все перепечатали на свой разум, богопротивно и развращенно». «Плачемся вси со слезами, помилуй нас, нищих и сирот, повели, государь, нам быти в той же нашей старой вере, в которой отец твой, государев, и все благоверные цари и великие князи скончались, и преподобные отцы Соловецкой обители: Зосима, Саватий, Герман и Филипп митрополит, и вси святии отцы угодили Богу».
Для соловецких иноков, как и для всех искренне верующих русских людей XVII столетия, измена старой вере означала измену самой Христовой Церкви и Самому Богу. А потому, подобно первым христианам, они соглашались скорее идти на пытки, мучения и верную смерть, нежели отступить от веры, в которой спасались их предки. Эту мысль четко выразили авторы составленного уже в конце XVII века «Тропаря Соловецкаго монастыря преподобномучеником новым, пострадавшим за Христа» (глас 4):
Земных благ возненавидели есте
И небеснаго царя Христа, Сына Божия, возлюбили есте,
Многообразныя раны претерпели есте
И кровию своею Соловецкий остров вторым освящением освятили есте,
И венцы от Бога яве приясте,
О нас молитися прилежно, блажени,
Память всепразднъственную вам совершающим.
Тем временем в Москве Никон оставил патриарший престол (1658), и появилась робкая надежда на возвращение к старой вере. Преследования ревнителей древлего благочестия на время прекратились, протопопы Аввакум, Иоанн Неронов и другие были возвращены из ссылки, и в Соловецком монастыре продолжали служить по-старому. О Соловках и их стоянии в вере как будто на время забыли…
Однако надежды на восстановление древлеправославия оказались тщетными. 1 июля 1659 года скончался соловецкий игумен Илия, а в марте 1660 года в Москве поставили в архимандриты Соловецкой обители иеромонаха Варфоломея, который, прибыв в монастырь, отстранил старых советников из состава монастырского собора и ввел туда новых, угодных себе. Новый архимандрит пытался вводить в монастыре и новые порядки. Так, в 1661 году он предпринял попытку ввести в обители недавно принятое в Москве «наречное» пение вместо древнего «наонного». Это вызвало ропот среди братии монастыря, а головщики (руководители церковных хоров) продолжали по-прежнему петь по старинным певческим книгам. В 1663 году Варфоломей совершает новую попытку реформирования, но она снова заканчивается полным крахом. Братия монастырская крепко стояла за старину. Как раз в это время на Соловках старец Герасим Фирсов написал «Послание к брату», в котором привел многочисленные свидетельства в защиту двуперстия, а старец Феоктист составил «Слово об антихристе и тайном царстве его», где доказывал идею о том, что антихрист уже царствует в мире духовно, а Никон — предтеча его.
В 1666 году архимандрит Варфоломей отправляется на собор в Москву и открыто переходит на сторону новообрядцев. Здесь он доносит властям об упорстве соловецких иноков, не желающих принимать никоновскую реформу. В ответ снаряжается особая комиссия во главе с архимандритом Спасо-Ярославского монастыря Сергием, которая 4 октября 1666 года прибывает на Соловки.
По прибытии комиссии в обитель был созван «черный» собор, на котором соловецкие иноки говорили: «Прежде от Соловецкого монастыря вся русская земля просвещалась всяким благочестием, и ни под каким зазором Соловецкий монастырь не бывал, сиял как столп и утверждение. А теперь вы учитесь новой веры от греков, когда греческие учители сами лба перекрестить по подобию не умеют и без крестов ходят». После долгих споров и пререканий о вере архимандрит Сергий, не солоно хлебавши, возвратился в Москву.
Вслед архимандриту была послана царю челобитная (вторая по счету), в которой говорилось: «Прислан к нам с Москвы в твое царьское богомолье, в Соловецкой монастырь, Ярославля Спаского монастыря архимарит Сергей с товарыщи учити нас церковному закону [по] преданным книгам… И милости у тебя, великого государя, вси со слезами богомолцы твои и раби твои государевы молим и просим: помилуй нас, благочестивый, милосердый великий государь, царь и великий князь Алексей Михайловичь, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, посли нам, якож Отец Небесный, всещедрую свою и великую милость, не вели, государь, ему, священноархимариту Сергею, прародителей твоих государевых, благоверных царей и благочестивых великих князей, и началников наших и великих чюдотворцов, преподобных и богоносных отец Зосимы и Саватия и Германа и преосвященного Филиппа, митрополита Московского и всея Русии, предания нарушать. И вели, государь, в том же предании быти нам, в коем чюдотворцы наши и прочии святии отцы, и отец твой, великого государя, благочестивый великий государь, царь и великий князь Михаило Федоровичь всея Русии, и дед твой государев, блаженный Филарет Никитичь, Московский и всея Русии патриарх, богоугодным своим житием препроводиша дни своя, чтоб нам, богомолцам твоим и трудником, врознь не розбрестися и твоему, великого государя, богомолию, украинному и порубежному месту, от безлюдства не запустеть»[2].
Но царю было не до преподобных русских чудотворцев и не до своего «порубежного богомолия». Он уже грезил о литургии в храме Святой Софии константинопольской и мысленно примерял на себя византийский венец. Челобитная соловецких иноков была оставлена без ответа. Вместе с тем власти удовлетворили их просьбу о смещении прежнего архимандрита Варфоломея. Однако новым архимандритом монастыря был поставлен не Никанор, которого желала видеть на этом месте монастырская братия, а совсем иной человек. 23 июля 1667 года был принят патриарший указ о поставлении соловецким архимандритом бывшего московского строителя Иосифа, единомышленника Варфоломея. Ему было поручено ввести в Соловецком монастыре новые обряды. Узнав об этом, соловляне послали соборных старцев навстречу новому архимандриту с прямым вопросом: по каким книгам он будет служить в монастыре — по старым или по новым?
Когда соловецкие иноки узнали о том, что Иосиф — сторонник новообрядцев, то под благословение к нему не подошли. 15 сентября 1667 года в Спасо-Преображенском соборе монастыря состоялось заседание черного собора, на котором присутствовали и миряне. Теперь, после публичного, с участием «вселенских патриархов», проклятия старых обрядов в Москве на печально знаменитом соборе 1666–1667 годов, стало ясно, что проводить прежнюю политику игнорирования церковной реформы уже не удастся. Надо было принять определенное и прямое решение. Соловецкий черный собор категорически отверг новые книги и обряды и отказался признать Иосифа своим архимандритом.
Вдобавок, вскрылись еще кое-какие интересные факты: прибывшие в Соловецкий монастырь архимандриты Варфоломей (бывший) и Иосиф (нынешний, не принятый черным собором) пытались тайно провезти в монастырь целую ладью вина для спаивания братии. «А как к нам приехали, ей тебе, великому государю, пишем не затевая, малых и средних и болших вина 39 бочек, да меду и пива бочек с пятнадцать. И в том твоя, великаго государя, воля, то питье мы у них пред манастырем на пристанищи, по прежнему монастырскому чину, по преданию чюдотворцев, розбили все»[3].
В день собора Иосифу была вручена общая челобитная о вере, в которой говорилось о бесполезности присылки новых увещевателей и о готовности соловецких иноков стоять насмерть: «И вели, государь, на нас свой меч прислать царьской, и от сего мятежнаго жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие; а мы тебе, великому государю, не противны»[4]. И случилось неслыханное: в ответ на смиренные просьбы соловлян 3 мая 1668 года царским указом для приведения в повиновение мятежной обители на Соловки была послана воинская команда. Началась чудовищная по своему святотатству восьмилетняя осада главной православной святыни Русского Севера.
22 июня 1668 года стрельцы под командованием стряпчего Игнатия Волохова высадились на Соловецком острове. Иноки заперлись в обители, причем на одном из общих собраний предложили всем колеблющимся братьям, а также мирянам заблаговременно удалиться из монастыря. Таких оказалось немного — около 40 человек. Остальные, числом до полутора тысяч человек, решили стоять насмерть за старую веру и «будущих святых сладости получити», нежели, приняв новоустановленные предания, временно пребывать в сладости земного жития.
Целых четыре года Волохов со стрельцами стоял под монастырем, весной и летом «разныя озлобления… творяше», обстреливая его из пушек и пищалей. Осенью же отходил к берегу, в Сумской острог, не давая выходить из монастыря, приказывая хватать служебных старцев и слуг и после различных мучений предавать смерти. Однако местное поморское население активно помогало осажденным инокам, поставляя в монастырь необходимые съестные припасы и уведомляя о военных приготовлениях к осаде. Да и сами стрельцы, набранные в основном из жителей северных городов, неохотно участвовали в блокаде святого места. Ладьи с солью, рыбой и хлебом, направлявшиеся из района Сумского острога в Архангельск, постоянно «сбивались с пути» и приставали к Соловецким островам. Летом 1670 года Волохов разослал во все соловецкие усолья «наказные памяти», угрожавшие смертной казнью «безо всякого милосердия и пощады» за поездки в монастырь и письма туда. Но и это не помогло. Поморы не прекращали поддерживать осажденный монастырь. В результате Волохов, «ничтоже успев», царским указом был отозван в Москву.
Вместо Волохова на разорение Соловецкой обители в 1672 году был послан сотник московских стрельцов Климент Иевлев, человек лютый и немилостивый. К прежним 225 стрельцам было прибавлено еще 500. За два года Иевлев сотворил «зельнейшую тесноту» и «горчайшую нужду» святому месту: пожег вокруг монастыря все келии, «устроенные для упокоения иноков», скотный двор вместе с животными на острове Большая Муксалма и рыболовецкие снасти, пытаясь взять затворников измором. Но жестокий сотник принял за свои злодеяния справедливую кару от Бога: «поражен язвою согнития» и в болезненных страданиях взят в Москву.
В 1674 году «пришел под киновию» новый воевода Иван Мещеринов «и с ним воинов тысяща триста… со многими стенобитными хитростьми». При этом «неблагонадежные» стрелецкие начальники были заменены «новокрещенными иноземцами» рейтарского строя (майор Келин, ротмистр Буш, поручики В. Гутковский и Ф. Стахорский). Царь прекрасно понимал, что сердце пришлых наемников, с трудом изъяснявшихся по-русски и принявших чужую веру из корыстных побуждений, не дрогнет перед осквернением православной святыни. «Обитель неблагодарно восхоте разорити и собра рать… богоборну и злочестиву, немца и поляков»[5].
Теперь, когда прибыли настоящие специалисты военного дела, осаду монастыря стали вести по всем правилам военного искусства того времени. Близ неприступных крепостных стен построили городки и шанцы, и обстрел обители стал постоянным и целенаправленным. Одновременно под три монастырские башни велись подкопы.
Но несмотря на жестокую осаду, соловецкие иноки продолжали богослужения. Отчаявшись в помощи и милости человеческой, «с горькими слезами и воплем» просили они помощи и заступления у Бога, Пречистой Владычицы Богородицы и преподобных Зосимы и Саватия. Молитвами и слезами и «дненощенными богостоянии противу ратных вооружахуся». В обители пелось по два молебна каждый день, чтобы солдаты не поимели «дерзновения внити во ограду монастыря».
И тогда произошло настоящее чудо: «премилостивый Господь, близ всем призывающим И (Его. – К. К.) воистину, посла на ня (них — К. К.) мор великий, знамениями язв являемый». За три-четыре дня умерло около 700 человек. Испуганные этим знамением, многие из оставшихся в живых стрельцов постригались в иночество и покаянием очищали свои души. Незримое заступничество преподобных отцов Зосимы, Саватия и Германа ограждало обитель от многих приступов и пушечных выстрелов.
Но воевода Мещеринов не останавливался ни перед чем. В безумном ослеплении приказал он своим приспешникам нацелить пушку в самый алтарь соборной церкви монастыря и стрелять. Ядро, пролетев через окно, ударило в образ Всемилостивого Спаса, находившийся в самом алтаре. Но этого показалось мало. Обстрел обители начался сразу из трех орудий (на 160, 260 и 360 железных ядер). После первых двух выстрелов ядра, пролетев над самыми крестами монастырских церквей, рвались на пустынном месте, а после третьего — одно разорвалось у гробницы преподобного Германа. В это время в церкви преподобных Зосимы и Саватия свещевозжигатель увидел «старца святолепна», подходившего к священным ковчегам со словами: «Братие Зосимо и Саватие, востаните, идем к Праведному судии Христу Богу, суда праведна на обидящия ны (нас — К. К.) просити, котории нам покоя и в земли дати не терпят». Преподобные же, восставши в своих раках, отвечали: «Брате Германе, иди почивай прочее, уже отмщение обидящим ны посылается». И вновь возлегши, почили, и «пришедыи святолепныи старец невидим бысть».
Отцы Соловецкой обители отслужили благодарственные молебны Господу и преподобным чудотворцам, и еще на долгое время обитель оставалась не только недоступной воинам, но и «стреляния пушек и писчалей» не вредили ей, и никакие создаваемые трудности не могли поколебать духа иноков в их сопротивлении.
Убедившись в бесполезности артиллерийского обстрела обители, Мещеринов избрал иную тактику. Стрельцы копали рвы, делали подкопы, в которые закладывали порох, строили башни и лестницы высотой с монастырскую стену. Тогда «некий белец» (т.е. мирской человек), соловецкий служитель Димитрий с высоты монастырской ограды крикнул осаждающим: «Почто много, о, любезнии, труждаетеся, и толикия подвиги и поты туне (напрасно — К. К.) и всуе проливаете, приступающе ко стенам града? Зане (ведь — К. К.) и пославый вы государь царь, косою смертной посекаяся, света сего отходит». Осаждавшие не приняли этих слов всерьез, посчитав их пустым юродством. Но слова эти оказались пророческими.
Зимой 1675–1676 годов Мещеринов со стрельцами остался под стенами обители, рассчитывая на скорый успех зимней кампании. 23 декабря 1675 года он совершил «великий приступ». Однако надежды Мещеринова не оправдались. Потеряв поручика Гутковского и свыше ста стрельцов, он вынужден был отступить. Монастырь, казалось, был неприступен…
Но, как пишет старообрядческий историк Симеон Дионисьевич, случается «домом великим от домашних развращатися, случается и исполином храбрым от приближенных умерщвятися, случается градом крепким и непреборимым от своих соплеменник предаватися». Нашелся предатель. Некий монах по имени Феоктист ночью приходит в стан врага, оставив «обещание свое и отеческую обитель», «оставляет и древлецерковное благочестие, лобызает Никоново новопредание» и подобно Иуде предает затворников в руки палачей, указывая тайный проход через стену.
Хотя предатель пришел в полк к Мещеринову еще 9 ноября 1675 года и обещал помочь без труда овладеть обителью, но из-за светлости ночей воины не осмеливались войти в нее. И лишь в ночь на 22 января 1676 года несколько десятков стрельцов под командованием майора Степана Келина проникли в монастырь через указанное Феоктистом окно под сушилом у Белой башни. В эту ночь разыгралась страшная буря, лютый мороз объял северную землю, а обильно падавший снег заграждал видимость стражникам. Соловецкому сотнику Логину, спавшему в своей келии, был голос: «Логине, востани, что спиши, яко воинство ратующих под стеною, во град будут скоро». Пробудившись и никого не увидев, Логин перекрестился и снова заснул. Во второй раз голос пробудил его от сна: «Логине, востани, что беспечально спиши? Се воинство ратник во град входит!» Встав, он проверил стражу и, вновь осенив себя крестным знамением, уснул. Когда же в третий раз он услышал: «Логине, востани, воинство ратующих уже во град вниде!», то, разбудив отцов обители, поведал им о своем троекратном явлении. Старцы собрались в церкви принести молебное пение Господу, Пресвятой Богородице и преподобным чудотворцам, а затем, отслужив полунощницу и утреню и не видя опасности, разошлись по своим келиям.
В первый час ночи предатель Феоктист и воины, собравшиеся в сушильной комнате под крепостной стеной, сбили замки, открыли монастырские ворота и впустили оставшееся войско в святую обитель. Услышав шум, мужественные стражи Стефан, Антоний и прочие стражники и иноки числом до 30 вышли навстречу ворвавшимся, но тут же были убиты. Затворившимся по келиям инокам было обещано, что им не будет причинено никакого зла, и тогда монастырские отцы, «веру емше лису тому», вышли навстречу «победителям» с честными крестами и святыми иконами. Однако воевода, забыв про данное им обещание, нарушил клятву и приказал отобрать кресты и иконы, а иноков и бельцов развести по келиям под караул.
Проникнув в обитель, стрельцы начали бесчеловечную расправу над иноками. Мещеринов лично допрашивал старцев, задавая один и тот же вопрос: «Почто противились самодержцу и воинство посланное отбивали от ограды?» Первым был приведен сотник Самуил, который мужественно отвечал: «Не самодержцу аз противихся, но за отеческое благочестие и за святую обитель мужествовах, и хотящих разорити преподобных отец поты не пущах во ограду». Мещеринов приказал стрельцам избивать Самуила до тех пор, покуда тот не предал свою душу Богу. Тело его было брошено в ров.
Архимандрита Никанора, который от старости и многолетних молитвенных трудов уже не мог передвигаться сам, на допрос привезли на «малых саночках». Престарелый архимандрит бесстрашно отвечал мучителю: «Понеже (потому что — К. К.) Божиих неизменных законов, апостольских и отеческих преданий посреде вселенныя живущим соблюдати не попущают нововнесенные уставы и новшества патриарха Никона, сих ради удалихомся мира, и в морскии сии оток (остров — К. К.) в стяжание преподобных чюдотворцев вселихомся… Вас, иже растлити древлецерковныя уставы, обругати священныя отец труды, разрушити богоспасительныя обычаи пришедших, во обитель праведно не пустихом».
Не постеснявшись ни иноческого образа, ни «святолепных» седин старца, ни его великого священнического сана, воевода стал осыпать отца Никанора «бесчестною бранию и нелепыми словесы». Но и этого показалось ему мало. Мещеринов, лично избив старца тростью и выбив у него зубы, приказал за ноги вытащить его за монастырскую ограду и бросить в ров, на лютый мороз в одной сорочке. Всю ночь страдалец боролся с ранами и морозом, а с рассветом «изыде дух его от тьмы настоящей жизни в немерцающий присносущный свет, и от глубочайшаго рва в превысочайшее Небесное Царство».
Следующим был допрошен соборный старец Макарий, смело обличавший кощунственные поступки стрельцов. Он также был избит до полусмерти немилосердным воеводой, с издевками выволочен стрельцами за ноги и брошен замерзать на лед. Искусным монастырским мастерам древорезцу Хрисанфу и живописцу Феодору с учеником Андреем отсекли руки и ноги, а затем отрубили и головы. Одних иноков и бельцов за шеи и «междуребрия» подвешивали на острые крюки, других, привязав за конские хвосты, волочили по острову, «дондеже (пока — К. К.) души испустят». Пощады не было даже для больных и немощных — их за ноги волочили на морской берег. Там во льду была вырублена огромная яма без воды. Туда, связав по двое, посадили 150 человек и начали медленно пускать воду. На дворе стоял жестокий мороз, и все страдальцы были заморожены живьем. И лишь немногих, предварительно избив, бросали в подвалы или отправляли в ссылку.
Ярости и жестокости мучителя не было границ. По списку, поданному Мещериновым новому, назначенному из Москвы настоятелю, в живых значилось лишь 14 иноков. Всего же в обители было замучено порядка пятисот иноков и бельцов! Земля и камни острова обагрились кровью неповинных страдальцев соловецких. Морская губа, омывающая монастырь с запада, вся была завалена телами убитых, заживо замороженных и казненных монахов и бельцов. Во множестве их тела были свалены около монастырских стен и болтались на виселицах и деревьях. После расправы тела убиенных и разрубленных на части мучеников еще с полгода лежали непогребенными, пока не пришел царский указ — предать их земле.
Но Мещеринов и на этом не остановился. Казни и убийства сопровождались кощунственным разграблением монастырских святынь (предвосхищение будущего «изъятия церковных ценностей»). Он «экспроприировал» не только собранные за много веков пожертвования и казну, но и бесценные монастырские святыни, в том числе церковную утварь и иконы. И лишь когда обитель была полностью разорена, Мещеринов посылает к царю гонца, возвещая о «победе».
Однако царю уже не суждено было об этом узнать: на следующий же день после взятия Соловецкого монастыря, 23 января 1676 года, он внезапно заболевает, а неделю спустя, 29 января, в канун дня воспоминания Страшного суда Божия, умирает. «И по смерти его той же час гной злосмрадный изыде из него всеми телесными чувствы, и затыкающе хлопчатою бумагою, и едва возмогоша погребсти его в землю»[6]. Ранняя смерть царя была воспринята на Руси как Божия кара за гонения и отступничество от древлего православия. Предание говорит о позднем раскаянии царя Алексея Михайловича: заболев, он воспринимает свою болезнь как Божью кару и решает снять осаду с монастыря, послав своего гонца с вестью об этом. И как раз в день смерти царя у реки Вологды встречаются оба гонца: один с радостной вестью о прощении обители, а другой — о ее разорении.
Промыслительным образом были наказаны и святотатцы, разорившие Соловецкую обитель. Новый царь, Феодор Алексеевич, расследовав обстоятельства штурма и разграбление монастырских богатств, велел наказать Мещеринова за превышение полномочий и заточить его на тех же Соловках. Предатель же Феоктист, посланный после взятия монастыря приказным старцем в Вологду, повредился умом и ударился в блудную страсть, после чего заболел неизлечимой болезнью и сгнил заживо.
По окончанию расследования уцелевших после «соловецкого сидения» иноков перевезли на материк. Святоотеческие уставы и предания были изменены на новые, а братию заменили на сторонников никонианских реформ, собранных из разных монастырей. О духовном уровне этих новых насельников свидетельствуют жалобы архимандрита Макария патриарху Иоакиму: житье на Соловках, по сравнению с другими монастырями, «вельми нужно» (бедно), иноки «поскучили», не желают есть палтусины, трески и семги, а летом «из монастыря хотят вон брести», даже не спросясь у настоятеля[7].
Насилие и поругание святого места отрицательно сказалось на последующей судьбе Соловков. Святые церкви опустели, приток паломников сильно сократился, не стало и настоящих подвижников благочестия. Былая слава уже никогда более не возвращалась к Соловецкому монастырю, ставшему тюрьмой для заточения инакомыслящих.
[1] Федотов Г. П.Святые Древней Руси. М., 1990. С. 161–162.
[2] Денисов С.История об отцах и страдальцах соловецких: Лицевой список из собрания Ф. Ф. Мазурина. М., 2002. С. 227–228.
[3] Цит. по: Чумичева О. В.Соловецкое восстание 1667–1676 гг. Новосибирск, 1998. С. 47.
[4] Материалы для истории раскола за первое время его существования. Под ред. Н. И. Субботина. Т. III. М., 1878. С. 210.
[5] Бубнов Н. Ю. Неизвестная челобитная Игнатия соловецкого царю Федору Алексеевичу // Рукописное наследие древней Руси. Л., 1972. С. 102–103.
[6] Пустозерская проза: Сборник. М.,1989. С. 231.
[7] Материалы для истории раскола. Т. III. С. 447–449.
К. Я. Кожурин. Церковные соборы 1666-1667 гг. как водораздел русской истории
«И тма тяжка… покры тогда Россию».
Андрей Денисов. Слово надгробное Петру Прокопьеву
Ты была Христова
До шездесят шестова…
Старообрядческий духовный стих
«О никонианах»
Еще задолго до начала никоновских «затеек» на Руси, когда ничто, казалось бы, не предвещало грядущей катастрофы, постигшей Русскую Церковь, послышались первые голоса, предупреждавшие о роковой опасности.
В конце XVI века западнорусский богослов и проповедник Стефан Зизаний (1550—1634), по просьбе князя Константина Острожского, сделал перевод с греческого языка 15-го Огласительного поучения святого Кирила Иеросалимского. Перевод сопровождался комментариями самого Зизания и был издан в 1596 году в Вильно на белорусском и польском языках под названием «Казанье святого Кирилла об антихристе и знаках его, с расширением науки против ересей розных». Зизаний, основываясь на Священном Писании, напоминал, что в 1492 году началось восьмое тысячелетие от Сотворения мира и что именно в этот период, согласно пророчествам, должно произойти Второе Пришествие Христа. В современности Зизаний видел все признаки наступающих «последних времен» и утверждал, что римский папский престол — это и есть престол антихристов. «Причем, называя римского папу антихристом, Зизаний указывал не на конкретную личность какого-либо папы, а равно и не на последнего “князя тьмы”, который воцарится непосредственно перед пришествием Христа. Папство имелось в виду в смысле церковного института, церковной организации, а отдельные представители этого института — предтечи антихриста, его слуги. Для них главное — подорвать веру в Христа и Церковь»[1].
Мысли Стефана Зизания о приближении царства антихриста нашли в дальнейшем свое продолжение. Около 1622 года в Киевской православной митрополии появляется фундаментальное антикатолическое сочинение — «Палинодия» Захарии Копыстенского (ум. 1627). В предисловии к «Палинодии» Захария Копыстенский излагает свою схему последовательных отпадений христиан к миру антихриста. По его мнению, с 1000 года сатана обосновался в Риме. «Число 1000 приобрело для православного теолога огромное значение. Захария Копыстенский толкует его в августиновской традиции как свершившееся и исходит из положения о “связании” сатаны на 1000 лет в момент первого пришествия»[2]. Именно торжеством антихриста в Риме с 1000 года от Рождества Христова он объяснял разделение христианской Церкви на католичество и православие, а точнее — отпадение католиков от Церкви. Особое значение в этом контексте приобретало такое событие, как Крещение Руси князем Владимиром в 988 году (то есть приблизительно в то же время) и образование Русской Церкви. Хотя Рим отпал от истинной веры, но зато в Церковь вступила Русь, заняв место Рима в священной пентархии (власти пяти патриархов).
Далее Захария Копыстенский обращался к известному апокалипсическому числу 666, сложение которого с первой датой давало 1666-й год. При этом он раскладывал число на последовательные этапы — 1000 — 1600 — 1660 — 1666… Каждая из этих дат связывалась им с каким-либо церковным расколом. Итак, следующим этапом отпадения явился по схеме Захарии Копыстенского 1600 год. Как раз около этого времени — в 1596 году — произошло новое нападение антихриста на истинную веру, причем именно на ту часть христианского мира, которая, по мысли Захарии Копыстенского, хранила наследие крестителя Руси — Киевскую митрополию. Это была печально известная Брестская уния, заключенная между католической и украинско-белорусской православной церквями, уния, в результате которой православные Западной Руси фактически лишились трехчинной иерархии. «Заключение Брестской унии Захария Копыстенский объясняет происками римского папы-антихриста и воспринимает как событие космического масштаба. В его понимании судьбы мира зависят теперь от противоборства униатов и сторонников православия. Очевидно, в случае дальнейшего сохранения унии, он подразумевал вмешательство небесных сил. Согласно библейским пророчествам, второе пришествие начнется для спасения Христом своих гонимых, преследуемых антихристом избранников. Безусловно, последнюю на земле общину истинно верующих Захария Копыстенский видел в киевской православной митрополии. По пророчеству “Палинодии”, дальнейшее развитие связанных с антихристом событий произойдет в 1660 году и, окончательно, в 1666 году. Эти даты обозначали следующие ступени отпадений. В тексте “Палинодии” они не имели исторических привязок. Что именно произойдет в последнем, 1666 году — конец света или земное воплощение антихриста, Захарий Копыстенский точно не оговаривал. Его схема могла интерпретироваться как в том, так и в другом направлении»[3].
Похожие представления об отпадениях от истинной веры развивал в своих сочинениях другой видный украинский писатель-полемист, афонский инок Иоанн Вишенский (около 1550 — после 1621). Иоанн Вишенский говорил об отступничестве униатов, которые поставили своими безрассудными действиями под угрозу судьбы всего мира. В его сочинениях утверждалось, что благодаря нескольким отпадениям, антихрист уже торжествует над миром, и близок конец света и час расплаты подчинившихся сатане. Однако никаких конкретных чисел Иоанн Вишенский не приводил. Основная его критика была направлена в адрес обмирщившегося, оторвавшегося от православного народа и перешедшего в унию епископата. Обращаясь к униатскому епископату, он говорит: «Якже ся вы духовными, а не толко духовными, але (но) и верными звати можете, коли брата своего, во единой купели крещения — верою и от единое матере — благодати ровно з собою породившагося, подлейшими от себе чините, уничижаете и ни за што быти вменяете, хлопаете, кожемякаете, седелниками, шевцами на поругане прозываете? Добре, нехай будет хлоп, кожемяка, седелник и швец, але воспомянете, як брат вам ровный во всем есть…»[4]
В условиях отпадения в унию с католиками православного епископата Иоанн Вишенский в своем сочинении «Порад» вообще высказывает довольно смелую для того времени мысль, которая впоследствии станет идейной основой беспоповского направления в русском старообрядчестве, — мысль о возможности во времена антихриста существования Церкви без священства: «Лепше бо вам без владык и без попов, от диавола поставленных, до церкви ходити в православие хранети, нежели с владыками и попами, не от Бога званными, у церкви быти и о тое ся ругати и православие попирати. Не попы бо нас спасут, или владыки, или митрополиты, але (но) веры тайнство нашее православное с хранением Заповедей Божиих: тое нас спасти мает»[5]. Таже мысль проводится им в другом сочинении — «Зачапке мудраго латынника з глупым русином»: «Равно есть, альбо (или) сторицею лучши, абы таковые блазнители никако же в церкви не были, и полезнее… собору верных самем в церковь собиратися и спасати, нежели соблазнители и слеповождами во погибель и муку вечную отити»[6].
Такое отрицательное отношение к Римско-католической Церкви, какое мы встречаем среди православных Юго-Западной Руси, было вызвано не только внешней экспансионистской политикой Рима, но и чисто духовными причинами. Отторжение вызывали противоречившие самому духу христианского учения претензии папизма на светскую власть и нарушение принципа соборности Церкви (папа объявлялся главой Церкви и высшим авторитетом в делах веры), что, в свою очередь, способствовало ее секуляризации, обмирщению. Резкое неприятие вызывали и попытки папской власти насаждать веру огнем и мечом, при помощи насилия и с опорой на светскую власть. Пройдет всего несколько десятилетий, и все эти признаки ярко проявят себя в деятельности патриарха Никона и его последователей. Как справедливо отмечает исследователь древнерусской литературы А.Н. Робинсон, «спустя полвека в России сложилась такая социально-историческая и культурная обстановка, которая по общему типу и по существенным обстоятельствам напоминала современникам недавние события на Украине и позволила им в различных направлениях воспользоваться плодами богатейшей украинской полемической литературы»[7].
Действительно, произведения Стефана Зизания, Захарии Копыстенского и Иоанна Вишенского в значительной степени повлияли на русскую публицистику XVII века благодаря московским полемическим сборникам, изданным незадолго до раскола Русской Церкви. В 1644 году на Московском печатном дворе вышла знаменитая «Кирилова книга», куда вошли «Сказание Кирила Иеросалимского на осмый век о Втором Пришествии Христа и об антихристе» и послание Иоанна Вишенского, а в 1648 году — «Книга о вере единой истинной православной», в которой излагались идеи Захария Копыстенского, в том числе и высказывалось опасение, как бы по приближении 1666 года и русским не последовать за православными Юго-Западной Руси. Распространялись произведения западнорусских полемистов и в рукописях.
Когда началась никоно-алексеевская реформация, одним из первых, кто воспринял ее в свете предсказаний о наступлении «последних времен», был протопоп Иоанн Неронов, возглавивший оппозицию реформам. Тема конца света становится доминирующей в его сочинениях. В первых своих посланиях он обращается к эсхатологическим пророчествам и сопоставляет происходящие в Русской Церкви события с унией. Уния с католиками, то есть отпадение от истинного православия, по мысли Неронова, повлечет за собой гибель Святой Руси и приближение царства антихриста. Еще в 1652 году, то есть в год вступления Никона на патриарший престол, Иоанн Неронов пророчески писал Стефану Внифантьеву: «Да не постраждет днесь Русь, яко же и юниты (униаты. — К. К.)…» Во «Втором послании к царю Алексею Михайловичу» от 27 февраля 1654 года он призывает самодержца «имети опаство», как бы не пострадать «от хотящаго приити напоследок и возмутити вселенную, его же приход, о благочестивый царю, от Божественнаго Писания всяко веси, лукав бо зело и малыми, их же утвердит Духа Святаго благодать, познаваем будет». Антихрист, по мысли Неронова, явится не в настоящем своем обличии, но в обманном — «десными (то есть правыми делами. — К. К.) народ прельстити покусится, и всяку добродетель лицемерием возлюбит, и милостив явится ко обнищавшим всяко от добродетелей, а Христовы рабы гонити будет, носящих знамение на себе Небеснаго Царя»[8]. Впоследствии эта тема найдет продолжение в сочинениях Спиридона Потемкина, игумена Феоктиста, диакона Феодора, протопопа Аввакума и других старообрядческих богословов.
* * *
И вот, наконец, наступил роковой 1666-й год… В Москве полным ходом шла подготовка к церковному собору. О необходимости такого собора говорили как сторонники никоновских новин, так и их оппоненты. Рядовое духовенство в массе своей не желало принимать реформы, а те, кто вынужден был служить по-новому, переучивался с трудом и нехотя. В результате, в богослужебной практике того времени царил полный хаос. Эту богослужебную какофонию ярко изобразил в своей челобитной к царю священник Никита Добрынин:
«Во многих градех твоея благочестивыя державы, наипаче же в селех церкви Божии зело возмущены. Еже есмь много хождах и не обретох двух или трех церквей, чтобы в них единочинно действовали и пели, но во всех разнствие и велий раздор. В той церкви по книгам Никоновым служат и поют, а в иной по старым. И где на праздники, или на освящении церкви два или трое священников литоргию Божию служат, и действуют по разным служебникам. А иные точию возгласы по новым возглашают, и всяко пестрят. Наипаче же в просформисании священнодействуют и просформисают семо и овамо. Овии от них по старине Агнец Божий прободают, инии же — по Никонову толкованию, в другую страну; и богородичну часть с девятью частми полагают. А прочии части выимают и полагают, что и сказать неведомо как: овии от них треугольно части выимают, инии же щиплят копием и части все смешивают в груду. К тому и диаконы со иереи не согласуются: ов священнодействует по новому, а другий по старому. Инии же священники, против 52 главы никоницкие книги, велят диаконам Агнец выимати. И о том в смятении все. Такожде и певцы меж собою в несогласии: на клиросе поют тако, а на другом инако. И во многих церквах служат и поют ни по новым книгам, ни по старым. И Евангелие и Апостол и паремии чтут и стихиры кананархисают ни греческим, ни словенским согласием: понеже старое истеряли, а новое не обрели. И священнотаинственная Божия служба и весь чин церковный мнется: одни служат и поют тако, инии же инако; или — ныне служат тако, наутрие инако. И указуют на Никоновы печатные книги и на разные непостоянные указы. Такожде и в прочих всех службах раздор и непостоянство… И во всем, великий государь, в христоименитой вере благочестивого твоего государства раскол и непостоянство. И оттого, великий государь, много христианских душ, простой чади, малодушных людей погибает, еже во отчаяние впали и к церквам Божиа пооскуду учали ходить, а инии и не ходят и отцов духовных учали не иметь»[9].
Внутренней разноголосице богослужения соответствовала и ее внешняя «пестрота», бросавшаяся в глаза, прежде всего, в одеждах духовенства.
«Богомольцы твои, — продолжает Никита Добрынин, — святители Христовы меж собою одеждою разделились: ови от них носят латынские рясы и новопокройный клобук на колпашных камилавках, инии же боясь суда Божия, старины держатся. Такоже и черные власти и весь священнический чин одеждами разделилися ж: овии священники и диаконы ходят в однорядках и скуфьях, инии же поиноземски в ляцких рясах и в римских и в колпашных камилавках. А иные, яко ж просты людины, просто волосы и шапку с соболем с заломы носят. А иноки не по иноческому чину, но поляцки, без манатей, в одних рясах аки в жидовских кафтанах и римских рогатых клобуках. В том странном одеянии неведомо: кое поп, кое чернец, или певчий дьяк, или римлянин, или лях, или жидовин»[10].
Сам царь Алексей Михайлович в 1665 году в своем письме Иерусалимскому патриарху жаловался: «В России весь церковный чин в несогласии, в церквах Божиих каждый служит своим нравом». Впрочем, это вовсе не означало, что царь готов вернуться к старому обряду.
Пользовавшийся общепризнанным авторитетом среди ревнителей древлего благочестия старец Спиридон Потемкин видел в будущем церковном соборе единственное средство устранить все еретические нововведения реформаторов и восстановить в Церкви желанный мир, а в храмах Божиих — былое благолепие. По свидетельству диакона Феодора, старец Спиридон «проси собора у царя Алексея часто на никониянскую пестрообразную прелесть и на новыя книги его, хотя их обличити доконца, понеже зная откуду приидоша, и что в себе принесоша. Царь же глагола ему с лестию: “Будет собор, отче!” И тако много время манили ему, ждуще смерти его, понеже ведуще его мужа мудра, и всякому нечестию обличителя велика, и яко за новыя книги противу ему никтоже может стояти»[11]. Сам Спиридон пророчески говорил своим сподвижникам: «Братие, не будет у них собора, дондеже Спиридон жив; егда же изволит Бог скончатися ми, по смерти моей в той же месяц воскипит у них собор скоро».
И действительно, как только старец Спиридон отошел к Богу (случилось это 2 ноября 1665 года), царь Алексей Михайлович сразу же решил вопрос о соборе в положительную сторону. Во все концы государства Российского были разосланы царские грамоты. Большой Московский собор, на который для придания ему большей авторитетности приглашались и восточные вселенские патриархи, должен был, по замыслу царя, убить сразу двух «зайцев». Предполагалось превратить его в грандиозный судебный процесс, с одной стороны, над превысившим свои полномочия бывшим патриархом Никоном, а с другой — над упорствующими вождями церковной оппозиции. Вместе с тем собор должен был, наконец, избрать нового патриарха.
В конце 1665 — начале 1666 года были арестованы все находившиеся на свободе вожди старообрядческой оппозиции, а в феврале 1666 года в Москву по царским грамотам съехались все русские архиереи и видные представители духовенства. Однако еще до открытия большого собора с участием вселенских патриархов царь хотел заручиться поддержкой русских архиереев. Для этого он устроил у себя предварительное заседание всех высших русских иерархов и заставил каждого письменно ответить на три вопроса, обеспечивающих признание начатых им церковных реформ: 1) являются ли греческие патриархи — Константинопольский, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский — православными? 2) достоверны ли используемые в греческих церквах рукописные и печатные богослужебные книги? 3) является ли правильным Московский собор, бывший в 1654 году в царских палатах при патриархе Никоне?
К концу февраля царь уже имел на руках подписанные всеми русскими архиереями ответы, в которых в один голос говорилось, что греческие патриархи, греческие книги и церковные чины православны и священны, а Московский собор 1654 года — законен, и, следовательно, его постановления обязательны для всех православных русских людей.
Такому единодушию русских церковных иерархов не следует удивляться. Достаточно поверхностного взгляда на «послужной список» участников злополучного собора 1666 года, чтобы понять, что все эти люди оказались во главе Русской Церкви далеко не случайно. Фактически это была уже в прямом смысле слова созданная царем Алексеем Михайловичем «карманная» церковь, беспрекословно выполнявшая все его «затейки» и указания. Олицетворением этой новой церкви стал архимандрит кремлевского Чудовского монастыря Иоаким — по меткой характеристике диакона Феодора, «человекоугодник и блюдолиз», впоследствии выслужившийся до патриаршего сана. «Аз-де, государь, — говорил он царю, — не знаю ни старыя веры, ни новыя, но что велят начальницы, то и готов творити и слушати их во всем»[12]. К тому же за поддержку царских реформ, как свидетельствует дьякон Феодор, каждому архиерею было «дарствовано» Алексеем Михайловичем по сто рублей «милостыни» (сумма по тем временам весьма значительная). Причем с каждым царь проводил накануне собора предварительную беседу с глазу на глаз о том, как нужно себя вести и что говорить.
Естественно, никто не посмел возражать царю. Как отмечает историк В. О. Ключевский, новые владыки испугались за свои кафедры: «Все поняли, что дело не в древнем или новом благочестии, а в том, остаться ли на епископской кафедре без паствы, или пойти с паствой без кафедры»[13].
За несколько лет, прошедших с начала реформ, царь полностью сменил все высшее руководство Русской Церкви, весь епископат и руководителей крупнейших монастырей. Даже Никон теперь обвинял Алексея Михайловича в том, что тот без всякого стеснения вмешивается в церковные дела: «Когда повелит царь быть собору, то бывает, и кого велит избрать и поставить архиереями, избирают и поставляют, велит судить и осуждать — судят, осуждают и отлучают». Из прежних архиереев, участников собора 1654 года, имевших еще старое поставление, митрополита Корнилия Казанского, рукополагавшего Никона в патриархи, уже не было в живых (скончался в 1656 году), сторонников церковной старины Макария, митрополита Великого Новгорода и Великих Лук, и Маркела, архиепископа Вологодского и Великопермского, — тоже (оба умерли в 1663 году), архиепископа Симеона Сибирского отправили в 1664 году на покой, в том же году — и архиепископа Макария Псковского (скончался в следующем году).
Остальные архиереи были уже или поставлены лично Никоном или по «исправленным» при нем книгам. Так, митрополит Ростовский и Ярославский Иона (Сысоевич) был поставлен Никоном в 1652 году из архимандритов ростовского Богоявленского монастыря и почти один в один повторил его путь «наверх». Со 2 сентября 1664 года он являлся местоблюстителем патриаршего престола, однако не мог «соблюсти» его должным образом, когда 18 декабря 1664 года в Успенском соборе неожиданно появился Никон, пытавшийся вернуться на патриашество. Иона принял у бывшего патриарха благословение, подав тем самым дурной пример церковному причту. Созванный 10 февраля 1665 года собор постановил, что митрополит Иона недостоин впредь оставаться местоблюстителем.
Лаврентий Тверской был рукоположен Никоном в 1654 году из патриарших иеродиаконов и ризничих в Тверские епископы, через год уже был возведен в сан архиепископа, а после собора 1666—1667 годов назначен Казанским митрополитом.
Александр Вятский, хотя и не одобрявший реформы, поставлен был в свое время Никоном в 1655 году — вместо низверженного и впоследствии убиенного Павла Коломенского на коломенскую кафедру, правда, вскоре, в 1657 году переведен на менее богатую кафедру — Вятскую.
Питирим посвящен в 1656 году в митрополиты Сарские и Подонские, или Крутицкие, из архимандритов Новоспасского монастыря (родного и для Алексея Михайловича, и для Никона), затем (с 1664-го) стал митрополитом Новгородским, а впоследствии — патриархом Московским и всея Руси.
Иосиф — тоже «свой», в 1656 году поставлен в епископа с возведением в сан архиепископа Астраханского и Терского, в 1667 году возведен в сан митрополита. Впоследствии, в 1671 году, был убит в Астрахани участниками Разинского восстания.
Филарет поставлен Никоном в 1656 году из ризничих Савино-Сторожевского монастыря в архиепископы Суздальские, с 1658 года — архиепископ Смоленский и Черниговский (после присоединения этих земель к России в ходе русско-польской войны).
Иоасаф поставлен Никоном в 1657 году в архиепископы Тверские и Кашинские, Иларион в том же году — в архиепископы Рязанские и Муромские.
Стефан в 1658 году из архимандритов Воскресенского Новоиеросалимского монастыря поставлен Никоном в архиепископы Суздальские и Тарусские. Единственный из никоновских клевретов выступил на соборе 1666 года в защиту Никона. Впоследствии, в 1679 году, был лишен сана и заточен в монастырь.
Трое остальных — Павел, Симон и Арсений — были рукоположены в архиереи не Никоном, но по прямому указанию царя. Павел поставлен в 1664 году в митрополиты Сарские и Подонские из архимандритов кремлевского Чудовского монастыря (где находился с 1659 года). Никон не желал признавать его архиерейской хиротонии: «Тебя я знал в попах, а в митрополитах не знаю, кто тебя в митрополиты поставил — не ведаю!» — и отказался отдавать ему патриарший посох, когда тот явился к нему по царскому указу.
Симон был рукоположен в 1664 году из игуменов Александро-Свирского монастыря в архиепископы Вологодские и Белоезерские. Характерен эпизод, произошедший при архиерейской хиротонии Симона. При поставлении его на вологодскую кафедру по рекомендации митрополита Крутицкого Павла Симон случайно обмолвился и прочел Символ веры по-старому («рожденна, а не сотворенна»), что привело царя Алексея Михайловича в бешенство. «Не хоте ево царь поставити во архиепископы; озрелся, стоя, на Павла митрополита оного, и с яростию пыхнул, рек: “Ты мне хвалил его; не хощу его аз”. И поиде с места своего…» Павлу еле удалось уверить царя, что игумен обмолвился, и того заставили еще раз прочесть Символ веры, уже по-новому, без «аза». Только после этого царь согласился поставить Симона в архиереи.
Арсений был поставлен в архиепископы Псковские, Изборские и Нарвские за год до собора, в 1665 году (до того, с 1661 года был игуменом московского Воздвиженского монастыря). В 1666 году по поручению участников собора ездил за Никоном в Воскресенский монастырь.
Наконец, еще одним участником собора 1666 года был иностранец — сербский митрополит Феодосий. Впервые он приехал в Россию за милостыней в 1663 году в сане епископа. В 1665 году прибыл уже в сане митрополита Венчатского и навсегда остался в России, пользуясь особым расположением царя Алексея Михайловича. Он жил при Архангельском соборе Кремля, именуясь митрополитом Сербским и Архангельским, и отправлял богослужение в этом соборе «по родителях царских у царских гробов». На Большом Московском соборе 1666—1667 годов был переводчиком у восточных патриархов. Впоследствии за эту службу был назначен митрополитом на вновь открытую Белгородскую митрополию (1667).
Так что Аввакум имел все основания писать царю Алексею Михайловичу о новых «никонианских» архиереях в следующих словах: «Архиереи те не помогают мне, злодеи, но токмо потакают тебе: жги, государь, крестьян тех, а нам как прикажешь, так и мы в церкве и поем; во всем тебе, государю, не противны; хотя медведя дай нам в олтар-ет и мы рады тебя, государя, тешить, лише нам погребы давай, да кормы с дворца. Да, право, так, — не лгу»[14]. Кстати, что касается медведя, то он здесь упомянут не ради «красного словца». Аввакум вспоминает такой случай: «Медведя Никон, смеяся, прислал Ионе Ростовскому на двор, и он челом медведю — митрополитищо, законоположник!»[15]
Относительно духовного состояния большинства новых «князей церкви» тот же протопоп Аввакум пишет удивительно метко:
«Посмотри-тко на рожу ту, на брюхо то, никониян окаянный, — толст ведь ты! Как в дверь небесную вместитися хощешь! Узка бо есть и тесен и прискорбен путь, вводяй в живот. Нужно бо есть Царство Небесное и нужницы восхищают е, а не толстобрюхие. Воззри на святые иконы и виждь угодившия Богу, како добрыя изуграфы подобие их описуют: лице, и руце, и нозе, и вся чувства тончава и измождала от поста, и труда, и всякия им находящия скорби. А вы ныне подобие их переменили, пишите таковых же, якоже вы сами: толстобрюхих, толсторожих и ноги и руки яко стульцы. И у кажного святаго, — спаси Бог-су вас, — выправили вы у них морщины те, у бедных: сами оне в животе своем не догадалися так сделать, как вы их учинили!.. Разумныи! Мудрены вы со дьяволом! Нечего рассужать. Да нечева у вас и послушать доброму человеку: все говорите, как продавать, как куповать, как есть, как пить, как баб блудить, как робят в олтаре за афедрон[16] хватать. А иное мне и молвить тово сором, что вы делаете: знаю все ваше злохитрство, собаки, бляди, митрополиты, архиепископы, никонияна, воры, прелагатаи, другия немцы русския»[17].
Ставя в пример нынешним архиереям ветхозаветного царя Мелхиседека как истинного священника, протопоп Аввакум писал, мысленно обращаясь к другу своей молодости архиепископу Илариону Рязанскому:
«Сей Мелхиседек, живый в чащи леса того, в горе сей Фаворской, седмь лет ядый вершие древес, а вместо пития росу лизаше, прямой был священник, не искал ренских, и романей, и водок, и вин процеженных, и пива с кордомоном, и медов малиновых, и вишневых, и белых розных крепких. Друг мой Иларион, архиепископ Рязанской. Видишь ли, как Мелхиседек жил? На вороных в каретах не тешился, ездя! Да еще был царские породы. А ты хто? Воспомяни-тко, Яковлевич, попенок! В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя на подушке, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожу, по площади, чтобы черницы-ворухи унеятки любили. Ох, ох, бедной! Некому по тебе плакать! Недостоин суть век твой весь Макарьевского монастыря единыя нощи. Помнишь, как на комарах тех стояно на молитве? Явно ослепил тебя диявол! Где ты ум-от дел? Столько добра и трудов погубил! На Павла митрополита что глядишь? Тот не живал духовно, — блинами все торговал, да оладьями, да как учинился попенком, так по боярским дворам блюдолизить научился: не видал и не знает духовнаго тово жития. А ты, мила голова, нарочит бывал и бесов молитвою прогонял. Помнишь, камением тем в тебя бросали на Лыскове том у мужика того, как я к тебе приезжал! А ныне уж содружился ты с бесами теми, мирно живешь, в карете с тобою же ездят и в соборную церковь и в верх к царю под руки тебя водят, любим бо еси им»[18].
Предостерегая правоверную «братию» от общения с подобными «духовными властьми», протопоп Аввакум призывает смотреть прежде всего на их дела: «А о нынешних духовных не чаю так: словом духовнии, а делом беси: все ложь, все обман. Какой тут Христос? Ни блиско! Но бесов полки. От плод Христос научил нас познавать, а не от басен их. Можно вам, братия, разуметь реченная. По всей земли распространися лесть, а наипаче же во мнимых духовных. Они же суть яко скомраси, ухищряют и прелщают словесы сердца незлобных. Да воздаст им Господь по делом их! Блюдитеся от таковых, и не сообщайтеся делом их неподобным и темным, паче же обличайте»[19].
Итак, русские архиереи и архимандриты съехались в Москву для решения насущных церковных вопросов. Представители белого духовенства в соборе не участвовали. Что касается приглашенных восточных патриархов, то двое из них — Дионисий Константинопольский и Нектарий Иерусалимский — предпочли уклониться от суда над своим собратом Никоном, а двое других, более сговорчивых, — Макарий Антиохийский и Паисисй Александрийский — прибыли в Москву только к концу 1666 года. Тем самым, первая часть собора, открывшегося 29 апреля, проходила только с участием русских иерархов. Возможно, этим объясняется меньшая радикальность решений, принятых на первой части собора, по сравнению с решениями, принятыми на второй, которая, по сути, стала уже другим, совершенно самостоятельным собором (так называемый Большой Московский собор 1666—1667 годов).
* * *
Понимая, что одной силой вопрос о законности церковных реформ не решить, царь усиленно стремился склонить на свою сторону Аввакума и его сторонников и приказал заранее привести их из ссылки в столицу. К началу собора в Москву привезли диакона Феодора Иванова, священника Лазаря, старца Ефрема Потемкина, Григория Неронова, нескольких соловецких старцев, в том числе Герасима Фирсова, бывшего архимандрита Савино-Сторожевского монастыря Никанора и других — всего 18 человек. Для переубеждения противников никоновских реформ проводились предварительные беседы-увещевания, которыми руководили Крутицкий митрополит Павел и чудовский архимандрит Иоаким.
1 марта 1666 года в Москву привозят и протопопа Аввакума вместе со старшими сыновьями Иваном и Прокопием. Протопопица и младшие дети остались на Мезени дожидаться решения его участи. В первые же дни своего пребывания в столице Аввакум тайно встретился с боярыней Морозовой. «Аз же, приехав, отай с нею две нощи сидел, несытно говорили, како постражем за истинну, и аще и смерть приимем — друг друга не выдадим. Потом пришел я в церковь соборную и ста пред митрополитом Павликом, показуяся, яко самовольне на муку приидох. Феодосья же о мне моляшеся, да даст ми ся слово ко отверзению устом моим. Аз же за молитв ея пылко говорю, яко дивитися и ужасатися врагом Божиим и нашим наветникам»[20].
После этого состоялись продолжительные прения Аввакума с Крутицким митрополитом Павлом. «Он же меня у себя на дворе, привлачая к своей прелестной вере, томил всяко пять дней, и козновав и стязався со мною», — вспоминал Аввакум. Убедившись в бесполезности увещеваний, Павел велел 9 марта отправить непокорного протопопа под «начал» в Боровский Пафнутьев монастырь и посадить на цепь. В монастыре, который представлял собою самую настоящую крепость, окруженную каменной стеной с башнями, Аввакум пробыл девять с половиной недель, и в течение всего этого времени игумен «зело гораздо мучил» его, силою принуждая каждый день ходить в церковь к никонианской службе и говоря: «Приобщися нам!» Но Аввакум только смеялся такому «безумию»: «Оставили Бога и возлюбили диявола, поют в церквах бесовския песни, не стало у них что у римлян ни поста, ни поклонов, ни крестнаго знамения, и правую веру нашу християнскую изгубя, возлюбили латынскую веру».
Продержав Аввакума «на чепи» десять недель в Пафнутьевом монастыре, его, наконец, 12 мая в срочном порядке привезли в столицу для соборного суда. «Свезли томнова человека, посадя на старую лошадь, — вспоминал Аввакум, — пристав созади — побивай, да побивай; иное вверх ногами лошадь в грязи упадет, а я через голову; и днем одным перемчали девяносто верст, еле жив дотащился до Москвы»[21].
На следующее утро в патриаршей Крестовой палате, где проходили заседания церковного собора, состоялся очередной диспут протопопа Аввакума с духовными властями. «Стязавшеся власти много со мною от Писания: Иларион Рязанский и Павел Крутицкой, Питирим же, яко красная девка, нишкнет, — только вздыхает. Оне же не возмогоша стати противо премудрости и силы Христовы, но токмо укоряху. И лаяше меня Павел, и посылаше к чорту». Согласно записи в официальном соборном акте, Аввакум «покаяния и повиновения не принес, а во всем упорствовал, еще же и освященный собор укорял и неправославными называл». Его обвиняли в том, что он своими «лжеучениями» производил в церкви «расколы и мятежи», также «писа хулы на святаго Символа исправление», на троеперстное сложение руки для крестного знамения, на «исправление книжное» и на самих исправителей, даже запрещал православным принимать таинства и священнодейства от священников, служивших по новым книгам, и вообще «многия лжи и клеветы не убояся Бога написати».
Так и не сумев переубедить протопопа Аввакума, церковные иерархи решили расстричь его и предать анафеме как еретика. В тот же день, 13 мая 1666 года, в Успенском соборе Кремля во время литургии после «переноса», то есть Великого входа и перенесения даров, Аввакум был расстрижен и проклят вместе со своим сподвижником диаконом Феодором. В свою очередь, Аввакум и Феодор при всем народе прокляли своих гонителей. «Зело было мятежно в обедню тут!» За несколько дней до того, 10 мая, расстригли и прокляли священника Никиту Добрынина, прозванного недругами «Пустосвятом».
За Аввакума пыталась заступиться сама царица Мария Ильинична, всегда сочувствовавшая ему, и по этому поводу у нее с Алексеем Михайловичем было даже «великое нестроение». Но царь уже сделал свой выбор, и пришлось ему в этот день уехать без царицы в «поход совсем в село Преображенское», где царь находился более недели. Тем не менее, окончательное решение судьбы протопопа и его сторонников, равно как и судьбы Никона, было отложено до приезда вселенских патриархов.
Собор 1666 года, который продолжал свою работу после расстрижения и анафематствования главных вождей церковной оппозиции, объявил все произведенные в ходе никоно-алексеевской реформы изменения в богослужебных книгах и церковных чинах православными и во всем согласными с древними греческими и славянскими книгами. Собор утверждал, что церковная реформа и книжная «справа» патриарха Никона соответствуют воле восточных Церквей и, якобы, их древней практике, а также осуществлены с совета и благословения восточных патриархов. Как первое, так и второе было ложью. Наряду с новопечатными книгами, содержавшими в себе множество ошибок и изменений в текстах молитв и церковных уставах по сравнению с книгами старопечатными, собор 1666 года утвердил следующие нововведения в церковной практике:
1) двоеперстное перстосложение для крестного знамения было заменено троеперстным, при этом собор вопреки исторической правде утверждал, что именно троеперстием «отцы и деды и прадеды издревле друг от друга приемлюще тако знаменовахуся»;
2) двоеперстное перстосложение для священнического благословения было заменено так называемым имянословным перстосложением («малаксой»);
3) восьмиконечный крест на просфорах заменялся четырехконечным;
4) была изменена форма молитвы Исусовой (вместо «Господи Исусе Христе, Сыне Божии, помилуй нас» собор предписал произносить: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас»);
5) сугубая (двойная) аллилуйя в богослужении была заменена на трегубую (тройную), то есть вместо славословия «аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже» собор предписывал произносить «аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, слава Тебе, Боже».
И хотя собор 1666 года формально не проклинал старых обрядов — это было сделано позже, в 1667 году, на соборе с участием «вселенских» патриархов, — тем не менее, он полностью запретил их употребление в церкви, утверждая, что единственно правильными являются новопечатные книги и введенные в ходе никоновской реформы обряды.
Участники собора приняли обращенное ко всему духовенству «Наставление духовное», в котором выразили свое общее определение относительно церковного раскола. «Наставление» начиналось с перечисления «вин» старообрядцев, далее следовало повеление совершать богослужения только по новоисправленным книгам, говорилось о необходимости причащаться и исповедоваться (против вождей старообрядчества, призывавших не принимать никаких таинств от никонианских попов). В конце было сказано о том, что все священнослужители должны иметь «Наставление» и действовать в соответствии с ним, иначе они будут подвергнуты суровым наказаниям.
22 июня 1666 года русским людям было явлено мрачное знамение, ничего хорошего не предвещавшее: «В Петров пост, в пяток, в час шестый, тьма бысть; солнце померче, луна подтекала от запада же, гнев Божий являя…» К началу июля завершился печально знаменитый Московский собор 1666 года. Все предсказания ученых богословов и боговдохновенных старцев сходились в одну точку, находя страшное подтверждение в действительности…
* * *
Собор 1666 года не выполнил всех задач, поставленных перед ним главным «заказчиком» — царем Алексеем Михайловичем. Хотя собор благословил начатую церковную реформу, а также расправу с главными вождями старообрядчества, еще одна важная цель оставалась пока нерешенной: в России до сих пор не было патриарха. Царь не решался предать Никона духовному суду и извергнуть его из патриаршего сана без участия «вселенских» патриархов. К тому же и самому будущему собору уж очень хотелось придать вид вселенского. Видно, духовного авторитета собственных, купленных за деньги и запуганных до смерти архиереев не хватало…
2 ноября 1666 года прибыли в Москву долгожданные «вселенские» — патриархи Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский. Как выяснилось позже, оба они к тому времени были свержены со своих престолов и лишь впоследствии вновь заняли патриаршие престолы благодаря вмешательству русского правительства и с помощью турецких властей. «Двух… приехавших в Москву патриархов привели туда… не заботы о русской церкви, а просто желание получить от русского правительства соответствующую мзду за осуждение своего же собрата по сану, — пишет С. А. Зеньковский. — В этом отношении они не ошиблись и за свою услугу государю каждый из них лично получил из русской казны мехов, золота и подарков на 200 000 рублей по курсу 1900 года. Когда у них появлялись какие-либо сомнения или угрызения совести, то таковые легко устранялись соответствующим финансовым давлением. Каноническое право этих двух восточных патриархов на участие в русском соборе было крайне сомнительным. Возмущенный их поездкой на суд Никона, патриарх Парфений и созванный им собор добились у турецкого правительства смещения этих обоих неколлегиальных владык под предлогом оставления ими паствы и церкви без разрешения властей. Вообще оба патриарха были постоянно в долгах и денежных перипетиях, а патриарх Паисий по возвращении из России на Восток попал в тюрьму по обвинению в присвоении колоссальной по тому времени суммы в 70 000 золотых»[22].
Свою ненависть к старому русскому обряду «вселенские» патриархи-авантюристы показали уже по пути в столицу, арестовав (на чужой канонической территории!) в Симбирске престарелого местного священника Никифора, служившего по дониконовским книгам. На обратном пути из России Макарий Антиохийский написал новому патриарху из Макарьевского Желтоводского монастыря очередной донос: «В здешней стране много раскольников и противников не только между невеждами, но и между священниками: вели их смирять и крепким наказанием наказывать». В результате против одного из знаменитейших монастырей в России были приняты самые строгие меры…
5 ноября восточные патриархи имели наедине с Алексеем Михайловичем достаточно продолжительную — около четырех часов — беседу, а уже 7 ноября царь пригласил в свою Столовую палату восточных патриархов, русских иерархов, бояр, окольничих и думных людей. Царь обратился к восточным патриархам с торжественной речью и передал им все материалы по «делу Никона». На ознакомление с документами было дано 20 дней. В качестве консультанта по русским делам к восточным патриархам был приставлен Паисий Лигарид, который и играл «первую скрипку» на соборе. На личности этого человека следует остановиться отдельно, поскольку в заседаниях собора он сыграет роковую роль.
Паисий Лигарид (в миру Пантелеймон, или Панталеон) — личность крайне одиозная, бывший митрополит Газы (Палестина), тайный католик, агент иезуитов. С тринадцати лет воспитывался и обучался в иезуитской греческой коллегии святого Афанасия в Риме, а после ее окончания получил степень доктора богословия и философии и был поставлен в священники униатским митрополитом Рафаилом Корсаком. В 1641 году покинул Рим и отправился в Константинополь для распространения католической веры. Позднее направился в Молдавию и Валахию, где был дидаскалом в ясской школе. В 1650 году принимал участие в споре о вере старца Арсения Суханова с греками. На следующий год постригся в монахи, а еще через год был поставлен Иеросалимским патриархом в митрополиты Газы Иерусалимской.
Хотя Лигарид и принял для видимости православие, он продолжал вести активную переписку с иезуитской конгрегацией «Пропаганда», у которой состоял на жаловании в качестве католического миссионера, и с варшавским нунцием Пиньятелли — впоследствии римским папой Иннокентием XII. Как ловкий дипломат, Лигарид впоследствии вел в Москве пропаганду унии Русской Церкви с Римом. Польский король Ян-Казимир так обращался к Паисию: «Достопочтенный во Христе отец и свято нам любезный, в благочестивом нашем желании мы имеем ваше преосвященство единственным орудием в соседнем и дружественном нам великом княжестве Московском… Мы еще и еще просим ваше преосвященство сообщить всякое свое прилежание в составлении мира и единства латинской и греческой церкви» и обещал ему при этом «нашу королевскую милость».
Изверженный из сана Иерусалимским патриархом Нектарием, Лигарид прибыл в Москву в 1662 году по приглашению патриарха Никона для помощи и придания авторитетности его реформам. Однако после падения Никона сразу же от него отвернулся и на соборе 1666—1667 годов активно помогал царю Алексею Михайловичу расправиться со своим бывшим благодетелем. Характерны взаимные отзывы друг о друге Никона и Паисия Лигарида. Никон утверждал, что Паисий «на развращение святей церкви новые законы вводит: ово от отреченных книг, ово от внешних баснословных блужений», «ложными шпынскими проклятыми книгами» руководствуется, обращается к нему: «новый раскольниче, а реку — еретиче», «новый Люторе, поругателю евангельский», «безумный раскольниче и преступниче святых отец установленных вечных предел», называет его «лицемером», «человекоугодником», «враждотворцем», «жидовским подражателем». Наконец, бросает в его адрес: «Ты же аще не имеешь, яко ворона, дому, от него взятися древу, но на разбойническом древе достойно тя есть повесити». В свою очередь, Лигарид в беседе с царем замечает о Никоне: «Поистине лучше было бы мне никогда не видать такого чудовища; лучше бы я хотел быть слепым и глухим, лишь бы не слышать его киклопских криков и громкой болтовни»…
Начитанный и обходительный Паисий сумел закрасться в доверие царю, угадав сокровенные его мысли: поведал о пророчестве, согласно которому греков от турок якобы должен освободить именно царь Алексей. Сохранилась его книга «пророческих сказаний» под названием «Хрисмос». Архидиакон Павел Алеппский сообщает об этой книге следующее: «Мы (патриарх Макарий Антиохийский и сам Павел. — К. К.) добыли еще от митрополита Газского другую греческую книгу, которую он составил в разных странах и из многих книг и назвал “Хрисмос”, то есть книга предсказаний. Она единственная и не имеется другого списка ее. Содержит в себе предсказания, (выбранные) из пророков, мудрецов и святых, касательно событий на Востоке: об агарянах, Константинополе и покорении ими этого города — известия весьма изумительные; также о будущих и имеющих еще совершиться событиях. Я заставил того же писца снять с нее также два списка. С большим трудом митрополит дал ее нам для переписки, но он, то есть митрополит Газский, не желал этого, пока я не добился его согласия при помощи подарков, и потому, что ему стало совестно перед нами, и он разрешил нам списать ее. Кто прочтет эту превосходную книгу, будет поражен изумлением перед ее пророчествами, изречениями и прочим содержанием…»[23] Если уж достаточно хорошо знавшие Лигарида восточные иерархи всерьез восприняли эту состряпанную иезуитами сомнительную компиляцию, то что уж говорить о недалеком и падком на лесть Алексее Михайловиче!..
За время пребывания в Москве Лигарид постоянно выпрашивал у царя деньги якобы на содержание Газской епархии, к которой уже не имел никакого отношения. Также подделал грамоту патриарха Дионисия Константинопольского, выдавая себя за патриаршего экзарха. Зарабатывал тем, что нелегально торговал мехами, драгоценными каменьями, вином и запрещенным в России под страхом смертной казни табаком. «У Газского митрополита, — сообщает Аввакум, — выняли напоследок 60 пудов табаку, да домру, да иные тайные монастырские вещи, что поигравше творят»[24]. Для этого церковного авантюриста не существовало не только нравственных и конфессиональных границ, но также и сексуальных. Подобно многим заезжим грекам, Лигарид не был чужд «содомскому греху».
«Митрополит Паисий Лигарид, — замечает историк С. Зеньковский, — в свою очередь был проклят и отлучен от церкви своим же владыкой, патриархом Нектарием Иерусалимским, а за свои нехристианские поступки и измену православию скорее заслуживал находиться на скамье подсудимых, чем среди судей»[25]. Патриарх Нектарий в письме к царю Алексею Михайловичу писал, что Паисий Лигарид «называется с православными православным», а «латыни свидетельствуют и называют его своим, и папа римский емлет от него всякий год по двести ефимков». Ему вторил Константинопольский патриарх Дионисий: «Паисий Лигарид лоза не константинопольского престола, я его православным не называю».
Однако, получив от патриарха Нектария такие компрометирующие сведения, царь вовсе и не думал изгонять Лигарида как обманщика и «папежника». Он… решил купить ему разрешение и прощение у Иерусалимского патриарха. Уж слишком он в нем нуждался. Новый патриарх оказался более покладистым и за большие деньги дал такое разрешение, хотя впоследствии и пожалел и даже вновь запретил Лигарида в служении как «латынщика».
28 ноября 1666 года в государевой Столовой палате открылся Большой Московский собор. На нем присутствовали 29 архиереев, из которых 12 были иностранцами. Присутствовали представители всех главных церквей Востока, так что действительно возникала иллюзия некоего нового «вселенского собора». Кроме двух «вселенских» патриархов Макария Антиохийского и Паисия Александрийского, для соборного суда над Никоном в Москву прибыли 5 митрополитов Константинопольского патриархата — Григорий Никейский, Козьма Амасийский, Афанасий Иконийский (который, впрочем, за подделку полномочий вместо собора оказался в заключении в Симоновом монастыре), Филофей Трапезундский, Даниил Варнский и один архиепископ — Даниил Погонианский; из Иерусалимского патриархата и Палестины — уже упомянутый выше низверженный Газский митрополит Паисий и самостоятельный архиепископ Синайской горы Анания, из Грузии митрополит Епифаний; из Сербии епископ Иоаким Дьякович; из Малороссии — епископ Черниговский Лазарь (Баранович) и епископ Мстиславский Мефодий (местоблюститель Киевской митрополии). Русских архиереев участвовало семнадцать, а именно: митрополиты — Питирим Новгородский, Лаврентий Казанский, Иона Ростовский, Павел Крутицкий, архиепископы — Симон Вологодский, Филарет Смоленский, Стефан Суздальский, Иларион Рязанский, Иоасаф Тверской, Иосиф Астраханский, Арсений Псковский; епископ — Александр Вятский. Вскоре к ним присоединились вновь избранный Московский патриарх Иоасаф II и архиереи двух новооткрытых епархий: Белгородской — митрополит Феодосий и Коломенской — епископ Мисаил. Также присутствовало множество русских и иноземных архимандритов, игуменов, иноков и священников.
Всего состоялось восемь заседаний собора по «делу Никона»: три предварительных, четыре — посвященных собственно самому суду (два — заочных, два — в присутствии обвиняемого) и еще одно — заключительное, на котором был оглашен окончательный приговор. Никон обвинялся в самовольном оставлении им патриаршей кафедры, оскорблении церкви, государя, собора и всех православных христиан, оскорблении восточных патриархов, самовольном свержении с кафедры и изгнании епископа Павла Коломенского, в следовании католическому обычаю, что выражалось в повелении Никона носить перед собой крест, а также в незаконном устроении монастырей за пределами Патриаршей области на землях, отнятых у монастырей других епархий. По результатам соборных заседаний Никон был приговорен к лишению сана патриарха и священства. Под приговором подписались 2 патриарха, 10 митрополитов, 7 архиепископов и 4 епископа. В ответ бывший патриарх, обращаясь к царю, сказал: «Кровь моя и грех всех буди на твоей главе», а вечером пророчествовал о том, что всех осудивших его участников собора ждут нестерпимые муки.
12 декабря 1666 года «вселенские» патриархи сняли с Никона черный клобук с херувимом и жемчужным крестом — знак патриаршего достоинства — и панагию, и возложили на него простой монашеский клобук, сняв его с присутствовавшего здесь греческого монаха. Низложенному патриарху прочитали поучение, что он не может более называться патриархом и жить в Воскресенском монастыре, но должен отправиться в Ферапонтов монастырь, жить там тихо и немятежно и каяться в своих прегрешениях. В ответ Никон сказал: «Знаю-де и без вашего поучения, как жить, а что-де клобук и панагию с него сняли, и они бы с клобука жемчуг и панагию разделили по себе, а достанется-де жемчугу золотников по 5 и 6 и больше, и золотых по 10»…
Так бесславно оканчивалось патриаршество, некогда начинавшееся столь многообещающе. Никона, которого когда-то торжественно провозглашали патриархом в переполненном Успенском соборе в присутствии царя и многочисленного православного народа, на коленях со слезами умоляя его занять первосвятительскую кафедру, теперь расстригали тайно, в отстутствие и царя, и народа.
Последующие заседания Большого Московского собора проходили в Патриаршей Крестовой палате уже без участия Алексея Михайловича. Состоялись выборы нового патриарха Московского и всея Руси. 31 января 1667 года участники собора подали царю имена 3 кандидатов: Иоасафа, архимандрита Троице-Сергиева монастыря, Филарета, архимандрита Владимирского монастыря, и Савы, келаря Чудова монастыря.
Характерно, что среди кандидатов на патриаршество не было ни одного архиерея. Это отчасти объясняется позицией, занятой некоторыми из них после низложения Никона. Так, митрополит Павел Крутицкий и архиепископ Иларион Рязанский всесоборно объявили, что «степень священства выше степени царского». «В этот драматический момент и выяснилось, что не напрасно Алексей Михайлович привечал греков. Последние были равнодушны к кровным интересам русских архиереев, не говоря уже о том, что выстраивали свои взаимоотношения с царской властью на иных началах. Потому оба восточных патриарха, под одобрительные голоса остальных греков, обвинили русских “князей церкви” в цезарепапизме и своим авторитетом помогли задавить новый бунт еще в зародыше»[26].
Особенно лез из кожи Паисий Лигарид, без меры льстя Алексею Михайловичу и заявляя, что «царю надлежит казаться и быть выше других» и соединять в своем лице «власть государя и архиерея»[27]. «Поистине, — заливался соловьем Лигарид, — наш державнейший царь, государь Алексей Михайлович, столь сведущ в делах церковных, что можно подумать будто целую жизнь был архиереем… Ты, Богом почтенный царю Алексие, воистину человек Божий… Вы боитесь будущего, чтобы какой-нибудь новый государь, сделавшись самовластным… не поработил бы церковь российскую. Нет, нет! У доброго царя будет еще добрее сын его наследник. Он будет попечителем о вас. Наречется новым Константином, будет царь и вместе архиерей…» В свете последующего «синодального пленения» господствующей русской церкви, осуществленного сыном Алексея Михайловича Петром I, который не только подчинил церковь государству, но и объявил самого себя ее главой, эти «пророчества» старого иезуита звучат как мрачная насмешка и издевательство.
В результате на соборе было объявлено, что царь имеет преимущество в делах гражданских, а патриарх — в церковных. Однако это была не более чем этикетная формула. Гораздо чаще соборные заседания проходили в царской Столовой палате, чем в Патриаршей Крестовой. Иларион Рязанский и Павел Крутицкий были обвинены собором в том, что они «никонствуют и папствуют», и на них была наложена епитимья. Другие русские иерархи, по замечанию Паисия Лигарида, «пришли в страх от сего неожиданного наказания».
В конечном итоге, царь отдал предпочтение троицкому архимандриту Иоасафу, который был «уже тогда в глубочайшей старости и недузех повседневных». Такой выбор свидетельствовал, видимо, о том, что Алексей Михайлович не хотел видеть во главе Русской Церкви деятельного и независимого человека. 10 февраля 1667 года на патриаршество был возведен новый патриарх под именем Иоасафа II. «Молчаливый потаковник прелести сатанине», — кратко и емко охарактеризует его диакон Феодор.
* * *
Вместе с тем, хотя Большой Московский собор осуществил главную свою задачу — осудил и лишил сана патриарха Никона, церковная смута на этом не закончилась, но наоборот, еще более усугубилась. Русский православный народ ожидал от собора не просто осуждения Никона, но отказа от всех дел его и всего наследия его. «Удаление Никона в Новоиерусалимский монастырь было воспринято сторонниками старого обряда как благоприятный знак, — пишет современный историк, — ушел главный инициатор пагубных новшеств, и с ним, по их убеждению, должны были кануть в вечность и его дьявольские нововведения»[28]. В связи с этими событиями старообрядческая проповедь еще более усилилась. Усилилось и ее влияние на народ, что не могло не волновать царя и «духовные власти». После февральских и мартовских заседаний, на которых решались второстепенные вопросы, в апреле 1667 года иерархи вновь обратились к проблеме «церковных мятежников» и к проблеме церковного обряда.
Вновь перед участниками собора предстали уже покаявшиеся церковные оппозиционеры — для нового суда и для нового покаяния. «Прибывший из Соловков архимандрит Никанор был судим первым, 20 апреля. За ним прошествовали, также каясь в своих заблуждениях, священник Амвросий, дьякон Пахомий, инок Никита и уже раскаявшиеся отец Никита Добрынин и старец Григорий Неронов»[29]. Вслед за ними на собор доставили тех, кто принимать никонианских новшеств не хотел: дьякона Феодора, раскаявшегося в своем отказе от старой веры и вновь начавшего борьбу с «никонианством», соловецкого инока Епифания, специально пришедшего на собор из далекого северного скита и подавшего царю книгу обличений на новый обряд, священника Никифора, арестованного восточными патриархами в Симбирске за преданность двоеперстию и старым обрядам и привезенного в Москву, романовского священника Лазаря. Последний, представ перед судом восточных патриархов еще в декабре 1666 года, поразил их неожиданным для них предложением: определить правоту старого и нового обряда Божьим судом на костре. «Повелити ми идти на судьбу Божию во огонь», — сказал он. Если он сгорит, значит, новый обряд правилен и правы «новые учители», а если уцелеет — значит, старый обряд является истинно православным обрядом и правда за ревнителями древлего благочестия. Ошеломленные таким аргументом патриархи не знали, что отвечать.
Призвав к себе боярина и голову, они велели через переводчика Дионисия Грека сказать царю: «Древле убо ваши русские люди не прияли просто святаго крещения от наших греческих святителей, но просили знамения, — Евангелие Христово положити на огонь, и аще не сгорит, тогда веруем и крестимся вси. И Евангелие кладено бысть на огнь, и не сгорело: тогда русове вероваша и крестишася. И ныне такожде поп ваш Лазарь без извещения не хощет приимати новых книг, но хощет идти на судьбу Божию во огнь; и не мы его к тому принуждали, но сам он тако изволил… А больше сего мы судить не умеем! Скажите царю». Царь «умолче», а «духовные власти» «вси возмутишася и страх нападе на них: от кого нечаяли, сие изыде!» Семь месяцев царь находился в раздумье: положиться на «судьбу Божию» или не положиться, «понеже, — замечает диакон Феодор, — совесть ему зазираше». Наконец, «помазанник Божий» решил, что уповать на «Божию правду» не очень-то надежно. А вдруг староверы окажутся правы, и «не по нас Бог сотворит»? Тогда царю со всеми «властьми» «срам будет и поношение от всего мира».
Тем временем шла «промывка мозгов» восточных патриархов, которые вскоре начали смотреть на русские церковные дела глазами иезуитского выученика Паисия Лигарида. А Лигарид хотел представить старообрядцев лишь как врагов греков, грубых невежд и церковных нововводителей, прекрасно понимая, что эти истинные ревнители православия и являются главным препятствием на пути проведения будущей церковной унии с католическим Римом. Вот как пристрастно витийствовал этот изящный знаток античной языческой мифологии по поводу событий церковного раскола в Русской Церкви: «Внезапно устремился на дело лукавое другой шумный рой больших бедствий, за которыми последовал какой-то всенародный избыток соков, причинивший неисцелимую болезнь православной русской церкви… Так по чрезмерной беспечности Никона, вовсе не стоящего на одном твердом мнении, но беспрестанно меняющегося, как Протей, для всеобщей заразы российской церкви возникли некоторые новые раскольники: Аввакум, Лазарь, Епифаний, Никита, Никанор, Фирс невоздержный на слова, как Ферсит, Григорий, носящий прозвание Нерона. Бездну лжи написали они против нас, далеко превзошедшую зловонный навоз Авгия… Против сих мужей-губителей, которые для гибельного заблуждения и для распространения зла извращают древние нравы церковные и обычаи отцовские, которые однако думают, что хранят постановления как бы законные; когда совершилось много преступных волнений, когда несказанные нововведения наполнили эту царственную столицу: против сих мужей, поднявшихся на человеческие ухищрения и облекшихся в неправоверие, на продолжительное обличение и достаточное опровержение ереси возникшей и преуспевшей, составили мы книгу, по царскому и соборному повелению, в которой с большою подробностию опровергли писания Никиты, ефемерного Феолога, даже и концем перста не вкусившего феологии. Книга наша потом сокращенно была переведена иеромонахом Симеоном и предана тиснению на память вековечную, на бессмертную славу»[30].
Как говорится, с больной головы на здоровую… К великому несчастью, эта чудовищная ложь, лившаяся из ядовитых уст заезжих греческих авантюристов, готовых за ворох сибирских соболей продать и совесть, и душу, не только легла в основу соборных постановлений, но и успешно дожила до наших дней и продолжает кочевать из учебника в учебник.
30 апреля, после восьмимесячного тюремного заточения в Боровске, в Москву был привезен закованный в кандалы протопоп Аввакум. Его поставили на подворье Боровского Пафнутьева монастыря на Посольской улице. Здесь он пользовался относительной свободой, имел возможность общаться со своими друзьями, единомышленниками и духовными детьми. 3 и 11 мая протопопа Аввакума по царскому указу водили в Чудов монастырь, где чудовский архимандрит Иоаким и спасский архимандрит Сергий Волк из Ярославля допрашивали его и пытались склонить к новой вере. «Грызлися что собаки со мною власти», — вспоминает Аввакум.
Наконец, протопоп Аввакум предстал перед судом «вселенских». Позднее он так вспоминал этот эпизод: «Июня в 17 день имали на собор сребролюбныя патриархи в крестовую, соблажняти…» Здесь же присутствовали и русские архиереи — «что лисы сидели». На соборе мятежный протопоп не покорился, «от Писания с патриархами говорил много», ибо тогда, замечает он, «Бог отверз грешные мои уста, и посрамил их Христос!» Патриархи прибегли к последнему аргументу: «Что-де ты упрям? Вся-де наша палестина, — и серби, и албанасы, и волохи, и римляне, и ляхи, — все-де трема персты крестятся, один-де ты стоишь во своем упорстве и крестисься пятью персты![31] — так-де не подобает!» Аввакум обратился к «сребролюбным патриархам» с такой речью:
«Вселенстии учителие! Рим давно упал и лежит невсклонно, и ляхи с ним же погибли, до конца враги быша християном. А и у вас православие пестро стало от насилия турскаго Магмета, — да и дивить на вас нельзя: немощни есте стали. И впредь приезжайте к нам учитца: у нас, Божиею благодатию, самодержство. До Никона отступника в нашей России у благочестивых князей и царей все было православие чисто и непорочно и церковь немятежна. Никон волк со дьяволом предали трема персты креститца; а первые наши пастыри яко же сами пятью персты крестились, такоже пятью персты и благословляли по преданию святых отец наших Мелетия антиохийского и Феодорита Блаженнаго, епископа киринейскаго, Петра Дамаскина и Максима Грека. Еще же и московский поместный бывый собор при царе Иване так же слагая персты креститися и благословляти повелевает, яко ж прежнии святии отцы Мелетий и прочии научиша. Тогда при царе Иване быша на соборе знаменосцы Гурий и Варсонофий, казанские чудотворцы и Филипп, соловецкий игумен, от святых русских»[32].
Восточные патриархи «задумалися», не зная, что отвечать, а русские архиереи, «что волчонки, вскоча, завыли и блевать стали на отцев своих, говоря: “глупы-де были и не смыслили наши русские святыя, не учоные-де люди были, — чему им верить? Они-де грамоте не умели!”» Как же заезжие «просвещенные» греки сумели задурить головы русским архиереям, если те всерьез стали считать, что святость напрямую зависит от учености!..
На такой неожиданный аргумент Аввакуму только и оставалось, что «побраниться». «Чист есмь аз, — сказал он напоследок, — и прах прилепший от ног своих отрясаю пред вами, по писанному: “лутче един творяй волю Божию, нежели тьмы беззаконных!”[33]» Исчерпав все свои аргументы, «отцы освященного собора» пришли в неизъяснимое бешенство и, уже ничего не стесняясь, дали волю рукам: «“Возьми, возьми его! — всех нас обесчестил!” Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросились, человек их с сорок, чаю, было, — велико антихристово войско собралося! Ухватил меня Иван Уаров да потащил. И я закричал: “постой, — не бейте!” Так оне все отскочили. И я толмачю-архимариту говорить стал: “говори патриархам: апостол Павел пишет: таков нам подобаше архиерей — преподобен, незлобив[34], и прочая; а вы, убивше человека, как литоргисать станете?” Так оне сели».
Видя, что разумные аргументы не действуют на умы «просвещенных» архиереев, Аввакум прибегает к традиционному для Руси «юродскому дурачеству»: «И я отшел ко дверям да набок повалился: “посидите вы, а я полежу”, говорю им. Так оне смеются: “дурак-де протопоп-от! и патриархов не почитает!”» Однако «дурачество» это было полно глубокого смысла. Оправдывая свое поведение от Писания, Аввакум отвечал архиереям новозаветной фразой, обосновывавшей с богословской точки зрения подвиг юродства: «Мы уроди Христа ради; вы славни, мы же бесчестни; вы сильни, мы же немощни![35]»
«Этот жест, — пишет академик А.М. Панченко, — расшифровывается с помощью Ветхого Завета. Аввакум подражал пророку Иезекиилю: “Ты же ложись на левый бок твой и положи на него беззаконие дома Израилева… Вторично ложись уже на правый бок, и сорок дней неси на себе беззаконие дома Иудина”. По велению свыше Иезекииль обличал погрязших в преступлениях иудеев, предрекал им смерть от моровой язвы, голода и меча. Это предсказание повторил и Аввакум. О “моровом поветрии” (пережитой Москвою чуме) и “агарянском мече” как наказании за “Никоновы затейки” Аввакум писал царю еще в 1664 году, в первой своей челобитной. К этой теме он возвращался не раз и в пустозерской тюрьме: “Не явно ли то бысть в нашей России бедной: Разовщина — возмущение грех ради, и прежде того в Москве коломенская пагуба, и мор, и война, и иная многа. Отврати лице свое, Владыко, отнеле же Никон нача правоверие казити, оттоле вся злая постигоша ны и доселе”»[36].
Закончился спор с патриархами обсуждением «сугубой» и «трегубой» аллилуйи. Но и здесь вдохновенный Аввакум «посрамил в них римскую ту блядь Дионисием Ареопагитом». Чудовский келарь Евфимий, сам переводивший богословские трактаты Дионисия, ничего не мог ответить, а только сказал: «Прав-де ты, — нечева-де нам больши тово говорить с тобою». После этого Аввакума на цепи вывели из Крестовой палаты.
* * *
Между тем, работа Большого Московского собора 1666—1667 годов продолжалась, и на соборе были приняты роковые решения, которые окончательно закрепили раскол в Русской Церкви. На соборе вновь был поднят вопрос о проведенной Никоном церковной реформе, и участники собора, осудившие самого Никона, не только единодушно утвердили его дело, но и произнесли еще более тяжкие проклятия на древлеправославных христиан как на еретиков. 13 мая 1667 года на соборе торжественно были преданы проклятию древлеправославные церковные чины и обряды, свято хранимые Русской Церковью до лет патриаршества Никона: «Сие наше соборное повеление и завещание ко всем, вышереченным, чином православным. Предаем и повелеваем всем неизменно хранити и покорятися святой Восточной церкви. Аще ли же кто не послушает повелеваемых от нас и не покорится святой Восточной церкви и сему освященному собору, или начнет прекословити и противлятися нам: и мы таковаго противника данною нам властию от всесвятаго и животворящаго Духа, аще ли будет от освященнаго чина, извергаем и обнажаем его всякаго священнодействия и проклятию предаем. Аще же от мирскаго чина, отлучаем и чужда сотворяем от Отца, и Сына, и Святаго Духа: и проклятию, и анафеме предаем, яко еретика и непокорника, и от православнаго всесочленения и стада, и от церкве Божия отсекаем, дондеже уразумится и возвратится в правду покаянием. А кто не уразумится и не возвратится в правду покаянием, и пребудет во упрямстве своем до скончания своего: да будет и по смерти отлучен, и часть его, и душа со Иудою предателем, и с распеншими Христа жидовы, и со Арием, и со прочими проклятыми еретиками: железо, камение, и древеса да разрушатся, и да растлятся, а той да будет не разрешен и не растлен, и яко тимпан, во веки веков, аминь»[37].
«Первую скрипку» на продолжившихся в 1667 году соборных заседаниях на этот раз играл скандально известный архимандрит Дионисий Грек. Он стал достойным преемником сосланного в 1662 году на Соловки Арсения Грека, сменив его на посту справщика на Печатном дворе. Неплохо владевший русским языком и приставленный к восточным патриархам в качестве толмача, Дионисий сумел внушить им «нужные» мысли относительно старых обрядов — то, что хотел от них услышать сам царь. Дьякон Феодор пишет: «Вси же власти русския… на толмача онаго патриарша, Дениса архимандрита, трапезы многоценныя уготовляху, и в домы своя призываху его, и дарами наделяху его, и ласкающе всяко, еже бы он патриархов своих уговорил, дабы по их хотению устроили вся, и сотворили деяние соборное их и не разорили бы, и царь-де любит то… Толмачь же той… и русскому языку и обычаем всем навычен бе, и всем новым властем знаем до конца; а патриархи те внове пришли и ничего не знали, но что он им скажет, то они и знают, тому и верят, — такова плута и приставили им нарочно, каковы и сами. И той Денис блудодей развратил душа патриархов…»[38] При этом Дионисий недвусмысленно запугивал патриархов, напоминая им о судьбе Максима Грека, не покорившегося воле великого князя Московского и сосланного за это в монастырь.
По сути, «вселенские» начали смотреть на раскол в Русской Церкви глазами Дионисия, незадолго до собора написавшего обширное полемическое сочинение против старообрядцев — первое в своем роде. «Беспринципный наемник, Дионисий знал, что ждет от него царь Алексей, знал также западническую ориентацию царя, ставившего все русское ни во что, поэтому и не постеснялся предать поруганию русскую церковную старину, нагло ошельмовать ее. Все особенности русского обряда церковного, заверял Дионисий, были созданы исключительно на русской почве, как следствие невежества, неразумия и самочиния русских; созданы были какими-то еретиками по наущению самого сатаны и потому “носят неправославный характер, содержат в себе прямо еретическое учение”»[39].
Таким образом, на Большом Московском соборе 1666—1667 годов, недаром прозванном в народе «разбойничим» и «бешеным», судьба Русской Церкви оказалась в руках шайки заезжих авантюристов и откровенных корыстолюбцев, готовых за звонкую золотую монету продать свою совесть и душу. Это сыграло роковую роль во всей последующей судьбе России. Народу православному стало предельно ясно, кто заправлял в те дни судьбами земной церкви, и народ в ужасе отшатнулся от предавших его иерархов.
В те дни, когда в Москве проходили заседания «разбойничего собора», Великим постом 1667 года было видение стрельцу, стоявшему на страже в Кремле у Флоровских ворот. «Виде он, — пишет дьякон Феодор, — во един от дней, по утрени, на воздусе седяща сатану на престоле, и грекотурских патриархов и русских властей седящих окрест его, и Артемона голову стрелецкаго предстояща ту, и прочих от царскаго чина, над тем местом, идеже они вси собирахуся, седяще и утверждающе Никонову прелесть и новыя книги заводу его, и на кровопролитие христианское наряжающеся, и устрояюще по нашептанию льстиваго змия, иже присно кровопролитию радуяся. И воин той нача сказовати то Богом показанное видение явно всем людем, и за сие сослан бысть в ссылку без вести. И се показа Бог простых ради людей, да разумеют вси, яко на соборе их лукавом со властми не Христос седел и не Дух Истинный учил их неправде всей, но лукавый сатана, богопротивный враг и человекоубийца. И всякое диявольское дело и действо без кровопролития не бывает; Христово же божественное дело и действо Его любовию и советом благим бывает, миром и тишиною исправляется и совершается»[40].
Вместе с проклятием всех старых чинов и обрядов собор, возглавляемый «грекотурскими патриархами», предал поношению и преждебывшие русские церковные соборы, в первую очередь, знаменитый Стоглавый собор 1551 года: «А собор иже бысть при благочестивом великом Государе Царе, и великом Князе Иоанне Васильевиче всея России, самодержце, от Макария Митрополита Московского, и что писаша о знамении Честнаго Креста, сиречь о сложении двою перстов, и о сугубой Аллилуии, и о прочем, еже писано не разсудно, простотою и невежеством, в книзе Стоглаве… Зане той Макарий Митрополит, и иже с ним, мудрствоваша невежеством своим безрассудно якоже восхотеша»[41]. Среди этих «иже с ним» были прославленные Русской Церковью святые — Филипп, будущий митрополит Московский и всея Руси, Акакий Ростовский, Гурий и Варсонофий, Казанские чудотворцы, преподобный Максим Грек… Этими безрассудными постановлениями вся многовековая традиция русской святости была поругана и предана проклятиям.
* * *
Большим Московским собором 1666—1667 годов была также утверждена состряпанная Симеоном Полоцким книга «Жезл правления», которую Аввакум совершенно справедливо называет «лукавой и богомерзкой».
Любопытна уже сама по себе личность автора этой книги. В литературе широко распространено мнение о Симеоне Полоцком как о прогрессивном деятеле своего времени, чуть ли не единственном светоче в мрачном царстве невежественного русского средневековья. Однако этот образ не соответствует действительности. Иеромонах Симеон Полоцкий (в миру Самуил Емельянович Петровский-Ситнианович), уроженец Белоруссии, принес в Москву исключительно латинскую ученость, причем ученость по тем временам далеко не первого сорта. Как справедливо пишет профессор К. Ярош, «его ученость носила на себе все свойства схоластики. Но схоластика его была не той жизненной и свежей средневековой мудростью, которая поднималась на почтенную высоту в лице Фомы Аквинского и была выразительницей умственной пытливости своей эпохи. Ученость Симеона была схоластикой времен Оккама, когда от нее оставалась лишь внешняя, сухая шелуха, состоящая из логических контраверз и казуистических тонкостей. Эрудиция Полоцкого была вполне запечатлена духом формализма, в котором суть вещей исчезала, глубокие интересы действительности, истории, народности и государства отходили в сторону, а оставался лишь механизм словесных и логических формул, механизм, правда, хорошо смазанный и легко вращавшийся по ветру. Таким образом, когда в Европе Бэкон и Декарт уже указали новые приемы мышления, когда Спиноза в Голландии пытался поднять здание философии вплоть до горнего обиталища Божия, когда в Англии Гоббез трудился над Левиафаном, а в Италии уже давно прозвучал патриотический вопль Макиавелли, — Симеон Полоцкий, с самодовольною гордостью, предлагал России европейскую мудрость, полтора столетия тому назад воспетую в “Похвале глупости” Эразма и уцелевшую разве кое-где, в глухих щелях захолустных школ. Нельзя не признать замечательным явлением, что “модные вещи” первого же заграничного привоза оказались вещами давно прошедшего сезона»[42].
Первоначальное образование Симеон получил в латинизированной Киево-Могилянской коллегии, затем продолжил свое образование в польской иезуитской коллегии в Вильно. Будучи тайным униатом, Симеон Полоцкий скрывал свою принадлежность к Базилианскому ордену, основанному в 1617 году доминиканцами с целью католического миссионерства на восточнославянских землях. Впоследствии в книге «Остен» о «полоцком старце» говорилось: «Он же Симеон, аще бяше человек и учен и добронравен, обаче предувещан от иезуитов, папежников сущих, и прелщен бысть от них: к тому и книги их латинския токмо чтяше: греческих же книг чтению не бяше искусен, того ради мудрствоваше латинския нововымышления права быти. У иезуитов бо кому учившуся, наипаче токмо латински без греческаго, неможно быти православну весма восточныя церкве искреннему сыну»[43]. В 1656 году, когда царь Алексей Михайлович посетил Полоцк, проходя походом на Ригу, Симеон поднес ему свое сочинение «Метры на пришествие великого государя» и тем самым обратил на себя его внимание. В 1664 году, после того как Полоцк снова перешел под власть Польши, он переселяется в Москву, где обучает латинскому языку молодых подьячих Тайного приказа, а спустя некоторое время становится воспитателем царских детей и придворным стихотворцем. Симеон был автором множества книг: «Жезл правления», «Венец веры», «Рифмологион», «Вертоград многоцветный», «Обед душевный», «Вечеря душевная», а также ряда драматических сочинений.
Кроме всего прочего, Симеон Полоцкий сумел заслужить особое расположение царя своим профессиональным знанием астрологии — занятием, которое категорически отвергалось Православной Церковью. Дошедшая до наших дней повесть рассказывает, что Симеон Полоцкий 11 августа 1671 года после того, как царь Алексей Михайлович «изволил совокупиться с великою государыней царицею», увидел на небе «пресветлую звезду близ Марса» и истолковал это как знак грядущего появления на свет «великого государя». «И ту звезду оный блюститель познал… и заченшемуся в утробе нарек имя: Петр». Здесь нужно отметить, что зачатие будущего императора произошло в Успенский пост, в течение которого Православная Церковь не совершает браковенчаний, предписывая супружеское воздержание. «По словам опытных духовных лиц, дети, рожденные в нарушение христианских постов, обычно не радуют родителей и общество добродетельной жизнью[44].
На соборе 1666 года Симеон Полоцкий выполнял роль консультанта по богословским вопросам и редактора соборных протоколов. До наших дней дошли его записи деяний собора, которые он вел латинским алфавитом на полурусском-полупольском языке, причем, редактируя тексты выступлений, он обращался с ними достаточно вольно, позволяя себе заменять речи царя и митрополита Питирима своими собственными. Участвовал также в допросах старообрядцев (например, священника Никиты Добрынина).
Книга «Жезл правления», утвержденная Большим Московским собором 1666—1667 годов, не только содержала в себе множество порицательных выражений в адрес древлеправославных преданий, но и откровенные латинские ереси. В частности, в ней содержалось католическое учение о непорочном зачатии Пресвятой Богородицы. Относительно зачатия человека Симеон Полоцкий излагает совершенно еретическое учение о вхождении души в тело младенца мужского пола на сороковой, а женского — на восьмидесятый день после зачатия. Это учение напрямую перекликается с идеями осужденных Древней Церковью манихеев и оригенистов. Как отмечал в «Поморских ответах» выдающийся старообрядческий богослов и апологет Андрей Денисов, «сие новопечатных книг мудрствование, еже учат плоти человечестей кроме души, во утробе возрастати и воображатися, несогласно есть святым великим богословцем и учителем, научающим вкупе души и телу быти в зачатии человечестем, а не прежде друг друга»[45]. Опровергая это нелепое учение, Андрей Денисов ссылается на таких авторитетных для православия мыслителей, как святые Афанасий Великий, Иоанн Дамаскин и Симеон Солунский. Наконец, в «Жезле правления» Симеон Полоцкий излагает совершенно католическое учение о времени пресуществления Святых Даров на литургии.
О протопопе Аввакуме и его единомышленниках, мужественно ставших на защиту поруганной православной веры и отдавших за нее впоследствии свои жизни, в «Жезле» написано следующее: «Ныне же новоявльшимися отступники Никитою, Аввакумом, Лазарем, Феодором, Феоктистом, Спиридоном со суемудреными пустынниками и прочиими оторгнувшимися от единства церкви и своя богоненавидимыя блядилища составляющими и строящыми… велия буря и нестерпимое волнение ударяет ныне на храмину божественныя церкви чрез злохульныя уста Никитины и его единомысленников: Лазаря попа, Аввакума, Феодора диакона и прочих, клевещущих, яко несть предание святых отец, еже треми персты первыми крест святый на себе воображати православным людем»[46].
В заключение, Большой Московский собор 1666—1667 годов определял: «Аще ли кто ныне начнет прекословити о изложенных винах на соборе сем великом, от святейших вселенских патриарх яже исправиша и узаконоположиша о аллилуйи, и о кресте и о прочих винах, яже писаны в соборном изложении настоящего сего собора, в лето от Божия по плоти рождения 1667 и в книзе Правления Жезла, да будет по апостолу Павлу в правду самоосужден и наследник клятве сего собора, писанный в соборном деянии его, яко преслушник Божий, и святых отец правилом противник». Наследник соборной клятвы «будет и по смерти отлучен, и часть его и душа со Иудою предателем и с распеншими Христа жидовы: и со Арием, и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камение и древеса да разрушатся, и да растлятся: а той да будет не разрешен, и не растлен, и яко тимпан, во веки веков»[47].
Какое влияние имели постановления «разбойничего» собора на Аввакума и его единомышленников? С точки зрения православного человека, эти постановления и клятвы не имели никакой силы. Будучи произнесены, неправедные клятвы обращались на головы самих проклинающих. Расстриженный по постановлению собора Аввакум все равно продолжал на подворье Боровского монастыря исповедовать и причащать запасными дарами своих духовных чад. Еще более резко пишет он о соборных постановлениях 1666—1667 годов в своем «Житии»: «А что запрещение то отступническое, и то я о Христе под ноги кладу, а клятвою тою, — дурно молыть! — гузно тру. Меня благословляют московские святители Петр, и Алексей, и Иона, и Филипп, — я по их книгам верую Богу моему чистою совестию и служу; а отступников отрицаюся и клену, — враги они Божии, не боюсь я их, со Христом живучи!»[48]
* * *
Заключительным аккордом собора 1666—1667 годов, окончательно разоблачавшим его пролатинскую сущность, стало еще одно, противное практике дораскольной Церкви, постановление: «О латинском убо крещении еже действуется во имя Отца, и Сына и Святаго Духа, трикратным обливанием… весь освященный собор, слушавше выписки сия дело рассудиша: Яко не подобает приходящих от латин к святей апостольстей восточней церкви покрещевати»[49]. Католики, по сути, были объявлены собором правоверными и православными, а их обливательное крещение признано истинным. Всякий священник, который бы теперь дерзнул принять католика через крещение, должен был быть извергнут из священного сана: «Аще же кто упорством восхощет покрещевати латины, памятвовати подобает правило святых апостол 47-е, глаголющее сице. Второе крещаяй крещеннаго истинным крещением, и не покрещеваяй оскверненного от зловерных, таковый святитель не священ»[50].
В принятии такого решения, прямо противоречившего не только Поместному собору 1620 года, бывшему при патриархе Филарете, но и всей практике Древней Церкви, идущей от апостольских времен, несомненно, просматривается «рука иезуитов», действовавших на соборе через своих тайных агентов Паисия Лигарида и Дионисия Грека и давно мечтавших подчинить Москву посредством унии римскому папе. Вместе с тем, была здесь и личная заинтересованность царя Алексея Михайловича в виду сложившейся в Европе политической ситуации.
Еще в 1656 году, когда Речь Посполитая оказалась в критическом положении, теснимая с одной стороны русскими войсками, а с другой — шведскими, поляки попытались приложить все усилия, чтобы вывести Россию из войны и столкнуть ее со Швецией. Для этого они на мирных переговорах в Вильно пообещали царю Алексею Михайловичу ни больше, ни меньше, как… польскую корону, но только после короля Яна Казимира. «В Вильно польские и литовские послы принялись всеми способами поддерживать надежды царя на благополучное разрешение вопроса о престолонаследии. Они уверяли, что избрание — дело решенное и надо запастись лишь терпением и дождаться сейма. В проекте Виленского договора первая статья прямо говорила об избрании на польский трон Алексея Михайловича, так что московскому государю остается рассматривать Речь Посполитую как свое будущее достояние. И, соответственно, беречь ее»[51].
Одержимый бредовыми идеями «греческого проекта» и построения «вселенской православной империи», царь Алексей попался на очередную иезуитскую удочку — заключил перемирие с почти разгромленной Речью Посполитой и неосмотрительно начал войну со Швецией, которая закончилась полным поражением русских. Немалую роль в том, чтобы прекратить войну с Польшей и начать войну со шведами сыграл патриарх Никон, по некоторым сведениям, получивший за это немалую взятку от поляков. А польские шляхтичи, оправившись от прежних поражений, впоследствии выставят 21 условие, по которым русский царь не сможет получить польскую корону. Воистину, как скажет позднее протопоп Аввакум, «безумный царишко»!
В 1667 году «польская карта» была разыграна вновь, и вновь с ущербом для государства Российского. В этот год в Москву для ратификации Андрусовского мира прибыла польская миссия. Для нее была устроена «приватная аудиенция», на которой присутствовали сам царь, наследник престола царевич Алексей Алексеевич и ближний боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин — еще один западник и любимец царя. Характерно, что на этой «приватной аудиенции» присутствовали также восточные патриархи — Антиохийский и Александрийский, и ни одного русского архиерея.
Ордин-Нащокин от имени Алексея Михайловича предложил послам план объединения России с Речью Посполитой с сохранением польских свобод и вольностей при условии избрания на польский престол царевича Алексея Алексеевича. При этом немаловажное значение в деле будущего объединения двух государств должна была играть религиозная политика. «Как следует из слов Ордина-Нащокина, во внутренней политике это будущее объединенное государство важнейшей задачей должно было иметь полное уничтожение свободы вероисповедания, которая еще была в Польше, поэтому приветствовалась польская католическая контрреформация, и, одновременно, должны были быть искоренены старообрядцы (которых власть именовала “враждующими врагами святой православной церкви”) как на территории России, так и в Польше. При этом контрреформация рассматривалась как полный аналог преследования старообрядцев в России и всячески поддерживалась и, одновременно, указывалось, что примером такого религиозного преследования диссидентов для Польши может служить Россия. Таким образом, правящая московская элита рассматривала преследование староверов через призму опыта европейской инквизиции»[52].
Затем перед польскими послами с пространной речью наполовину по-латыни, наполовину по-польски выступил тринадцатилетний царевич Алексей Алексеевич. Он говорил о взаимной выгоде будущего русско-польского объединения в виду «обоюдно нам грозившей опасности от варваров татар, требующей неразрывного согласия, единомыслия и единодействия»[53].
Высказали свое мнение и «вселенские» патриархи. Антиохийский патриарх Макарий, покорно плясавший под царскую дудку на Большом Московском соборе, не долго думая, предложил польским послам соединить воедино католическую и восточную церкви: «Не недостаточно еще совершения союза вашего гражданским путем и порядком, хотя и под присягой, а предстоит вам всенепременно соединиться воедино не токмо телесами вашими, но наипаче сердечно и душевно, и потому необходимо возвратиться вам к единому вероисповеданию и согласию»[54]. При этом патриарх Макарий предлагал католикам в качестве условия заключения церковной унии официально признать за ним и за Александрийским патриархом титул папы, а также сохранить за ними все их достоинства и права. Не стали камнем преткновения и существенные различия в догматике католичества и православия. Так, например, серьезнейший догматический вопрос о Filioque (исхождении Святого Духа от Бога-Сына), на протяжении веков вызывавший бурные богословские дискуссии между католиками и православными, патриарх Макарий признал «не заслуживающим упорного спора». «Да и во многом ли рознится ваша западная церковь от нашей восточной? — витийствовал восточный патриарх. — Одно только истолкование о происхождении Святого Духа разделяет нас с вами. Веруем и мы, что Святой Дух послан был и снизошел через Сына, но не иначе, по учению нашему, как соизволением Отца: и святые отцы латинские называют также Отца творцом и началом, но наши называют Отца причиной всего, в том числе и Сына; и разногласие сие не заслуживает столь упорного спора. И потому употребите, знаменитейшие мужи, возможное старание и ходатайствуйте при светлейшем короле вашем и республике о восстановлении союза между обеими церквами»[55].
Уния в обмен на военную помощь католиков в войне с Турцией за Константинополь и «освобождение греков» — такова была цена сделки. История повторялась. Так некогда византийский император Иоанн VIII и восточные патриархи пошли на сделку с римским папой, заключив Флорентийскую унию 1439 года. Но, погубив свои души, в обмен они не получили ничего…
Польские послы отвечали патриарху Макарию: «Сие же великое дело касается всех вас, стенающих под жестоким и лютым рабством вашего восточного злейшего тирана (турецкого султана — К. К.). Но безумные покушения его и дерзостные и богопротивные его замыслы легко, надеемся, сокрушатся перед преградой настоящего союза доблестных государей и могущественных двух народов. Что же касается устройства церковных дел, мы как христиане душевно желаем, чтобы упомянутое вами примирение состоялось при посредничестве влиятельных лиц из православных [и] католиков; однако же пояснить следует, что представляем все такового рода дела епископам и прочим духовным людям, на которых исключительно возложено попечение о спасении душ наших, и потому одним им подлежит разбирательство подобных вопросов»[56].
В связи с этим становится совершенно очевидным, почему на Большом Московском соборе было признано истинным обливательное крещение, а католиков под угрозой извержения из сана запрещалось крестить вновь в соответствии с апостольскими правилами. Тем самым в угоду политическим авантюрам взбалмошного русского царя была стерта грань между католичеством и униатством и восточными церквами, что открывало широкую дорогу для будущей церковной унии.
* * *
Большой Московский собор 1666—1667 годов привел к окончательному расколу в Русской Церкви и благословил развязанный светскими и духовными властями геноцид русского народа. Как писал историк А. С. Пругавин, «при самом появлении раскола, власть захотела покончить с ним крутыми, суровыми мерами. И вот, кровь полилась рекой. Все первые вожаки и предводители раскола умерли на плахе, сгорели в срубах, исчахли в заточениях. Беспощадные пытки, бесчисленные, мучительные казни следуют длинным, беспрерывным рядом. Раскольников ссылали, заточали в тюрьмы, казематы и монастыри, пытали и жгли огнем, накрепко секли плетьми, нещадно ломали ребра, кидали в деревянные клетки и, завалив там соломой, сжигали, голых обливали холодной водой и замораживали, вешали, сажали на кол, четвертовали, выматывали жилы… Словом, все, что только могло изобрести человеческое зверство для устрашений, паники и террора, все было пущено в ход. Население, исповедывавшее правую веру, пришло в ужас»[57].
Чтобы заставить народ принять новую веру и новые книги, «разбойничий» собор благословлял подвергать ослушников соборных определений тягчайшим казням: заточать их в тюрьмы, ссылать, бить говяжьими жилами, отрезать уши, носы, вырезать языки, отсекать руки. В наказе собора духовенству говорилось: «Аще кто не послушает нас в едином чесом повелеваемых от нас или начнет прекословити и вы на таких возвещайте нам, и мы таковых накажем духовно, аще же и духовное наказание наше начнут презирати, мы таковым приложим и телесные озлобления». В оправдание гонений участники собора ссылались на Священное Писание, по-иезуитски перетолковывая его на свой лад: «Но зане же в Ветхом Завете бывшая сень, образ и прописание бяху в новой благодати содеваемых, убо и жезл сей видится нечто прообразование быти». Это беззаконное и противоречащее евангельскому духу любви постановление собора церковных иерархов легло в основу всех последующих репрессий как духовной, так и светской власти по отношению к старообрядцам. Церковный историк А. В. Карташев прямо называет вещи своими именами, отмечая, что именно в этот период «впервые в жизни Русской Церкви и государства применена была система и дух западной инквизиции». Появление «православной» инквизиции, созданной по образцу католической, явилось одним из наиболее «выдающихся» результатов церковной реформы XVII века. Впоследствии в книге «Пращица» «Святейший Синод», обосновывая необходимость создания инквизиции, будет прибегать к такому кощунственному разъяснению: «Если в ветхозаветной церкви непокорных “повелено убивати”, кольми паче в новой благодати непокоряющихся святей восточной и великороссийстей церкви подобает наказанию предавати, достойно бо и праведно есть: понеже тамо сень, зде же благодать; тамо образы, зде же истина, тамо агнец, зде же Христос». Эту идею разделяли ведущие архипастыри господствующей церкви. Так, местоблюститель патриаршего престола, митрополит Рязанский Стефан (Яворский) утверждал в начале XVIII века: «Сия же вся прилична суть еретиком: убо тех убивати достойно и праведно», и в своей книге «Камень веры» доказывал, что «Златоустый святый с прочими татей и разбойников толкует быти еретиков… Иного на еретика врачевания несть паче смерти».
Мучения и казни совершались в различных частях Русского государства. Увлеченное «греческим проектом» правительство и покорные ему церковные иерархи жестоко преследовали людей старой веры: повсюду горели костры, людей сжигали сотнями и тысячами, резали языки, рубили головы, ломали клещами ребра, четвертовали. Все те ужасы, которые были хорошо известны русскому человеку из житий святых мучеников, пострадавших во времена языческого Рима, теперь стали страшной явью на Руси! «Чюдо, как то в познание не хотят приити, — писал протопоп Аввакум, — огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить! Которые-то апостоли научили так? — не знаю. Мой Христос не приказал нашим апостолом так учить, еже бы огнем, да кнутом, да висилицею в веру приводить… Татарской бог Магмет написал во своих книгах сице: “непокаряющихся нашему преданию и закону повелеваем главы их мечем подклонити”. А наш Христос ученикам Своим никогда так не повелел. И те учители явны яко шиши антихристовы, которые, приводя в веру, губят и смерти предают; по вере своей и дела творят таковы же»[58].
Духовенство и гражданское правительство беспощадно истребляли своих же родных братьев — русских людей. Пощады не было никому: убивали не только мужчин, но и женщин, и даже детей. «Мрачный герой средневековья — испанский инквизитор Торквемада — иногда бледнеет пред нашими русскими инквизиторами-палачами в митрах и вицмундирах»[59]. Но русские люди при этом являли необычайную силу духа, терпя все лишения и пытки. Многие шли на смерть смело и решительно, подобно первым христианам.
В XVII веке лучшие представители русского народа земным благам предпочли путь сораспятия Христу. Не желавшие предавать веру своих предков, десятки, сотни тысяч русских людей выбрали путь мученичества и исповедничества. Другие (по подсчетам историков, от четверти до трети населения Русского государства!), не дожидаясь грозивших им мучений, устремились в непроходимые леса, на окраины государства, за его рубежи. Спасаясь от преследований, староверы бежали во все концы необъятной Руси: на Дон, в Сибирь, Керженец, Стародубье, где основывали целые поселения и скиты, бежали за границу — в Литву и Польшу, Курляндию и Швецию, Пруссию и Турцию. Хранители древлего благочестия бросали свои дома и имущество, забирая с собою лишь иконы и старопечатные книги, и на новом месте, куда их кидала судьба, бережно, по крупицам, возрождали Древнюю Русь.
Невольно возникает вопрос: а возможно ли объяснить столь беспрецедентное сопротивление как минимум трети русских людей церковной реформе Никона исключительно «религиозным фанатизмом» и «невежеством», выросшим на почве «обрядоверия», как это пытались представить сначала синодальные, а затем и некоторые советские историки? Безусловно, нет. И в первую очередь, дополнительных комментариев требует само понятие «обряда».
Понятие это не православное и, по сути своей, глубоко чуждое духу христианского вероучения. Святой Иоанн Златоуст писал: «Господь Бог глубиной мудрости Своея человеку, видимым телесем облеченному, под видимыми и телесными знамении невидимыя дары Своя дает. Ибо аще бы точию едину имел человек душу без телесе, яцыи же суть ангели, то убо без сих вещественных и чувственных и видимых знамений взимал бы дары Божия, но понеже телесем обложен есть человек, сего ради кроме видимых и чювственных знамений благодать Божию не может прияти»[60]. Аналогичную мысль высказывает святой Симеон Фессалоникийский: «Так как мы двойственны, состоя из души и тела, то и священнодействия Христос предал нам, имеющие две стороны, так как и Сам истинно соделался ради нас сугубым пребывая истинным Богом и соделавшись истинным Человеком. Таким образом, Он благодатию Духа мысленно освящает наши души, а чувственными водою, елеем, и хлебом и чашею, и прочим, что освящается Духом, освящает и тела наши и дарует всесовершенное спасение»[61].
Следовательно внутреннее и внешнее, духовное и материальное неразрывно связаны в церковных таинствах и чинах, как, по определению Халкидонского собора, «нераздельно и неслиянно» сочетаются во Христе две Его природы — Божественная и человеческая. Идея о том, что в священнодействиях и таинствах можно выделить «внутреннее» (существенное и первостепенное) и «внешнее» (якобы несущественное и второстепенное), впервые появляется в католическом богословии. «Западная схоластическая мысль, — пишет профессор М. О. Шахов, — восприняла в качестве парадигмы умствования философию Аристотеля — философию логических форм, приучившую умы “облекать идеи в твердые, устойчивые формы, разграничивать понятия, классифицировать их, вводить в область мысли внешний порядок, стройность, а в способе выражения — однообразие”. Лишь после этой смены типа умствования в религиозно-философской мысли Запада начинает доминировать аналитический, систематизаторский метод, стремящийся разделить в бытии Церкви “главное” от “второстепенного”, заменить синтез всеединства схоластической классификацией. Православная Русь не подверглась влиянию схоластического мировоззрения и сохранила образ мышления, унаследованный от восточной патристики. Поэтому для традиционного православного мировоззрения были вдвойне чуждыми аргументы, направленные на преуменьшение значимости изменения материальных форм богопочитания. С одной стороны, православные философско-мировоззренческие представления о взаимосвязанности материального с идеальным не допускали возможности того, чтобы искажение первого не оказало влияния на второе. С другой стороны, схоластическое разделение церковной жизни на “важнейшее” и “второстепенное”, которое можно произвольно изменять, не могло быть согласовано с православным мировоззрением, видевшим элементы не в противопоставлении, а в гармоническом единстве, при котором общая гармония обусловлена всеми элементами и их сочетанием. Православные традиционалисты и представители “европейского типа мышления”, развившегося из схоластики, в принципе не могли понимать друг друга в таком споре»[62].
Как писал известный церковный историк профессор А. Лебедев, «причина раскола лежит гораздо глубже, — она касается самого существа Церкви и основ церковного устройства и управления. Различие в обрядах само по себе не привело бы к расколу, если бы дело обрядового исправления велось не так, как повело его иерархическое всевластие. “Ничто же тако раскол творит в церквах, якоже любоначалие во властех”, — писал… протопоп Аввакум в своей челобитной к царю Алексею Михайловичу. И вот это-то любоначалие, угнетающее Церковь, попирающее церковную свободу, извращающее самое понятие о Церкви (церковь — это я), и вызвало в русской церкви раскол как протест против иерархического произвола. Любоначалие было виною, что для решения религиозно-обрядового спора, глубоко интересовавшего и волновавшего весь православный люд, собран был собор из одних иерархов без участия народа, и старые, дорогие для народа обряды, которыми, по верованию народа, спасались просиявшие в русской церкви чудотворцы, беспощадно были осуждены; и на ревнителей этих обрядов, не покорявшихся велениям собора, изречена страшная клятва, навеки нерушимая»[63].
Несмотря на всю важность обрядов и священных текстов, вообще религиозной символики для людей того времени, речь здесь все-таки шла не о простом изменении обрядов и богослужебных текстов, а об изменении всей жизни, характера и духа народа, о подчинении чуждой, навязываемой сверху воле, что через некоторое время стало совершенно очевидным. И пусть бессознательно, но русский православный народ почувствовал это.
Впоследствии благодаря трудам не одного поколения независимых историков стало очевидно: «Решительное и резкое осуждение собором 1667 года, руководимого двумя восточными патриархами, русского старого обряда было, как показывает более тщательное и беспристрастное исследование этого явления, сплошным недоразумением, ошибкою и потому должно вызвать новый соборный пересмотр всего этого дела и его исправление, в видах умиротворения и уничтожения вековой распри между старообрядцами и новообрядцами, чтобы Русская Церковь по-прежнему стала единою, какою она была до патриаршества Никона», — писал Н. Ф. Каптерев[64]. В апреле 1929 года на заседании Синода Патриаршей церкви было постановлено: клятвенные запреты, изреченные Антиохийским патриархом Макарием и подтвержденные митрополитами Сербским Гавриилом, Никейским Григорием, Молдавским Гедеоном и русскими архиереями и священниками на соборе 1656 года, а равно клятвы соборов 1666—1667 годов, отменивших определения Стоглавого собора 1551 года, — разрушить и уничтожить и «яко не бывшие вменить». На Поместном соборе Русской Православной церкви, созванном в 1971 году, вновь был рассмотрен вопрос о «клятвах на старые обряды и на придерживающихся их». Было принято решение утвердить постановление Синода от 23 (10) апреля 1929 года в части отмены клятв. Собор также признал старые обряды «спасительными, как и новые обряды, и равночестными им»[65].
Однако новое решение не возымело почти никакого действия, прежде всего, внутри самой Русской Православной церкви. К сожалению, вопреки собственным соборным постановлениям, в литературе, выпускаемой сегодня по благословению иерархов Русской Православной церкви, содержится немало искажений исторических фактов, старые обряды и старообрядцы подвергаются хулению и насмешкам; в учебниках Закона Божиего и молитвословах указывается только троеперстный вид крестного знамения, а так называемые «старообрядные» (единоверческие) приходы внутри Русской Православной церкви продолжают оставаться своего рода резервацией для любителей церковной старины. Но главное: пролились реки крови, были загублены сотни тысяч жизней неповинных людей — и не было произнесено ни одного слова покаяния, казалось бы, столь естественного в устах подлинно христианских пастырей… Зато все чаще и чаще приходится слышать голоса не в меру ретивых «ревнителей» о пересмотре решений Поместного собора 1971 года. Как бы и его постановления вскорости не были объявлены «яко не бывшими»…
К. Я. Кожурин,
кандидат философских наук
[1] Миролюбов И. И.Русско-украинские духовные связи накануне раскола // Старообрядческий церковный календарь на 1989 год. Рига, 1989. С. 38.
[2] Опарина Т. В.Число 1666 в русской книжности середины — третьей четверти XVII века // Человек между Царством и Империей: Сб. материалов междунар. конф. / РАН. Ин-т человека; Под ред. М. С. Киселевой. М., 2003. С. 290.
[3] Там же. С. 292.
[4] Вишенский Иван.Сочинения. М. —Л., 1955. С. 239.
[5] Там же. С. 256.
[6] Там же. С. 174.
[7] Робинсон А. Н.Борьба идей в русской литературе XVII века. М., 1974. С. 313.
[8] Второе послание Неронова к царю Алексею Михайловичу из Спасокаменного монастыря от 27 февраля 1654 года // Старая вера. Старообрядческая хрестоматия. Под общ. А. С. Рыбакова. М., 1914. С. 202.
[9] Цит. по: Карташев А. В.Очерки по истории Русской Церкви. Т. 2. М., 2009. С. 214.
[10] Там же. С. 215.
[11] Пустозерская проза: Сборник. М., 1989. С. 236.
[12] Там же. С. 235.
[13] Ключевский В. О.Сочинения в девяти томах. Курс русской истории. Ч. 3. М., 1988. С. 298.
[14] Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960. С. 161.
[15] Там же. С. 155.
[16] Афедрон (греч.) — задний проход.
[17] Житие протопопа Аввакума… С. 139—140.
[18] Там же. С. 141—142.
[19] Там же. С. 139.
[20] Там же. С. 298—299.
[21] Там же. С. 94.
[22] Зеньковский С. А.Русское старообрядчество. В 2 т. М., 2006. С. 222.
[23] Павел Алеппский (архидиакон). Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. М., 2005. С. 569.
[24] Житие протопопа Аввакума… С. 97.
[25] Зеньковский С. А.Русское старообрядчество… С. 222.
[26] Андреев И. Л.Алексей Михайлович. М., 2006. С. 369.
[27] Алексей Михайлович воспринимал эти слова льстивого грека буквально: после своего разрыва с Никоном, примерно с 1662 года, он стал причащаться за литургией по чину священнослужителей, то есть непосредственно в алтаре и отдельно — телу и крови Христовой, подобно тому как это делали священники и дьяконы. Такой порядок причащения Алексея Михайловича соответствовал древней византийской практике причащения императора, о чем ему, вероятно, сообщил услужливый Паисий.
[28] Андреев И.Л.Указ. соч. С. 373.
[29] Зеньковский С. А.Русское старообрядчество… С. 226.
[30] Каптерев Н. Ф.Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1909. Т. 2. С. 369.
[31] Имеется в виду двоеперстие, в котором сложение всех пяти пальцев имеет глубокий догматический смысл: два протянутых — указательный и средний — означают две природы во Христе, а три сложенных вместе остальных — Святую Троицу. По новому толкованию, введенному Никоном, смысл имели лишь три первых пальца, сложенные в честь Святой Троицы, два же остальных оставались «праздны», то есть ничего не означали. Впоследствии, под влиянием старообрядческой критики, в новообрядческих книгах два, прежде «праздных», перста тоже стали толковаться как две природы во Христе.
[32] Каптерев Н. Ф.Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. 2. С. 101-102.
[33] Сир. 16, 3.
[34] Евр. 7, 26.
[35] 1 Кор. 4, 10.
[36] Панченко А. М.Я эмигрировал в Древнюю Русь… С. 34—35.
[37] Деяния Московского собора 1667 года. М., 1893. Л. 6 об. — 7.
[38] Пустозерская проза. С. 243.
[39] Кутузов Б. П.Церковная «реформа» XVII века… С. 230.
[40] Пустозерская проза. С. 240.
[41] Деяния Московского собора 1667 года. Л. 7 об. — 8.
[42] Ярош К.Характеры былого времени: Протопоп Аввакум. Харьков, 1898. С. 28—29.
[43] Остен. Памятник русской духовной письменности XVII века. Казань, 1865. С. 130.
[44] Кутузов Б. П.Церковная «реформа» XVII века… С. 147.
[45] Поморские ответы. М., 2004. С. 180.
[46] Жезл правления. М., 1667. Ч. I. Л. 16 об. — 17, 57.
[47] Деяния Московского собора 1667 года. Л. 93 — 93 об.
[48] Житие протопопа Аввакума. С. 85.
[49] Деяния Московского собора 1667 года. Л. 72 об. — 73.
[50] Там же. Л. 72 об.
[51] Андреев И. Л.Алексей Михайлович. С. 309—310.
[52] Тимофеев В. В.Церковная реформа XVII в. и ее малоизвестные внешнеполитические аспекты // Ученые записки Межнационального гуманитарно-технического института Поволжья. Т. 9. Материалы научно-практической конференции «Православие в истории и в современном мире: проблемы и перспективы». Чебоксары, 2005. С. 46—49.
[53] Исторический рассказ о путешествии польских послов в Московию, ими предпринятом в 1667 году // Путешествуя по Московии. М., 1991. С. 337—338.
[54] Там же. С. 340.
[55] Там же. С. 340—341.
[56] Там же. С. 341.
[57] Пругавин А.Раскол и сектантство. М. 1905. С. 31.
[58] Житие протопопа Аввакума… С. 108.
[59] Вл. М-ов.Предисловие // Денисов С.Виноград Российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие. М., 1906. С. 8.
[60] Большой Катихизис. Гродно, 1788. Л. 353 – 353 об.
[61] Труды блаженного Симеона, архиепископа Фессалоникийского. Новосибирск, 2009. С. 9.
[62] Шахов М. О.Старообрядческое мировоззрение: Религиозно-философские основы и социальная позиция. М., 2002. С. 112—113.
[63] Московский еженедельник, 1906. С. 27.
[64] Каптерев Н. Ф.Патpиаpх Hикон и цаpь Алексей Михаилович. Т. II. C. 529.
[65] Деяние Освященного Поместного Собора Русской Православной Церкви об отмене клятв на старые обряды и на придерживающихся их // Василий (Кривошеин), архиепископ.Поместный Собор Русской Православной Церкви и избрание патриарха Пимена. СПб., 2004. С. 222.
К.Я. Кожурин Староверы-поморцы Санкт-Петербурга
Староверы жили в северной столице с первых дней ее основания. Близость крупнейших духовных центров беcпоповского староверия (Выговского поморского и Невельского федосеевского общежительств) к Петербургу способствовала тому, что среди петербургских старообрядцев преобладали беcпоповцы — поморцы и федосеевцы. Заложив новую столицу, царь Петр I, нуждавшийся в искусных работниках — плотниках, кузнецах и других ремесленниках, переселял их сюда из разных мест — преимущественно на р. Охта при впадении ее в Неву и в район села Рыбацкого.
Вместе с тем по отношению к старообрядчеству при «Святейшем Синоде» в новой столице Петром I были учреждены особые должности: протоинквизитора, провинциал-инквизитора и инквизиторов. Староверы со всей России, уличенные в «расколе», препровождались под караулом в Петербург, чтобы поступить в ведение всех этих должностных лиц.
В 1718 г. значительное количество староверов жило в Нарве. К этому же году относится упоминание о копорских и ямбургских староверах (деревни Черная, Сосницы, Заречье, Фалилеево, Грязная). Первые официальные упоминания о староверах Санкт-Петербурга появились в 1723 г. Сейчас сложно сказать, как протекала духовная жизнь староверов в первые годы их поселения — слишком мало сохранилось документов того времени, однако известно, что уже тогда Выговское общежительство имело в Петербурге постоянного представителя (стряпчего) и время от времени присылало в столицу своих уполномоченных, подолгу проживавших здесь. С 1727 г. Петербург постоянно в течение десяти лет навещал келейник и ближайший ученик выговского киновиарха Андрея Дионисьевича Мануил Петров. Сам Андрей Дионисьевич навещал новую столицу, о чем свидетельствуют два его собственноручные послания «от братства в Питер» и «из Питера в братство», хранящиеся в московских книгохранилищах. По делам Выговской киновии в городе почти постоянно жили Яков Матвеев, Стахий Осипов и Федор Иванов. В 1743 г. выгорецкий староста и учитель Ипат Ефремов приезжал в Петербург и Кронштадт за сбором милостыни для поморских скитов.
Выговцы одними из первых занялись доставкой хлеба из Поволжья в строящийся Петербург. Закупки хлеба в низовых городах для нужд общежительства и на продажу были организованы уже в 1698 г., а в последующие годы эти операции приобрели настоящий размах. В 1740-х гг. выговским наставником Мануилом Петровым было составлено «Наставление братии, занятой в торговом промысле». В этом документе даются подробные инструкции по организации закупок хлеба в Поволжье и доставки его в Петербург, детально рассматриваются вопросы хранения, транспортировки, продажи и сдачи в аренду судов и такелажа, система учета товара и отчетности.
Выговцы имели в столице свое подворье, торговые дела предпочитали вести со своими единоверцами, записанными в петербургское купечество. Из таких компаньонов известны Алексей и Леонтий Копнины, у которых в общежительстве жили отец, брат и сестра. Торговые дела сводили выговцев и с другими представителями столичного купечества, видимо, также сочувствовавшими старой вере. В выговских источниках содержатся указания на помощь, которую оказывал в Новгороде заключенным старообрядцам в 1714–1717 гг. Михаил Иванович Сердюков (1677–1754), новгородский «купецкий человек», выдающийся русский гидротехник, строитель первой в России искусственной Вышневолоцкой водной системы. К числу деяний выговских старообрядцев, имевших общегосударственное значение, можно также отнести составление Мануилом Петровым в 1746 г. описания и карты речного пути из Белого моря в Санкт-Петербург. Этот документ был подан в Коллегию экономии.
Должностным лицам Выговского общежительства (киновиархам, стряпчим, поверенным) приходилось нередко бывать по делам в Петербурге. Поздравительными посланиями царствующим особам, подарками и подношениями они сумели снискать расположение в правительственных кругах. Поморские старообрядцы старались быть постоянно в курсе столичных событий, о чем свидетельствуют, в частности, письма Тимофея Андреева Киселева на Выг от 29 мая 1761 г., с сообщением о большом пожаре в столице 26 мая 1761 г., и от 28 декабря 1761 г., с сообщением о воцарении Петра III.
В дальнейшем старообрядцы продолжали играть ведущую роль среди столичного купечества. Ревизия 1745 г. показала, что старообрядчество было распространено преимущественно между «достаточными» купцами и ремесленниками. При императрице Елизавете Петровне поморцами были несколько десятков крупнейших петербургских торговцев, среди которых особенно замечательно имя купца Конона Ларионовича Гутуева (1739–1793), ратмана городового магистрата и сахарного заводчика. Его именем назван один из островов Петербурга — Гутуевский. Известны также ратман петербургской биржи Афанасий Дорофеев, активно помогавший своим одноверцам, династия купцов-гостинодворцев Яковлевых, Петр Рогожин, приставленный от купечества к сбору подушных денег.
В 1740 г. правительством было отведено на берегу р. Охты обширное место для староверческого кладбища (остатки его существуют и поныне). Тогда же при кладбище возник молитвенный поморский храм во имя Святого пророка Илии. Появление кладбища именно в этом месте было связано, во-первых, с удаленностью Охты от города, а, во-вторых, с тем, что среди живших здесь в XVIII в. плотников, потомков олончан и архангелогородцев, было много староверов. В 1768 г. Екатерина II издала указ, который давал Малоохтинскому старообрядческому кладбищу официальный статус.
Вплоть до начала XX в. кладбища вообще играли огромную роль в жизни старообрядческих общин. Это было связано с тем, что до 1883 г. старообрядцам было запрещено строить церкви. Большинство существовавших молелен, появившихся главным образом при Екатерине II, возникли явочным порядком и в любой момент могли быть закрыты. Между тем прямого запрета на устройство кладбищ не существовало. В результате у старообрядцев именно кладбища (прежде всего Преображенское и Рогожское в Москве) стали конфессиональными центрами. При них основываются молитвенные дома и целые скиты-монастыри, богадельни, столовые, другие благотворительные учреждения, книгописные и иконописные мастерские. Вместе с тем заупокойный обряд и кладбищенское благолепие были для старообрядцев всегда принципиально важны, этим лишний раз подчеркивалась преемственность хранителей древлего благочестия по отношению к традициям Древней Руси, закреплялась их историческая память. Вместе с тем с кладбищем была связана и мирская сторона жизни старообрядческих общин. Сюда стекалась коммерческая информация со всех концов России, здесь предприниматель-старообрядец всегда мог найти себе приказчиков и рабочих из среды одноверцев или получить кредит из кладбищенского капитала.
Малоохтинское кладбище и в XIX в. продолжало играть значительную роль в жизни петербургских поморцев. Еще в 1792 г. на деньги купца М.И. Ундозерова на кладбище была построена каменная моленная с высоким куполом и колокольней, в 1802 и 1809 гг. прирезаны дополнительные участки, а с 1811 г. построены больница и богадельня. В 1820-е гг. при кладбище без видов на жительство жило около 150 человек, в том числе управляющий, казначей, два приказчика, три повара, три дворника, староста, четыре псаломщика и до двадцати певчих.
При моленной на кладбище жил известный публицист и историк старообрядчества Платон Львович Светозаров (псевдоним — Павел Любопытный) (1772–1848). Он прожил в Петербурге около 30 лет. Здесь началась его литературная деятельность и была создана бόльшая часть его многочисленных сочинений. Список трудов П. Любопытного превышает сотню названий. Среди них — письма, речи, эпитафии, полемические произведения (его приверженность к древнейшему наонному пению отразилась, в частности, в стихотворном послании к Андреяну Скачкову, где он порицает последнего за «наречное» пение). Однако наибольшую известность П. Любопытному принесли его исторические труды: «Трогательный, важный, истины и благочестия исполненный Исторический словарь 86 отменных и важных мужей староверческих церквей» и «Важный и занимательный, духом истины и благочестием озаренный <…> каталог, или библиотека писателей староверческой церкви». В этих сочинениях даются краткие характеристики наиболее значительных, с точки зрения автора, деятелей староверия (поморского, федосеевского, аристового, филипповского согласий и странников), многих из которых он лично знал, а также перечень их литературных произведений. Для создания «Исторического словаря» автору потребовалось около 15 лет (1813–1828). Сочинение разошлось в рукописных копиях, а с 1861 г. не раз публиковалось в журналах и книгах.
Соседями поморцев по Малоохтинскому кладбищу были федосеевцы, которые еще с 1762 г. владели его частью и имели здесь свою моленную, построенную в 1789 г. на средства купца Дмитриева, и богадельню (1834 г.). Кладбище было обнесено высокой каменной оградой. На нем хоронили и поморцев, и федосеевцев. Во время гонения при Николае I в 1852 г. оба двухэтажные здания (богадельня и моленная) были отобраны, а с 1853 г. захоронения на Малоохтинском кладбище запрещены. Кладбище 12 лет стояло беспризорным. В 1864 г. по личному прошению к императору здесь было позволено похоронить ревностного поморца Д.А. Куликова, а в 1865 г. кладбище вернули в управление старообрядцам. Трудами назначенных попечителей А.П. Орловского, А.Д. Пиккиева, В.И. Миронова и И.П. Михайлова при участии многих христиан оно было быстро приведено в прежний благоустроенный вид.
Однако здания богаделен не вернули, и тогда один из попечителей кладбища И.П. Михайлов купил рядом с утраченным храмом участок земли, построил каменный двухэтажный дом со службами, учредил в нем бесплатный лечебный пункт, а в 1873 г. преобразовал его в богадельню для христиан с надлежащим уставом и устроил при ней благолепную моленную, освященную преемственно во имя Св. Илии Пророка.
Моленная при богадельне И.П. Михайлова (будучи фактически поморско-федосеевской) просуществовала до 1919 г., когда советской властью все дома призрения были «национализированы». Прекрасный иконостас ее тогда удалось перенести в храм на Тверской, где Михайловым была оборудована отдельная моленная на втором этаже. Здесь он сохранялся до самого закрытия храма в 1933 г. Само здание богадельни в сильно перестроенном виде сохранилось до наших дней. Сейчас в нем находится жилой дом (Новочеркасский пр., д. 8, корп.3).
Через два десятилетия после основания Малоохтинского кладбища, в 1762 г., возник второй центр петербургских поморцев — моленный дом с подворьем и школой на Моховой улице, основателем которого были купцы Феоктист Константинович и Иван Феоктистович Долговы (1734–1799).
Замечательна личность последнего. И.Ф. Долгов, по словам Павла Любопытного, «был именитый петербургский гражданин, славный член Поморской Церкви, муж благочестивый, не малых талантов, твердый буквалист, основатель великолепной каменной часовни в Петрополе, тщательный попечитель ея благочестия и нужных пособий, отличный попечитель и отец Выгорецкой киновии, пожертвовавший оной единовременно до 100 тысяч рублей, и ежегодно изливавший на оную свои милости щедрою рукою. Он был великий любитель благочестивых предметов древности и оных редкий снискатель. Его твердый дух, примерное обращение с ближними, чистота сердца, а паче того милость и всегдашнее благоговение к Творцу небес озаряли все пути его деяний, и он громко славился в Петрополе, Москве, Выгореции, и почитаем был не только от благочестивых, но и от внешних».
Долговы дали деньги на строительство обширной и благолепной каменной моленной, освященной в честь Знамения Богородицы, и приобрели для нее редкие иконы и книги. При моленной было общежительство для клира. Долговы поддерживали тесную связь с Выговской обителью вплоть до ее разорения, поддерживали обитель материально, некоторые из их рода были и погребены на Выге. В Долговской моленной поддерживался поморский порядок богослужения. Богослужения совершались открыто и привлекали множество прихожан.
По духовному завещанию Ивана Феоктистовича, написанному в 1798 г., все его владения на Моховой улице перешли в полную собственность Выголексинского общежительства и таким образом, в Петербурге, образовалось — единственное на всю Россию — подворье Выголексинской киновии с храмом Знамения Пресвятой Богородицы. Канцелярия петербургского генерал-губернатора составила в 1818 г. план владений киновии на Моховой улице и выдала его подворью.
В 1803 г. из киновии в подворье прибыл со «ставленой грамотой», подписанной киновиархом Андреем Дементьевичем, известный деятель староверия Феодор Петрович Бабушкин. Отец Феодор Петрович управлял подворьем 26 лет, после чего отбыл в 1829 г. в Выговскую киновию, где был избран в 1830 г. киновиархом. Феодор Петрович любил благолепие Знаменского храма и много трудился над его украшением. При нем был возведен купол и устроен звон. В 40-х гг. XIX в. гражданская власть, получив клеветнический донос, образовала для осмотра «Долговского» храма комиссию, в состав которой вошли два священника господствующей церкви. В акте осмотра храма этой комиссией значится, что не только не найдено ничего богохульственного, но наоборот признано, что такого церковного благолепия нет ни в одной из петербургских церквей!
Эпоха царствования Николая I связана с усилением гонений на старообрядцев. В этот период активно закрывались старообрядческие храмы, кладбища, благотворительные общества. Старообрядческие богадельни как на Малой Охте (поморского и федосеевского согласий), так и на Волковом кладбище (федосеевского согласия) были переданы в ведение господствующей церкви, а для призреваемых старообрядцев оставлены только отдельные небольшие помещения. Годы 1836 и 1837 были тревожны и горестны как для киновии, так и для всего старообрядчества. На Выгу начались притеснения, а в Петербурге повелением Николая I духовное завещание И.Ф. Долгова было объявлено не имеющим силы, и все имущество завещателя должно было перейти от Выговской киновии к «наследникам по закону», т.е. родственникам. Суд в 1839 г. признал единственной наследницей внучку сестры Ивана Феоктистовича Долгова — Н.К. Галашевскую. Наталия Кузьминична душой и сердцем была предана киновии, часто бывала и подолгу проживала на Лексе, занималась действенной благотворительностью. В 1841 г. Наталия Кузьминична нотариальным актом продала дом Подворья (наб. Фонтанки, 24) прихожанину храма, купцу Дмитрию Назаровичу Пиккиеву (по его имени моленную часто называли «Пиккиевой»).
После разгрома Выга Петербург постепенно становится одним из главных центров поморского староверия. Главной моленной города оставалась «Долговская», которая по большим праздникам вмещала до 500 человек. Несмотря на смену юридических владельцев, богослужения здесь продолжались непрерывно. В 1839 г. властями были официально запрещены ремонты и подновления, через два года сняты колокола, наконец, 30 июня 1854 г., после многочисленных проверок, моленную окончательно запечатали под предлогом, что производится незаконный ремонт. Все иконы (в количестве 504, все старинного письма в серебряных, украшенных драгоценными камнями окладах), книги и утварь были вывезены и сложены в подвале Александро-Невской Лавры. Когда примерно через год Д.Н. Пиккиеву удалось доказать, что все имущество закрытого храма принадлежит ему лично, оно было ему возвращено, но очень многого, самого ценного при этом не досчитались. Все уцелевшее было устроено в небольшом высоком помещении рядом с бывшим храмом, и владельцу разрешено было иметь тут домашнюю моленную для своей семьи и родственников. К сожалению, охладевшие к старой вере внуки Д. Н. Пиккиева по его кончине почувствовали себя собственниками принадлежавшего общине здания, и общественное управление, еще продолжавшее сохраняться, стало все труднее и труднее осуществлять и вскоре оно прекратилось.
Лишившись возможности собираться на молитву в доме Пиккиевых, прихожане «Долговской» моленной стали искать пути восстановления соборного богослужения. Два десятилетия приходилось молиться по частным домам группой прихожан разоренной моленной (братья Иван Иванович и Михаил Иванович Кондратьевы, Константин Иванович Мерзлоухов, Никита Гурьевич Гурьев, Димитрий Кириллович Ругин, Филипп Захарович Баженов и Семен Никифорович Никифоров). Со временем возникли новые домашние моленные, куда негласно допускались прихожане (моленная Мартьянова на Ивановской улице, моленная Самодурова на Боровой и др.). Наконец, по благословению отца Кирилла, родом из Поморья, при содействии известного благотворителя Василия Александровича Кокорева и москвича Ивана Семеновича Рудакова, был основан новый храм на Лиговской улице, д. 73, в арендованном особняке. В 1886 г. он был освящен преемственно во имя Знамения Пресвятыя Богородицы. В обновленный храм перед его освящением перешли отцы из бывшей Долговской моленной — Афанасий Иванович и Петр Елизарович, а также уставщик Дорофей Васильевич и начетчик Петр Афанасьевич Степанин, прекрасно знавшие Поморский устав и знаменное пение. К новому храму присоединились и влились в него прихожане частной моленной Самодурова во главе с отцом Григорием Семеновичем и канонархом Петром Кирилловичем (будущим настоятелем). В духовном устроении моленной принимали активное участие знатоки поморского устава П.А. Степанин и Д.В. Васильев. По ходатайству Е.С. Егорова было получено разрешение проводить в моленной общественные богослужения, но сама моленная считалась частной. Эта моленная действовала вплоть до освящения в декабре 1907 г. храма Знамения Божией Матери на Тверской улице.
В Лиговской моленной было решено тщательно сохранять прежние уставы, чины и обычаи, преемственно воспринятые от Выга. Служба была установлена повседневная, трапеза клира была общая, равная для всех. Жизнью храма руководили духовные отцы – понедельно, в очередь. Ничто не совершалось без благословения духовного отца. В подчинении ему исполняли свои повседневные обязанности уставщик, головщики, канонархи, свещник, эконом, экономка и все церковнослужители. Во главе духовных отцов стоял настоятель, с благословения которого каждый начинал свою неделю. Делами управления ведал Совет попечителей, заседания которого проходили с участием духовных отцов раз в неделю, по четвергам. Здесь обсуждались и решались все текущие дела, происходил прием всех, кто имел какие-либо дела к попечителям. Каждому оказывалось всяческое внимание и посильная помощь.
В храмовые праздники, по почину И.И. Кондратьева, пожертвованиями и личным трудом прихожан после часов ставилась братская трапеза для всех молившихся. Трапеза шла по монастырскому чину и оканчивалась молитвой в храме.
После смерти о. Афанасия и о. Петра в настоятели храма отцом Григорием Семеновичем в присутствии о. Димитрия из Владимирской губернии и при праздничном стечении прихожан был благословлен головщик Стефан Илларионович Волков (во св. крещении Амос). При необходимости в храм приглашались духовные отцы из других приходов (отцы Еупл, Иакинф, Мефодий, Иоанн и Евтихий), причем непременным условием было: «не с уставом, а к уставу», т.е. все приглашенные отцы должны были в точности исполнять существовавшие в общине уставы и правила, преемственно сохранявшиеся от Выговского общежительства. В начале 1890-х гг. была предпринята настойчивая попытка купца Ивана Федоровича Аравина (с обещанием богатых пожертвований) переменить пение в общине с наонного на наречное, но попытка эта была решительно отклонена – не потому, что наречное пение считали не спасительным, а потому, что не считали возможным изменить вековое пение, воспринятое от Выговской киновии.
В начале 1906 г. поморская община на Лиговке была официально зарегистрирована как «Общество христиан поморского согласия». Вскоре, по дарственной записи вдовы В.А. Кокорева Веры Ивановны Кокоревой Общество вступило во владение огромным участком земли с домом и прекрасным садом на Тверской улице, где в том же году началось строительство большого Соборного храма.
Многое в жизни русского общества изменилось после выхода законодательного акта 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости». По словам известного искусствоведа П.П. Муратова, «старообрядчество получило возможность открытого существования. Ему было разрешено строить церкви, и постройка старообрядческих храмов, благодаря обильно притекавшим пожертвованиям, сразу же началась во многих городах. Там, где к постройке храма имел отношение старообрядец, любивший и ценивший древнюю икону, явилась возможность церковного украшения в ином духе, чем тот, который был привычен для русского общества, посещавшего наши бесчисленные елизаветинские, екатерининские и александровские церкви <…>».
Столичные поморцы стали первыми, кто воспользовался преимуществами, дарованными указом 1905 г. о веротерпимости. Они принялись за построение своего нового центрального храма. Главными жертвователями на строительство первого общественного старообрядческого церковного здания стали учредители Общины вдова В.А. Кокорева Вера Ивановна Кокорева и ее дети П.В. Верховская и А.В. Кокорев при содействии мужа П.В. Верховской Василия Петровича Верховского.
В.И. Кокорева передала Обществу по дарственной участок земли с двухэтажным каменным домом по Тверской улице, 8, в котором она проживала с дочерью и зятем. Стоимость земли и дома была оценена в 100 000 руб. С востока к участку примыкала территория Никольского приюта, с севера – Аракчеевские казармы, с запада – жилая застройка.
Закладка нового храма была совершена 6 августа 1906 г. в праздник Преображения Господня.
Проект церковного здания был разработан известным зодчим, городским архитектором Дмитрием Андреевичем Крыжановским. 3 августа 1906 г. проект одобрен главными жертвователями и Общим собранием Общины. Тогда же утверждена смета на сумму 97 050 руб. и на все работы ассигновано 150 000 руб. Храм Знамения Пресвятыя Богородицы на Тверской улице был освящен 22 декабря 1907 г. и стал самым крупным поморским храмом в Российской империи[1]. Весь архитектурный комплекс состоял из храма, соединенной с ним особой галереей пристройки, ризницы и надворных построек. С северной стороны храма была пристроена отдельная часовня для отпевания покойников, а в прилегающих флигелях располагались училище, детский приют, богадельня, кухня, общая трапезная, свечная мастерская и квартиры семейных клирошан.
Образцом для оформления интерьеров храма стали моленные и собор Преображенского Богаделенного дома в Москве. Четверо членов Совета общины специально делегировались для их осмотра. В результате осмотра и в соответствии с пожеланиями членов общины и учредительницы В.И. Кокоревой, было принято решение, что большинство икон в храме должны быть старинными, написанными не позднее второй половины XVII в., и только в необходимых случаях новыми, написанными в стиле древнего письма. Первоначально предполагалось перенести в новый храм иконостас из моленной на Лиговской улице и дополнить его необходимыми иконами. И действительно, значительная часть икон была перенесена из Лиговской моленной. Однако для обширного пространства Большого молитвенного зала старый иконостас оказался слишком мал. С целью подбора и приобретения икон для храма были осмотрены хранилища торговцев древними иконами на Нижегородской ярмарке и в Москве, известных торговцев Большакова, Силина и других, а также собрания известных коллекционеров, в частности А.И. Егорова, наследников Е.С. Егорова, наследников И.М. Ивакина, отца Ис. Носова. Часть икон, в частности зааналойный крест, были возвращены властями из тех, что были прежде конфискованы у старообрядцев. Приобретались также иконы старообрядческой поморской иконописной школы XVIII – XIX вв. Новые иконы были написаны старообрядцами поморского согласия иконописцами братьями Сусловыми. Старший из братьев, Степан Алексеевич, был известен как выдающийся знаток и мастер древней иконописи.
В 1923 г. экспертом Музейной комиссии Ф.А. Каликиным, знатоком старообрядческого искусства, и прежде сотрудничавшим с общиной (в частности, в вопросе сохранения имущества Выгорецкого общежительства в 1913 г.), была составлена опись икон, имеющих большое художественное значение и принятых на учет Государственного Музейного фонда. По заключению Ф.А. Каликина, все иконы главного и боковых иконостасов представляли собой единый ансамбль, не подлежащий разделению, и иконы из иконостасов не подлежали изъятию. Всего в храме Знамения и помещениях, принадлежавших общине, находилось (не считая перенесенных из Михайловской богадельни и Кокоревского убежища) 427 икон, писанных по дереву, и 55 металлических (вероятно, литых) икон, и 225 богослужебных и церковных книг.
Около 1923 г. в храм были перенесены иконы из упраздненных моленной Михайловской богадельни на Малой Охте (155 икон писаных по дереву и 32 металлических) и Кокоревского убежища (69 икон писаных по дереву и 9 металлических).
Тогда же в бывшем Зале заседаний Совета (Советской комнате) была устроена Зимняя моленная, в которую поместили иконы из Михайловской богадельни. Иконы из Кокоревского убежища помещены в «комнате рядом с нынешней Советской комнатой».
Соборный храм на Тверской стал главным храмом староверов Петербурга, где не наблюдалось резкого разделения братских старообрядческих согласий. Здесь были заложены основы последующего объединения всех староверов города на Неве (поморцев, федосеевцев и филипповцев) в единую Древлеправославную Поморскую Церковь. Представители общины участвовали во многих поморских съездах, соборах (Поволжских, Северо-Западных, обоих Всероссийских Соборах, присутствовали на Съезде в Двинске по образованию в 1911 г.). В храме на Тверской бывали Л.Ф. Пичугин, Т.А. Худошин и другие известные деятели староверия. Многолетним участником соборной молитвы был престарелый инок Сергий.
Община обладала обширной библиотекой, в которой имелся полный круг богослужебных книг, множество учительных святоотеческих книг, поморских рукописей. Богослужение в храме совершалось с большой торжественностью и было, по воспоминаниям очевидцев, чрезвычайно благолепно. Думая о потомках, руководство общины разместило на специальных памятных досках у входа в храм его краткую историю, изготовило прекрасный фотоальбом со снимками внешнего и внутреннего вида здания.
Братская кухня по желанию прихожан готовила поминальные обеды. В братских трапезных могли сесть за стол одновременно около двухсот человек. При надобности тотчас за первой обедала вторая смена, а в исключительных случаях – и третья. В моленной служебного дома в двунадесятые и храмовые праздники ставилась трапеза для клира и ликов, к чину которой по окончании часов приносилась на аналое с каждением и пением икона праздника, а после трапезы она также торжественно возвращалась в собор.
В 1911 г. после смерти о. Григория настоятель о. Стефан Илларионович Волков в присутствии о. Иакинфа Семеновича Мухина благословил вторым наставником более 25 лет служившего в клире Петра Кирилловича Кирилова. Головщиками были в то время Кузьма Гурьянович Кондьзеренов и Дионисий Лазаревич Попов. С началом войны 1914 г. при общине был учрежден лазарет для раненых на 20 человек. Также община оказывала денежную помощь матерям и семьям христиан-поморцев, призванных на войну.
«Золотой век» старообрядчества продлился недолго. После революции 1917 г. на староверов обрушилась новая волна гонений. Одна за другой закрываются властями и «национализируются» старообрядческие моленные и богадельни на Охтинском и Волковом кладбищах, на Ушаковской улице за Нарвской заставой, на Коломенской улице, уничтожается моленная и скит за Московской заставой… В 1933 г. властями был закрыт и храм на Тверской улице, его богатейшее собрание древних икон и церковной утвари частично расхищено, частично уничтожено, а здание, превращенное в промышленное предприятие, попало в ведение Министерства автомобильной промышленности, подверглось капитальной внутренней перестройке и было приспособлено под промышленное предприятие. К 1940 г. в городе на Неве не осталось ни одного действующего староверческого храма или моленной.
Но несмотря на столь суровые гонения, староверы продолжали собираться для молитвы на частных квартирах. Так, известно, что в 40-х годах богослужения совершались на квартире О.К. Князевой (ул. Некрасова), пока об этом не стало известно органам власти. В результате хозяйку квартиры арестовали, и службы прекратились. Однако моления продолжились в домах других христиан.
После окончания Великой Отечественной войны группа христиан-староверов, переживших блокаду, обратилась к властям с ходатайством о регистрации общины. Власти пошли навстречу, и в 1947 г. в Ленинграде была официально зарегистрирована Старообрядческая Поморская община. В этом была немалая заслуга таких активных членов общины, как К.М. Горелов, О.К. Князева, М.И. Богданов. Вновь зарегистрированной общине властями было отдано два этажа во флигеле дома № 12 на Коломенской улице, где в довоенные годы располагалась знаменитая Киржаковская моленная, прежде принадлежавшая староверам-филипповцам. Группа христиан-федосеевцев ходатайствовала также и о возвращении Волковской моленной на Волковом кладбище, но в 1948 г. получила от властей отказ. Настоятелем поморской общины был избран причетник общины на Тверской, уроженец Латвии, Амбросий Иоакимович Толстов и благословлен о. Григорием Прокопьевичем Хоботовым. Отец Амбросий хорошо знал церковную службу, знаменное пение, был опытным, профессиональным служителем. За 23 года настоятельства он умело примирял бывших федосеевцев, филипповцев и поморцев. Благодаря его мудрой политике в моленной на Коломенской произошло долгожданное объединение в единую общину староверов-беспоповцев всех согласий, долгие годы лишенных возможности собираться на совместную молитву. В знак примирения и до сих пор в приходных поклонах полагается «начал за общение» бывших разных согласий. Первым председателем Правления стал М.И.Богданов. Головщицами стали У.Г. Григорьева и Е.И. Маркова. Хор был почти целиком женский. Поскольку большинство певчих было из моленной на Волковом кладбище, то был принят обычай богослужения того храма
Однако по мере увеличения общины помещение Коломенской моленной уже не могло вместить всех желающих, особенно на большие праздники, и поэтому многим во время молитвы приходилось стоять не просто на лестнице, но даже во дворе. А так как часть флигеля была занята квартирами атеистически настроенных жильцов, то в вышестоящие органы от них постоянно поступали жалобы. Все закончилось тем, что в 1961 г. община вынуждена была переехать в предложенное властями здание бывшей церкви во имя иконы Казанской Божией Матери в Рыбацком, заново освященном во имя Знамения Пресвятыя Богородицы.
Рыбацкое находилось тогда за чертой города и лишь в 1963 г. стало одним из его районов. Однако предоставленное властями новое помещение имело такие малые размеры, что сразу же встал вопрос о пристройке. С разрешения районной администрации была сделана небольшая пристройка, но когда дело дошло до городских властей, сфабриковали целое «дело о пристройке», в результате которого председатель общины С.Г. Евсеев и районный архитектор были осуждены к заключению. В годы воинствующего атеизма храм посещали самые стойкие верующие, но и сейчас многие прихожане помнят, как на большие праздники прихожане, не вмещавшиеся в храм, слушали службу под окнами, как на Пасху вынуждены были собираться по домам или даже ездить за город в Ламповскую общину.
С 1962 по 1970 г. председателем общины был Г.Е. Иванов, затем до 1982 г. П.П. Матвеев, потом до 1985 г. А.М.Епифанов. В 1970 г. умер настоятель А.И. Толстов, благословив Стефана Григорьевича Тимофеева.
С 1985 г. председателем Правления был выбран Иларион Михайлович Петров, а с 1986 г., после смерти о. Стефана Григорьевича Тимофеева, настоятелем становится Олег Иванович Розанов. В 1987 г., в преддверии 1000-летия Крещения Руси, община получает разрешение на возведение на месте снесенной в довоенные годы деревянной Казанской церкви нового церковного здания. Новое здание проектировалось по эскизам настоятеля о. Олега и предстало в едином виде церкви, увенчанной куполом, и старого здания притвора с колокольней, без всяких признаков нового строительства.
14 августа 1988 г. состоялась первая служба в обновленном здании. 19-метровый купол избавил от постоянной духоты во время службы, расширенный клирос позволил всем певчим размещаться у аналоя. Появились четыре малые кельи для служебных нужд, было выделено помещение для отдыха служителей и гостей общины. В том же году община приняла официальное название «Невской Старообрядческой Поморской общины». После реконструкции церковь в Рыбацком получила статус «Памятника архитектуры».
В конце 1980-х – начале 1990-х гг. рядом с храмом Знамения усилиями общины был построен духовно-благотворительный центр «Невская Обитель». В нем разместились малый храм, трапезная, крестильня, келии для служения треб, а также оранжерея, столярная мастерская и подсобные помещения.
Сегодня Невская Старообрядческая Поморская община объединяет всех староверов г. Петербурга, являясь одной из крупнейших общин страны (около 8000 человек). Еще в 1993 г. городские власти возвратили общине здание моленной на Коломенской, в котором постепенно была восстановлена церковная жизнь. В 2004 г. законным владельцам был, наконец-то, передан и соборный храм Знамения на Тверской. 10 декабря 2004 г. в храме на Тверской состоялся первый торжественный молебен Знамению Пресвятыя Богородицы — престольному празднику храма. С тех пор службы здесь проводятся еженедельно. Христиане-поморцы собираются, чтобы помолиться, принять участие в духовных беседах, послушать духовные стихи. В помещениях храма размещена фотовыставка, посвященная истории этого удивительного памятника русской архитектуры.
В настоящий момент в городе существует уже три прихода — Рыбацкий (Караваевская ул., 16), Коломенский (Коломенская ул., 12) и Тверской (Тверская ул., 8). Общиной осуществляется разнообразная духовная и культурно-просветительская деятельность. В воскресные и праздничные дни в храмах общины в Рыбацком и на Коломенской совершается богослужение, в будние дни служатся требы – молебны за здравие и панихиды за упокой. В храме на Тверской – служба повседневная. При общине действует воскресная школа, книжница (библиотека), издается Календарь Древлеправославной Поморской Церкви, сборник «Християнская семья». Регулярно проводятся встречи молодежи Санкт-Петербурга и области. В «Невской обители» ежегодно проходят международные слеты староверческой молодежи, проводятся курсы церковнослужителей. При общине организован молодежный хор «Аненай».
История Невской Старообрядческой Поморской общины красноречиво говорит нам о том, что, несмотря на все трудности, гонения и лишения, которые пришлось пережить староверам в течение последних трехсот лет, они продолжали бережно сохранять древние традиции и донесли их вплоть до наших дней.
- Антонов В.В., Кобак А.В.Святыни Санкт-Петербурга. Т.3. СПб., 1996.
- Варадинов Н.В.История Министерства внутренних дел. Кн. 8: История распоряжений по расколу. СПб., 1863.
- Вургафт С.Г., Ушаков И.А.Старообрядчество. Лица, события, предметы и символы: Опыт энциклопедического словаря. М., 1996.
- Доклад общему собранию членов Петроградской христианской общины старообрядцев поморского согласия. Совещания по составлению сметы на 1916 год, избранного общим собранием общины 1 мая 1916 года. Пг., 1916.
- Доклад сотрудника Ф. Каликина по осмотру молитвенного дома Тверская, 8, в управление Государственного музейного фонда. 1924 г. // НА ГЭ ф.4 д.1229, Л.10.
- Животов Н.Н.Церковный раскол в Петербурге. СПб., 1891.
- Кожурин К.Я. Культура русского старообрядчества (XVII-XX вв.). Часть первая: Учебное пособие. СПб., 2007.
- Кожурин К.Я.Староверие в Петербурге. СПб., 2006.
- Кожурин К.Я.Храм Знамения Пресвятыя Богородицы на Тверской улице (к 100-летию постройки). СПб., 2007.
- Кончаев П.Н.Родословие Поморского Староверия в Петербурге (доклад к съезду Северо-Западного округа 1928 г. с дополнениями) (машинопись).
- Ливанов Ф.В.Тайны Московского раскольничьего Преображенского кладбища. (Первая полная история сего кладбища с основания оного 1771 года, и до настоящего времени 1871 года) // Ливанов Ф.В.Раскольники и острожники: Очерки и рассказы. Т. 3. СПб., 1872. С. 100-103, 235-236.
- Лурье Л.Я., Кобак А.В.Малоохтинское кладбище // Исторические кладбища Петербурга. СПб., 1993. С. 417-423.
Нильский В.В.Очерки из быта старообрядцев. Малоохтенское поморское кладбище в Петербурге // Истина. Кн. 42. Псков, 1875. С. 61-88 4-й паг. - Нильский В.В.Поморцы в Петербурге. Поморская моленная на Моховой улице // Истина. Кн. 42. Псков, 1875. С. 29-48 4-й паг.
- Нильский В.В. Раскол в Петербурге. Мало-Охтенское поморское кладбище в Петербурге // Церковно-общественный вестник. 1875. № 67-69.
- Нильский В.В. Раскол в Петербурге. Поморская моленная в Моховой улице // Церковно-общественный вестник. 1875. № 46, 47.
- Нильский В.В. Раскольнические учреждения в Петербурге / N. // Христианское чтение. 1887. Сент./окт. С. 442-456.
- Опись имущества, принадлежащего христианской Общине старообрядцев поморского согласия, находящегося в молитвенном доме по Тверской ул., 8. 1923 г. // РГА СПб., Ф. 7384 оп. 33 д. 255. Лл. 114-116.
- Опись Святых икон, принадлежащих христианской Общине старообрядцев поморского согласия, находящихся в молитвенном доме Тверской ул., 8. 1924 г. // РГА СПб., Ф. 7384 оп. 33 д. Л.120-125об.
- Отчет Петербургской христианской общины старообрядцев поморского согласия, приемлющих браки. С 19 июня 1906 г. по 1 января 1908 г. СПб., 1908.
- Отчет Петербургской христианской общины старообрядцев поморского согласия с 1 янв. 1912 г. по 1 янв. 1913 г. СПб.,
- Отчет Петербургской христианской общины старообрядцев поморского согласия, приемлющих браки, с 1 января 1913 г. по 1 января 1914 г. СПб., 1914.
- РГА, ф. 7384, оп. 33, 37.
- Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1875.
- Среди старообрядцев-поморцев в С.-Петербурге: (От нашего корреспондента) // Церковь. 1908. № 19. С. 690-692.
Статистические данные о старообрядцах. (К 1 января 1912 г.). [СПб., 1912]. - Шамарин В.В.275 лет Староверию в Петербурге (краткий исторический очерк) // Календарь Древлеправославной Поморской Церкви на 1998 год. М., 1997. С. 54-61.
- Шкаровский М.В. Старообрядцы // Санкт-Петербург: Энциклопедия. СПб., 2004. с. 834.
- Юхименко Е.М.Выговская старообрядческая пустынь: Духовная жизнь и литература. М., 2002. Т. I.
- Юхименко Е.М.Старая Вера в новых условиях // Человек между Царством и Империей: Сб. материалов междунар. конф. / РАН. Ин-т человека; Под ред. М.С. Киселевой. М., 2003.
К.Я. Кожурин. Протопоп Аввакум в русской литературе и поэзии
(к 400-летию со дня рождения)
В 2020 году исполняется 400 лет со дня рождения выдающегося русского писателя и религиозного деятеля протопопа Аввакума Петрова, автора всемирно известного памятника древнерусской литературы — «Жития». Протопоп Аввакум Петров (1620—1682) принадлежит к числу наиболее ярких фигур русской истории. «Богатырь-протопоп» (по выражению историка С. М. Соловьева), он явил миру с необыкновенной мощью те качества, в которых русский человек отразился во всем многообразии его характера, — несокрушимую волю, силу духа, страстность, готовность к самопожертвованию во имя великой идеи. Общее число сочинений «огнепального протопопа» — более 80. Это истолковательные беседы, челобитные, полемические и учительные послания к отдельным лицам и группам единомышленников.
Но главное произведение Аввакума, являющееся литературным памятником мирового значения, — это его «Житие», которое представляет величайшую ценность и как свидетельство о жизни священномученика и исповедника древлеправославной веры, и как исторический источник, характеризующий русское общество середины XVII в. в его отношении к Никоновым «новинам». «Житие» протопопа Аввакума, написанное по «понуждению» его духовного отца и сострадальца инока Епифания, представляет собой новую страницу в истории русской литературы в целом. Будучи строгим традиционалистом в церковной области, Аввакум выступает в области литературы как новатор, на два века опережая развитие русского литературного языка. Прежде всего, на фоне предшествующей литературной традиции выделяется его стиль и поэтика. Язык Аввакума — подчеркнуто разговорный («занеже люблю свой русский природный язык»).
До того, как «образованное общество» смогло ознакомиться с гениальным «Житием» по его публикации в 1861 году, это произведение распространялось лишь в рукописных списках, которые тайно переписывались в старообрядческих монастырях и скитах. После начала либеральных реформ императора Александра II (весьма символично, что выход «Жития» совпал по времени с отменой крепостного права) старообрядцы наконец-то обрели голос — начинают выходить первые легальные издания старообрядческих сочинений. До этого о старообрядчестве могли лишь превратно судить на основе миссионерской полемической литературы. Теперь появилась возможность изучать старообрядчество по первоисточникам, а в последние десятилетия XIX в. старообрядческая тема начинает привлекать к себе внимание не только представителей научного мира, но и творческой интеллигенции. Появляются картины, оперы, поэмы, посвященные теме церковного раскола и старообрядчества.
По замечанию литературоведа А. Н. Робинсона, долгие годы занимавшегося изучением жизни и творчества огнепального протопопа, «гений Аввакума — явление исконно русское, именно поэтому масштабы его творчества приобрели международное значение». Робинсон совершенно справедливо ставит «Житие» в один ряд с такими выдающимися литературными памятниками, как «исповеди» Августина Блаженного, Ж. Ж. Руссо, Л. Н. Толстого, М. Горького, а также с «Историей моих бедствий» Пьера Абеляра. С другой стороны, написанная в пустозерской земляной яме, в заточении, аввакумовская автобиография принадлежит к числу «тюремных» произведений. В связи с этим вспоминаются, например, «Книга» (1298) венецианского купца и государственного деятеля Марко Поло, «Город солнца» (1601) Т. Кампанеллы, «Автобиография» (1710) венгерского патриота М. Бетлина, «Славяно-сербская хроника» (1711) графа Д. Бранковича, наконец, роман «Что делать?» (1862) Н. Г. Чернышевского (ксати, весьма высоко оценивавшего Аввакума и ставившего его в пример своим впадавшим в уныние соратникам). Во многом именно экзистенциальное переживание «тюремной» темы продолжало привлекать к «Житию» многих русских писателей и поэтов — от народовольцев до жертв 1937 года.
* * *
Как указывал крупнейший исследователь жизни и творчества протопопа Аввакума Владимир Иванович Малышев (1910—1976), наиболее раннее упоминание «Жития» Аввакума вне старообрядческой среды находится в майской книжке «Парнасского щепетильника» М. Д. Чулкова за 1770 год. Писатель, этнограф и фольклорист Михаил Дмитриевич Чулков (1740—1792) в статье «Продается стихотворец лирический», описывая деда бездарного лирического поэта, дает сатирический образ старообрядца, противника всего нового и слепого приверженца старинных обычаев и понятий. Высоко чтя подвиг протопопа Аввакума, этот старовер в знак уважения к своему вероучителю носил перстень с искусно вделанной в него частью ногтя с указательного пальца Аввакума. На вороте кафтана он имел другую реликвию: большую красную запонку с вырезанным на донышке именем протопопицы. А самое главное, дед поэта, по словам М. Д. Чулкова, «все житие Аввакумово помнил наизусть. Рассказывал оную во всякой беседе с прегорькими слезами, а особливо, как сей угодник их страдал под батогами и под всяким орудием, которым его за дурачество стягали». Спустя некоторое время тот же Чулков в сатире на какого-то знатного купца-старообрядца («Жизнь некотораго мужа и перевоз куриозной души его чрез Стикс реку») опять называет «Житие» Аввакума и даже сообщает, как внешне выглядела эта книга: «в руках держал житие Протопопа Аввакума, книгу толщиною по крайней мере в восемь вершков». В другом месте «Жизни некотораго мужа…» Меркурий, один из лодочников-перевозчиков в царстве мертвых, советует этому старообрядцу для облегчения своей участи пойти к судье подземного царства Миносу и рассказать ему «житие Аввакумово, он это любит». Снова упомянут «обыкновенно» неподпоясанный кафтан старика, украшенный при вороте большой запонкой, но теперь уже с ногтем Аввакума, а не с именем протопопицы.
Однако в целом, как отмечает В. И. Малышев, в представлении просветителей XVIII в. Аввакум предстает только как враг прогресса и просвещения. Это объясняется тем, что ученые XVIII века «в большинстве своем стояли на позициях официальной церкви и резко отрицательно относились не только к вероучению старообрядцев, но и ко всей их книжной культуре. Кроме того, у этих ученых еще мало было накоплено материала по древнерусской литературе, поэтому они не могли оценить высокие эстетические качества и познавательную ценность автобиографии Аввакума». Подобное отношение сохранялось в «образованном обществе» вплоть до первой публикации «Жития».
Впервые произведение Аввакума было опубликовано в «Летописях русской литературы и древности. 1859—1860, кн. 6» (М., 1861. С. 117—173) под названием «Автобиография протопопа Аввакума». В том же году в Санкт-Петербурге в издательстве Д. Е. Кожанчикова и под редакцией Н. С. Тихонравова вышло в свет отдельное издание — «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» (СПб., 1861 (на обложке 1862)). До революции 1917 года «Житие» переиздавалось, как минимум, еще 11 раз, а после революции и до Великой Отечественной войны вышло два собрания сочинений протопопа Аввакума в издательстве «Academia» (1927 и 1936).
Словно легендарный Китеж, неожиданно выплыв на поверхность русской общественной жизни второй половины XIX в., бессмертное произведение протопопа Аввакума не прошло незамеченным, оставив глубокий след в русской литературе и культуре того времени. О нем высоко отзывались такие разные писатели, как Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев и И. А. Гончаров, Н. С. Лесков и В. М. Гаршин, Н. Г. Чернышевский и Д. Н. Мамин-Сибиряк, А. М. Горький и И. А. Бунин, С. В. Максимов и А. И. Эртель, Л. М. Леонов и А. Н. Толстой. Вот лишь некоторые отзывы.
Известно, что Иван Сергеевич Тургенев отвез издание «Жития» в Париж. Писательница Аделаида Луканина, посетившая его там в 1878 г., вспоминает тургеневские слова: «Я вспомнил Житие протопопа Аввакума, вот книга! Груб и глуп был Аввакум, порол дичь, воображал себя великим богословом, будучи невеждой, а между тем писал таким языком, что каждому писателю непременно следует изучать его. Я часто перечитываю его книгу». Тургенев встал, порылся в книжном шкафу и достал Житие Аввакума. «Вот она, — сказал он, — живая речь московская… Так и теперешняя московская речь часто режет ухо, а между тем это речь чисто русская». Писатель стал читать: «Таже с Нерчи паки назад возвратились к Русе…», цитируя знаменитый диалог Аввакума с женой. На вопрос Луканиной о том, долго ли будут у нее продолжаться поиски собственного литературного стиля, писатель засмеялся и ответил словами Аввакума: «До самыя смерти, Марковна!». «Сравните с этим языком, — заговорил опять Иван Сергеевич, — книжный язык того же времени, ну хоть как пишет боярин Артамон С. Матвеев, ученый человек того времени: «А» — да — «да»… сухо, утомительно… У Аввакума не то, он живою речью писал».
В том же 1878 г. Лев Николаевич Толстой просит в личном письме к H. H. Страхову прислать ему «Путешествие… попа раскольника Аввакума». В. Ф. Лазурский записывает в своем дневнике под 29 декабря 1895 г.: «…Из книжной словесности, — сказал Л. Н. Толстой, — остановился бы, например, на таком превосходном стилисте, как протопоп Аввакум. (Лев Николаевич очень удивился, когда я сказал ему, что у нас Аввакума совсем не включают в учебники)». Толстой, а позже и М. Горький настоятельно рекомендовали включить «Житие» в программы школьного обучения. По свидетельству жены писателя С. А. Толстой (запись в ее дневнике под 3 февраля 1904 г.), «Толстой читал вслух семейным «Житие» протопопа Аввакума». О том же пишет и Д. П. Маковицкий (запись в дневнике под 28 марта 1906 г.): «После обеда Лев Николаевич читал нам из «Истории» Соловьева про протопопа Аввакума. Во время чтения прослезился. С большим уважением и любовью говорил о нем. Хвалил выдержки из «Жития Аввакума», приводимые Соловьевым: «коротко и образно»». «О преподавании русской литературы, — вспоминает сын писателя С. Л. Толстой, — Лев Николаевич говорил: «Обыкновенно сообщают очень немногое о былинах и летописях и о допетровских русских писателях — о переписке Ивана Грозного с Курбским, о жизнеописании протопопа Аввакума, о Котошихине, Посошкове и др. Между тем это серьезная, содержательная литература…«».
Федор Михайлович Достоевский в «Дневнике писателя за 1876 г.» отмечает: «…Мы, на нашем ещё неустроенном и молодом языке, можем передавать глубочайшие формы духа и мысли европейских языков: европейские поэты и мыслители все переводимы и передаваемы по-русски, а иные переведены уже в совершенстве. Между тем, на европейские языки, преимущественно на французский, чрезвычайно много из русского народного языка и из художественных литературных наших произведений до сих пор совершенно непереводимо и непередаваемо… Пушкин тоже во многом непереводим. Я думаю, если б перевесть такую вещь, как сказание протопопа Аввакума, то вышла бы тоже галиматья, или, лучше сказать, ровно ничего бы не вышло… нельзя не признать… что нашего-то языка дух — бесспорно многоразличен, богат, всесторонен и всеобъемлющ…».
Произведениями Аввакума восхищался писатель Всеволод Михайлович Гаршин, о котором В. А. Фаусек в своих воспоминаниях пишет следующее: «Он любил изучать старую русскую литературу, и некоторые старинные произведения были его любимыми книгами, которые он знал почти наизусть. К числу таковых принадлежало, напр., житие протопопа Аввакума». «Он почитал в особенности житие протопопа Аввакума», — сообщает И. И. Ясинский в своей статье о писателе.
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк ставил «Житие» наравне с другим выдающимся памятником древнерусской литературы «Словом о полку Игореве». Он писал в 80-е годы XIX в.: «…„Слово о полку Игореве“ и автобиография протопопа Аввакума. Стиль — это весь человек, а по языку нет равных этим двум гениальным произведениям… первому уже отдана приличная дань уважения, а теперь очередь за вторым… Полагаю, что именно сейчас самый благоприятный момент для такой оценки. Я удивляюсь, что до сих пор не найдется ученого человека или талантливого критика, который сопоставил бы рядом автобиографию попа Аввакума с исповедью хоть все того же автора „Власти тьмы“». И в другом месте: «…Исповедь попа Аввакума — этот забытый литературный перл… Его по достоинству оценил один Тургенев и только по своей благовоспитанности не сопоставил с confession (исповедью — К. К.) гр. Л. Толстого».
Русский этнограф-беллетрист Сергей Васильевич Максимов, посетивший место казни протопопа Аввакума в Пустозерске писал: «Аввакум здесь (в Пустозерске. — К. К.) между прочим написал свою автобиографию в виде послания к своему духовнику иноку Епифанию — в высшей степени любопытное сочинение как по авторской откровенности, так и по приемам изложения. Это один из выдающихся памятников письменности 17-го века, не имеющий себе равносильных соперников, по языку изложения. Все мертвые формы книжного языка здесь заменены формами обиходного, и повесть, веденная простым разговорным способом, драгоценным для изучающих сущность и тонкости родного слога» («Год на Севере»).
Писатель-народник Александр Иванович Эртель, наставляя начинающих литераторов, говорил: «Случалось ли вам читать русские песни, сказки, былины, житие Аввакума, прислушиваться к говору и к рассказам крестьян, мещан, дореформенных купцов? Если нет, или без достаточного внимания, то надо. Это родник живой воды, который всегда будет давать жизнь, живописность и силу оборота и выражения и даже мыслям нашей „культурной“ поэзии».
Весьма высоко оценивал литературное творчество Аввакума Алексей Максимович Горький: «Язык, а также стиль писем протопопа Аввакума и „Жития“ его остается непревзойденным образцом пламенной и страстной речи бойца, и вообще в старинной литературе нашей есть чему поучиться». А. М. Горький досадовал в 1900 г., — вспоминает В. А. Десницкий, — «…что никак не удается добиться введения в школьные программы изумительного по языку, реалистического по приемам письма, глубоко лиричного „Жития“ протопопа Аввакума».
Алексей Николаевич Толстой: «Российская изящная словесность с начала возникновения (если не считать уникального изумительного памятника «Слово о полку») до конца XVII века пользовалась давно вымершими формами церковнославянского языка. Это была российская латынь. Народная живая речь считалась «подлой»… Только раз в омертвелую словесность, как буря, ворвался живой, мужицкий, полнокровный голос. Это были гениальные «Житие» и «Послания» бунтаря, неистового протопопа Аввакума, закончившего литературную деятельность страшными пытками и казнью в Пустозерске. Речь Аввакума — вся на жесте, канон разрушен вдребезги, вы физически ощущаете присутствие рассказчика, его жесты, его голос. Он говорит на «мужицком», «подлом» языке…» («О драматургии»).
Писатель Леонид Максимович Леонов признавался: «По своему языку, по своему эпическому темпераменту, для меня имело большое значение Житие протопопа Аввакума — замечательный памятник XVII века».
XX век с его катаклизмами по-новому открыл для себя огнепального протопопа. Аввакуму посвятил свою историческую миниатюру «Аввакум в пещи огненной» русский писатель, автор многочисленных художественных произведений на историческую тематику Валентин Саввич Пикуль. В начале миниатюры Пикуль пишет: «Из темной глуби XVII столетия, словно из пропасти, нам уже давно светят, притягательно и загадочно, пронзительные глаза протопопа Аввакума, писателя, которого мы высоко чтим.
В самом деле, не будь Аввакума — и наша литература не имела бы, кажется, того прочного фундамента, на котором она уже три столетия незыблемо зиждется. Российская словесность началась именно с Аввакума, который первым на Руси заговорил горячим и образным языком — не церковным, а народным…
Реализм, точный и беспощадный, реализм, убивающий врага наповал, этот реализм нашей великой литературы был порожден «Житием протопопа Аввакума».
Первый публицист России, он был предтечею Герцена!
А кто он? Откуда пришел? И где пропал?..
«Житие» его включено в хрестоматию, и каждый грамотный человек должен хоть единожды в жизни прикоснуться к этому чудовищному вулкану — этому русскому Везувию, извергавшему в народ раскаленную лаву афоризмов и гипербол, брани и ласки, образов и метафор, ума и злости, таланта и самобытности.
Нельзя знать русскую литературу, не зная Аввакума!»
* * *
До публикации «Жития» Аввакум мог быть известен широкому читателю только по немногочисленным и скупым, но при этом весьма тенденциозным упоминаниям в миссионерской литературе и энциклопедических словарях, где факты его биографии перевирались до неузнаваемости. Известному русскому писателю (а по совместительству чиновнику по делам «раскола», по долгу службы разорявшему старообрядческие скиты) Павлу Ивановичу Мельникову-Печерскому (1819—1883) принадлежит достаточно подробная биографическая заметка об Аввакуме (со списком всех известных на то время его сочинений) для первого тома «Энциклопедического словаря». Аввакум неоднократно упоминается в исторической работе Мельникова «Очерки поповщины», датированной 1863—1867 годами.
Уже в конце XIX в. появились первые попытки литературной обработки аввакумовского «Жития». Пожалуй, первым, кто обратился в художественной литературе к личности огнепального протопопа и вообще к теме церковного раскола середины XVII в., был русский писатель, историк и публицист Даниил Лукич Мордовцев (1830—1905). В его романе «Великий раскол», впервые опубликованном в 1880 г. в журнале «Русская мысль», а на следующий год вышедшем отдельной книгой, Аввакум изображен с большой симпатией. Писатель опирался как на произведения самого Аввакума, так и на характеристику, данную историком С. М. Соловьевым в его фундаментальном труде «История России с древнейших времен». Соловьев считал, что в протопопе Аввакуме воплотились самые яркие черты русского национального характера и называл его «протопопом-богатырём». При этом историк подчеркивал особое значение «Жития» как исторического источника: «Важность памятника заключается в том, что он лучше других памятников переносит нас в Россию XVII века, от которой мы отошли так далеко и явления которой мы с таким трудом понимаем».
Как отмечает исследователь творчества Д. Л. Мордовцева А. В. Устинов, «появление романа „Великий раскол“, в котором протопоп Аввакум был изображен сложной и многогранной личностью, было встречено читающей публикой с большим интересом. Симпатии автора склонялись более на сторону „раскольников“, поэтому роман натолкнулся на отрицательные отзывы в миссионерской среде». Так, известный борец с «расколом» профессор Н. И. Субботин выступил на страницах «Русского вестника» с подробной статьей «Историк-беллетрист» (1881), в которой подверг автора и его произведение резкой критике.
Писатель Николай Семенович Лесков, рассуждая об Аввакуме в статье «Церковные интриганы» (1882) и явно метя в Мордовцева, охарактеризовал протопопа как узкого, но неугомонного фанатика, с которым «современные нам исторические романисты носятся как с „тихою лампадою“». Однако его отношение к Аввакуму не всегда было таким.
В 1866—1867 гг. писатель начал работать над обширным романом-хроникой «Чающие движения воды», позднее переработанным и переименованным в роман «Соборяне». Центральной фигурой романа по первоначальноиу замыслу должен был стать протопоп Савелий Туберозов, в личности и характере которого Лесков хотел дать художественное воплощение идеального героя-борца. А прообразом такого борца за обновление русской церкви, за превращение ее из бюрократическо-реакционной силы в живое и связанное с народными интересами общественное учреждение стал для писателя как раз протопоп Аввакум. Но все же в окончательном варианте романа нет ни одного упоминания об Аввакуме, хотя психологическая общность между старгородским протопопом — правдоискателем Савелием Туберозовым и Аввакумом, как отмечает И. З. Серман, «не нуждается в пространных доказательствах». На это указывали и другие исследователи, писавшие о Лескове. В частности, Б. М. Эйхенбаум проследил в своей статье «Иллюзия сказа» (в его книге: Сквозь литературу. Изд. «Academia». Л., 1924) влияние сказовой формы сочинений Аввакума на произведения Н. С. Лескова и об использовании последним сочинений Аввакума.
Исследователи творчества Н. С. Лескова отмечали также, что в первоначальной редакции 2-й и 3-й частей романа «Божедомы» писатель поместил пересказ «Жития» Аввакума и ввел троекратное появление его перед Туберозовым в «видении». Аввакум привлек внимание писателя силой и упорством своего героизма: «Двадцати трех лет Аввакум вооружился против лжи, откуда бы она ни шла, и заслужил за это порицание и гонение властей, долг которых отстаивать истину», — писал Лесков в первоначальной редакции романа. Однако в окончательном тексте «Соборян» уже не осталось никаких прямых упоминаний Аввакума или цитат из его произведений.
Хотя в последующие годы к образу протопопа Аввакума чаще всего обращались поэты (что и будет главной темой настоящей статьи), к литературной обработке его «Жития» прибегали и писатели-прозаики. Ал. Алтаев (литературный псевдоним Маргариты Владимировны Ямщиковой; 1872—1959) и Арт Феличе (псевдоним Людмилы Андреевны Ямщиковой-Дмитриевой; 1893—1978) опубликовали в соавторстве в 1918 г. рассказ «Протопоп Аввакум», вошедший в их книгу «Детство знаменитых людей, ч. II. Друзья свободы, ученые, вероучители». Рассказ сопровождают 3 рисунка работы художника К. Н. Фридберга: 1) Аввакум защищает мать от пьяного отца, 2) Анастасия Марковна не дает отцу бить Аввакума, 3) ребенок Аввакум в Григорове. Тот же А. Алтаев в своем «историческом романе из русской жизни XVII в.» «Разоренные гнезда» посвятил Аввакуму целиком несколько глав (М., 1928).
Исторические романы Алексея Павловича Чапыгина (1870—1937) посвящены главным событиям русской истории второй половины XVII в. Пятая глава его неоконченного романа «Гулящие люди» (М., 1938) носит название «Аввакумово стадо» и описывает в несколько гротесковой манере пребывание вернувшегося из сибирской ссылки протопопа в доме боярыни Ф. П. Морозовой в Москве. Выросший на Русском Севере и прекрасно знавший быт и нравы русских старообрядцев, Чапыгин, тем не менее, предпочел остаться в плену широко распространенных в прежние годы стереотипов: рисуя образ Аввакума, он приписывает ему такие отрицательные черты, как религиозный фанатизм, консерватизм и невежество. Подобная трактовка Аввакума вступает в очевидное противоречие с «Житием» и другими его творениями.
В советскую эпоху впервые была сделана попытка показать образ протопопа Аввакума на сцене. Поставили трагедию в 5 действиях и 6 картинах «Патриарх Никон» Владимира Феофиловича Боцяновского (1869—1943) (Пг., 1923). Первое представление состоялось 27 декабря 1922 года в Петрограде в Государственном театре. Роль Аввакума исполнял И. К. Самарин-Эльский. В 1924 г. пьеса шла в Житомирском городском театре. К представлению был изготовлен специальный плакат «Суд над Аввакумом». В первые послереволюционные годы художественная инсценировка «Протопоп Аввакум» шла в некоторых школах Центрально-городского района города Петрограда, в частности в школе, помещавшейся в бывшей гимназии Штемберга на Звенигородской улице.
На Первом съезде советских писателей в Москве (1934) имя протопопа Аввакума упоминалось как имя писателя-бойца, который способствовал развитию гражданских мотивов в нашей литературе. В дальнейшем те или иные «аввакумовские» следы можно встретить у многих писателей советской и постсоветской эпохи — К. А. Федина, Ф. В. Гладкова, В. С. Гроссмана, К. А. Тренёва, М. М. Пришвина, Л. М. Леонова, А. А. Ахматовой, Б. В. Шергина, Ф. А. Абрамова; отдельные произведения посвятили ему Д. А. Жуков, Ю. М. Нагибин, В. С. Пикуль, В. В. Личутин, Н. М. Коняев, В. А. Бахревский… Однако нас, прежде всего, будет интересовать здесь тема «Протопоп Аввакум и русская поэзия».
* * *
Когда речь заходит о теме, заявленной в заглавии данной статьи, надо, в первую очередь, помнить о том, что сам Аввакум с его поразительным чувством родного слова был не просто писателем, но, вне всякого сомнения, и поэтом, первым старообрядческим гимнографом. В. В. Кожинов в статье «Классика и „доклассика“ сегодня», отмечая, что «множество лирических „посланий“ и „слов“» протопопа Аввакума «имеет, несомненно, поэтический характер», писал о «вполне определенном ритмическом строении» этих текстов. Однако ритмическая проза — явление нередкое в древнерусской литературе, и то, что к этой форме прибегал в своих произведениях Аввакум — неудивительно. Но Аввакума можно считать поэтом и в более узком, техническом смысле этого слова, т. е. стихотворцем. Этой теме посвящена статья известного русского филолога и исследователя древнерусской литературы академика А. М. Панченко «Протопоп Аввакум как поэт».
Явления новой культуры, пришедшие с Запада — схоластическая «философия», составлявшая содержание этой новой культуры, и «вирши», ставшие господствующим жанром литературы «московского» барокко, — встречали у Аввакума резкое неприятие: «… и аще что реченно просто, и вы, Господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природный язык, виршами филосовскими не обыкл речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет». Как отмечал А. М. Панченко, Аввакум «стремился создать противовес барочной культуре (это главная причина его колоссальной продуктивности). В борьбе с нею он вынужден был так или иначе откликаться на те проблемы, которые эта культура выдвигала. В ней все более весомо заявляло о себе индивидуальное начало — и Аввакум также культивирует неповторимую, лишь ему присущую творческую манеру. „Царицей искусств“ в барокко считалась поэзия — и Аввакум также начинает пользоваться мерной речью, ориентируясь на народный сказовый стих».
В результате, Аввакум сам обращается к стихотворной форме выражения. Старообрядческая культура с самого начала раскола широко пользовалась стихотворной речью — сначала «относительным силлабизмом», тоникой (включая акцентный раешный стих), позднее — изосиллабизмом (например, у инока Авраамия, духовного сына Аввакума, и в Выго-Лексинской школе). Академик Панченко проводит подробный стиховедческий анализ трех аввакумовских текстов: «Хвала о Церкви», «О, душе моя…», «Послушай мене, Боже…» (все они помещены в начале данной антологии) и убедительно доказывает, что их можно определить как стихотворные. Свое глубокое исследование А. М. Панченко скромно называет не столько исследованием, сколько «программой», «предварительным очерком», «постановкой проблемы», считая, что этими тремя фрагментами стихотворное наследие Аввакума не исчерпывается. И это действительно так.
С нашей точки зрения, особого внимания заслуживает ряд произведений протопопа Аввакума, обращенных к находившимся в заточении в Боровске своим духовным дочерям и единомышленницам — боярыне Феодосии Прокопьевне Морозовой, княгине Евдокии Прокопьевне Урусовой и Марии Герасимовне Даниловой. Сам находясь в заточении в далеком Пустозерске и получая скупые известия о судьбе боровских страдалиц, Аввакум восхищался подвигами Морозовой и ее соузниц, называя их в своих посланиях «святыми» и обращаясь к ним в таких, исполненных высокой поэзии словах, приближающихся по своему звучанию к церковным гимнам:
«Херувимы многоочития, серафими шестокрильнии, воеводы огнепальныя, воинство небесных сил, тричисленная единица Трисоставнаго Божества, раби вернии: Феодора в Евдокее, Евдокея в Феодоре и Мария в Феодоре и Евдокее! Чюдной состав — по образу Святыя Троицы, яко вселенстии учителие: Василий, и Григорий, Иоанн Златоустый! Феодора — огненный ум Афанасия Александрскаго, православия насаждь учения, злославия терние иссекла еси, умножила семя веры одождением Духа. Преподобная, по Троицы поборница великая, княгиня Евдокея Прокопьевна, Свет Трисиянный, вселивыйся в душу твою, сосуд избран показа тя, треблаженная, светло проповеда Троицу Пресущную и Безначальную. Лоза преподобия и стебль страдания, цвет священия и плод богоданен, верным присноцветущая даровася, но яко мучеником сликовна, Мария Герасимовна, со страждущими с тобою взываше: „Ты еси, Христе, мучеником светлое радование“».
«Увы, Феодосья! Увы, Евдокея! Два супруга нераспряженная, две ластовицы сладкоглаголивыя, две маслицы и два свещника, пред Богом на земли стояще! Воистинну подобни есте Еноху и Илии. Женскую немощь отложше, мужескую мудрость восприявше, диявола победиша и мучителей посрамиша, вопиюще и глаголюще: «приидите, телеса наша мечи ссецыте и огнем сожгите, мы бо, радуяся, идем к жениху своему Христу».
О, светила великия, солнца и луна Руския земли, Феодосия и Евдокея, и чада ваша, яко звезды сияющыя пред Господем Богом! О, две зари, освещающия весь мир на поднебесней! Воистинну красота есте Церкви и сияние присносущныя славы Господни по благодати! Вы забрала церковная и стражи дома Господня, возбраняете волком вход во святая. Вы два пастыря, пасете овчее стадо Христово на пажетех духовных, ограждающе всех молитвами своими от волков губящих. Вы руководство заблуждшим в райския двери и вшедшим — древа животнаго наслаждение! Вы похвала мучеником и радость праведным и святителем веселие! Вы ангелом собеседницы и всем святым сопричастницы и преподобным украшение! Вы и моей дряхлости жезл, и подпора, и крепость, и утверждение! И что много говорю? — всем вся бысте ко исправлению и утверждение во Христа Исуса.
Как вас нареку? Вертоград едемский именую и Ноев славный ковчег, спасший мир от потопления! Древле говаривал и ныне то же говорю: киот священия, скрижали завета, жезл Ааронов прозябший, два херувима одушевленная! Не ведаю, как назвать! Язык мой короток, не досяжет вашея доброты и красоты; ум мой не обымет подвига вашего и страдания. Подумаю, да лише руками возмахну! Как так, государыни, изволили с такия высокия степени ступить и в бесчестия вринутися? Воистинну подобни Сыну Божию: от небес ступил, в нищету нашу облечеся и волею пострадал. Тому ж и здесь прилично о вас мне рассудить».
На смерть святых боровских страстотерпиц Аввакум написал «О трех исповедницах слово плачевное». В этом слове высокоторжественная поэзия сочетается с искренней и человечной задушевностью. Аввакум искренне оплакивает смерть своих любимых духовных дочерей, и за этикетными формулами, заимствованными из кладезей древнерусской книжности, слышится его неподдельная скорбь:
«Увы мне, осиротевшему! Оставиша мя чада зверям на снедение! Молите милостиваго Бога, да и меня не лишит части избранных Своих! Увы, детоньки, скончавшияся в преисподних земли! Яко Давыд вопию о Сауле царе: горы Гельвульския, пролиявшия кровь любимых моих, да не снидет на вас дождь, ниже излиется роса небесная, ниже воспоет на вас птица воздушная, яко пожерли телеса моих возлюбленных! Увы, светы мои, зерна пшеничная, зашедшия под землю, яко в весну прозябшия, на воскресение светло усрящу вас! Кто даст главе моей воду и источник слез, да плачю другов моих? Увы, увы, чада моя! Никтоже смеет испросити у никониян безбожных телеса ваша блаженная, бездушна, мертва, уязвенна, поношеньми стреляема, паче же в рогожи оберченна! Увы, увы, птенцы мои, вижю ваша уста безгласна! Целую вы, к себе приложивши, плачющи и облобызающи! Не терплю, чада, бездушных вас видети, очи ваши угаснувшии в дольних земли, их же прежде зрях, яко красны добротою сияюща, ныне же очи ваши смежены, и устне недвижимы».
Свою похвалу трем боровским мученицам Аввакум заканчивает такими возвышенными словами:
«Оле, чюдо! о преславное! Ужаснися небо, и да подвижатся основания земли! Се убо три юницы непорочныя в мертвых вменяются, и в бесчестном худом гробе полагаются, им же весь мир не точен бысть. Соберитеся, рустии сынове, соберитеся девы и матери, рыдайте горце и плачите со мною вкупе другов моих соборным плачем и воскликнем ко Господу: „милостив буди нам, Господи! Приими от нас отшедших к Тебе сих души раб Своих, пожерших телеса их псами колитвенными! Милостив буди нам, Господи! Упокой душа их в недрех Авраама, и Исаака, и Иякова! И учини духи их, иде же присещает свет лица Твоего! Видя виждь, Владыко, смерти их нужныя и напрасныя и безгодныя! Воздаждь врагом нашим по делом их и по лукавству начинания их! С пророком вопию: воздаждь воздаяние их им, разориши их, и не созиждеши их! Благословен буди, Господи, во веки, аминь“».
* * *
Первое стихотворное посвящение четверице пустозерских мучеников — протопопу Аввакуму, дьякону Феодору, священнику Лазарю и иноку Епифанию — принадлежит выдающемуся старообрядческому деятелю и духовному писателю, настоятелю Выговского поморского общежительства Симеону Дионисиевичу (князю Мышецкому). Это небольшое стихотворение, написанное в традициях русской силлабической поэзии XVII века, завершает седьмую главу («О отце Епифании Соловецком») его монументального труда «Виноград Российский» (1730—1733) — мартиролога жертв никоновской церковной реформы.
Тако страдальцев сия! добра четверица:
Божиих ополчений красна колесница;
Храбрыми подвизаньми. Гонящих сломляет:
Чудными показаньми люди удивляет.
Четверокольно убо в тризнище впряжеся:
Всехрабро же яздящи в небо вознесеся.
В XVIII веке имя протопопа Аввакума встречается лишь в сатирическом изображении в стихах Антиоха Кантемира (9-я сатира и его примечания к ней: «Аввакум, первый расколов затейщик, самая безмозгая, буйная и упрямая голова был, от которого великие хулы на православную веру произошли, за что он по указам казнь достойную приняв, но в раскольников в святых есть»), в некоторых стихотворных народных драматических произведениях, в сатире М. В. Ломоносова на Тредиаковского («Ода Трисотину») и в его поэме «Петр Великий». Вот отрывок из последней, представляющий собой патетический монолог Петра:
Едва сей бурный вихрь несчастьем укротился,
И Я в спокойствии к наукам обратился,
Искал, где знания сияет ясный луч,
Другая мне гроза и мрак сгущенных туч
От суеверия и грубости восходит
И видом святости сугубый страх наводит.
Ты ведаешь, — раскол, что начал Аввакум
И пустосвят-злодей, его сообщник дум,
Невежество почтет за святость старой веры.
Пристали ко стрельцам ханжи и лицемеры:
Хованский с сыновми, и Мой и церькви враг,
Не устыдился быть в совете побродяг.
Здесь камни сношены к стенам на Капитонов;
Там камни бросаны против святых законов.
О церьковь! О святынь исполненный олтарь!
О как дерзнула к вам коснуться злобна тварь!
Не можно их почесть в сообществе словесных,
Что смысл, и совесть их, и честь в пределах тесных.
С той же отрицательной оценкой, как врага просвещения и всего нового, упоминается имя Аввакума в стихотворении Н. П. Огарева «Юмор» и в сатирической легенде С. А. Соболевского. Однако все же первой серьезной попыткой поэтической обработки «Жития» стала поэма Дмитрия Сергеевича Мережковского «Протопоп Аввакум», написанная в 1887 г. Впервые она была опубликована в его сборнике «Стихотворения» (1888), однако не полностью: цензура значительно урезала текст, не разрешив печатать те места поэмы, которые содержали резкие высказывания Аввакума о новообрядческом духовенстве и жестокостях своих гонителей. Полностью поэма была напечатана только в 1904 г., причем для нового издания автор переработал и значительно сократил 5-ю главу, убрав из нее строки, в которых Аввакум вспоминает о своей жажде любви и счастья в молодые годы, что не соответствовало изменившимся представлениям Мережковского об Аввакуме.
Известен интерес Мережковского к религиозной проблематике, отразившийся как в его художественном творчестве, так и в многочисленных статьях. Он — один из организаторов Религиозно-философского общества (1901), ставившего целью объединить интеллигенцию и церковь. Путешествуя вместе с женой З. Н. Гиппиус по Италии и Греции, он собирал материалы для трилогии «Христос и Антихрист», над которой работал целых 12 лет (1893—1905). Вместе с тем идеи народничества, занимавшие его в молодости, впоследствии сблизили Мережковского со старообрядчеством и мистическим сектантством. В июне 1902 г. он с женой посетил берега озера Светлояр в Нижегородской губернии (берега которого, по старообрядческому преданию, скрывают невидимый град Китеж). Здесь он близко общался со староверами, интересовался историей русского церковного раскола. «Мережковский наш, он с нами притчами говорил», — делились впечатлениями о своём необычном госте староверы из глухой костромской деревушки с М. М. Пришвиным, через несколько лет проехавшим тем же маршрутом.
Позже, собирая материалы для романа о царевиче Алексее, Мережковский посетил Керженские леса Семёновского уезда, старинный духовный центр русского старообрядчества. «Невозможно передать всего энтузиазма, с которым он рассказывал и о крае этом, и о людях», — писал В. В. Розанов. «Болярин (так его называли там) уселся на пне дерева, заговорил об Апокалипсисе… и с первого же слова он уже был понятен мужикам. Столько лет не выслушиваемый в Петербурге, непонимаемый, он встретил в Керженских лесах слушание с затаённым дыханием, возражения и вопросы, которые повторяли только его собственные. Наконец-то, „игрок запойный“ в символы, он нашел себе партнера».
Но вернемся к поэме. Многое здесь впервые. Начать с того, что это — первая поэма Мережковского. Впервые стала достоянием серьезной поэзии тема церковного раскола середины XVII века, биография одного из главных действующих лиц тех далеких событий. При этом образ протопопа выписан с явным сочувствием — достаточно сказать, что поэма написана от первого лица — от лица самого Аввакума. Тем самым автор словно отождествляет себя с героем своего повествования. Отсюда берет начало целая традиция в русской поэтической «аввакумиане» — М. Волошин, В. Шаламов, С. Петров, Ф. Ракушин, А. Городницкий, А. Панченко, А. Вознесенский — все так или иначе говорили в своих стихах от лица Аввакума.
Вместе с тем, не будучи в прямом смысле слова «гражданским» поэтом, Мережковский охотно разрабатывал в своих стихах мотивы любви к ближнему и готовности пострадать за свои убеждения. Это отразилось и в его поэме, посвященной Аввакуму. Поэт ставит целью показать Аввакума жертвой и мучеником никониан, прославить готовность протопопа «страдать за убеждения», вызвать сочувствие к нему. Голос его звучит порою очень смело:
Горе вам, Никониане! Вы глумитесь над Христом, —
Утверждаете вы церковь пыткой, плахой и кнутом!
…………………………………………………………
Горе вам: полна слезами и стенаньями полна
Опозоренная вами наша бедная страна.
…………………………………………………………
Нашу светлую Россию отдал дьяволу Господь:
Пусть же выкупят отчизну наши кости, кровь и плоть.Знайте нас, Никониане! Мир погибший мы спасем;
Мы столетние вериги на плечах своих несем.За Христа — в огонь и пытку!.. Братья, надо пострадать
За отчизну дорогую, за поруганную мать!
Однако из всего богатого событиями и фактами «Жития» Мережковский отбирает, в первую очередь, сцены, показывающие страдание и смирение протопопа. Аввакум-борец, человек громадной энергии и воли как будто в меньшей степени интересует Мережковского и чужд поэту, воспевавшему в своем поэтическом творчестве не борьбу, а безволие, увядание, смерть. Искусственной и слишком уж сусальной выглядит и концовка поэмы:
Дай мне, Боже, хоть последний уголок в святом раю,
Только б видеть милых деток, видеть Марковну мою.Потрудился я для правды, не берег последних сил:
Тридцать лет, Никониане, я жестоко вас бранил.Если чем-нибудь обидел, — вы простите дураку:
Ведь и мне пришлось немало натерпеться, старику…Вы простите, не сердитесь, — все мы братья о Христе:
И за всех нас, злых и добрых, умирал Он на кресте.Так возлюбим же друг друга, — вот последний мой завет:
Все в любви — закон и вера… Выше заповеди нет.
Удивительно точно охарактеризовал поэму Мережковского такой тонкий знаток древнерусской книжности и русского старообрядчества, как поэт Михаил Кузмин. В журнале «Аполлон» в разделе «Письма о русской поэзии» он писал: «При том поэзия Мережковского несколько старит этого нашего современника, принадлежа всецело по корням и даже приемам к поэзии Полонского, Фофанова и более всего Надсона: тот же гладкий неприятной гладкостью, бледный и недостаточно выразительный стих, скучные и довольно примитивные экскурсии в историю (очень далекие от парнассизма), всегда моральные, или общественные, то размышления, то разсуждения. Эти недостатки особенно заметны в Протопопе Аввакуме, где становится прямо обидно за острое, полное подлинной поэзии, восторга, простоты и умиленности „Житие протопопа Аввакума“, изложенное гладенькими, банальными строчками, причем вся поэзия от прикосновения благонамеренного поэта исчезла, как бес от ладана. И странно, что автор исторических романов как бы лишается совершенно чувства исторической атмосферы в стихах, до того, в своей бледности, похожи друг на друга и Аввакум, и Франческа, и св. Франциск, одинаково облитые журчащими, вялыми строчками».
Однако несмотря на вялость и некоторую схематичность поэмы, нужно отдать должное Мережковскому: все-таки он был первым, кто попытался запечатлеть образ Аввакума в русской поэзии. Произведение не прошло незамеченным и даже в некоторой степени получило народное признание — вторая часть поэмы (начиная со слов «Укрепи меня, о, Боже, на великую борьбу…») стала духовным стихом, до сих пор популярным среди старообрядцев.
* * *
Совершенно новое прочтение русского старообрядчества и образа протопопа Аввакума дала культура Серебряного века. Как всякая культура в кризисный период обращается к своему прошлому, так и творческая интеллигенция Серебряного века начинает все пристальнее всматриваться в допетровскую патриархальную Русь, которой придается ореол «святой древности». Советский литературовед и фольклорист В. Г. Базанов в статье, посвященной аввакумовским традициям у Н. А. Клюева и А. А. Блока (1976) удивлялся, что «протопоп Аввакум несколько неожиданно становится актуальной фигурой… в начале XX в.». Однако, на наш взгляд, это вполне закономерно, учитывая, что трагические события нашего XX века уходят своими корнями в век XVII. Об интересе Александра Блока к личности протопопа Аввакума свидетельствует его переписка с Николаем Клюевым. Л. Д. Менделеева-Блок, жена поэта, вспоминала: «Блок очень любил читать сочинения Аввакума, особенно его автобиографию. Аввакум был предметом частых разговоров в нашей семье. Блок хотел написать поэму об Аввакуме». В личной библиотеке А. А. Блока среди других книг по старообрядчеству находится и «Житие» Аввакума в издании Тихонравова.
Наиболее востребованными из старообрядческих мифологем оказываются для Серебряного века легенды о «заповедной земле» и о «священной книге». Этнографы, журналисты, писатели печатают ряд очерков, связанных с паломничествами на Светлояр. Выше уже говорилось о таком путешествии Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппиус. Миф о Китеже отобразился в поэзии Н. Клюева, С. Есенина, С. Клычкова, С. Городецкого, М. Волошина, И. Бунина, в прозе М. Горького (повесть «В людях»), В. Короленко (очерк «Светлояр» из цикла «В пустынных местах»), К. Федина (роман «Города и годы»), Б. Пильняка (роман «Голый год»), Вс. Иванова («Белый остров») и др. В живописи к теме Китежа обращались А. М. Васнецов и Н. К. Рерих, К. А. Коровин и М. П. Клодт, в музыке — С. Н. Василенко в кантате «Сказание о граде Китеже и тихом озере Светлояре» и Н. А. Римский-Корсаков в опере «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».
Известно о близком общении со старообрядцами Андрея Белого, А. Блока. Вяч. Иванова, М. Пришвина, Д. Мережковского, М. Кузмина и новокрестьянских писателей, которые были наиболее тесно связаны с этой традицией, поскольку либо росли в тесном контакте со старообрядцами (С. Есенин), либо были потомственными старообрядцами (Н. Клюев, С. Клычков). Не прошли русские писатели Серебряного века и мимо личности и творчества протопопа Аввакума. Наиболее глубоко тема старообрядчества отразилась в творчестве поэтов Серебряного века Н. А. Клюева и М. А. Кузмина. Николай Алексеевич Клюев (1887–1937) родился в северной онежской глуши. Его мать, староверка филипповского согласия, была плачеей и сказительницей. Для Клюева протопоп Аввакум был великим писателем, защитником «красоты народной», хранителем художественного наследия Древней Руси. О «прадеде» Аввакуме он впоследствии напишет в одной из своих автобиографических заметок: «Учился — в избе по огненным письменам Аввакума». В своем творчестве Клюев опирался на народную фольклорную традицию и духовные стихи. В 1911 г. вышла первая книга стихов Клюева («Сосен перезвон»), в 1912 г. — вторая («Братские песни»). Эти сборники принесли поэту всероссийскую славу. Стихи, религиозные гимны и песни, входящие в сборники, — не стилизация под фольклор, а сотворенный песенный пласт, органически существующий в музыкальной и обрядовой стихии Русского Севера. Именно это органическое совмещение в едином творческом мире мотивов, кажущихся несовместимыми, является одной из характерных черт поэзии Клюева. По мнению исследователей, Клюев явил в русской литературе ХХ века отношение к Слову, свойственное летописцам и проповедникам дониконовской Руси — стихотворение, проза, публицистические статьи, письмо, дарственная надпись на книге — все это в клюевском мире лишь разные ипостаси одного текста.
В 1913 г. вышел сборник стихов Клюева «Лесные были», содержание которого навеяно олонецкими мотивами. В этом же году печатается цикл стихов «Избяные песни», появление которых было связано со смертью матери. В 1915–1916 гг. Клюев становится общепризнанным главой так называемых новокрестьянских поэтов (С. А. Есенин, называвший Клюева своим учителем, С. А. Клычков, П. В. Орешин, В. А. Ширяевец и др.). Стихи Клюева послереволюционных лет проникнуты ностальгией по крестьянской Руси, «избяной» старине — и острым, мятежным неприятием «города» и всех форм «западной» цивилизации. Принципиальным для Клюева было сохранение «дедовской веры» — даже в контексте принимаемых поэтом революционных преобразований (сборники «Песнослов», кн. 1–2, «Медный кит», оба 1919; «Избяные песни», 1920; «Изба и поле», 1928; поэмы «Мать-Суббота», 1922; «Плач по Есенину», «Заозерье», обе 1927). В 1928 г. Клюев пишет поэму «Погорельщина», объявленную властями «контрреволюционной». В 1934 г. его арестовали и отправили в ссылку. В 1937 г. Клюев был расстрелян. «Я сгорел на своей „Погорельщине“, как некогда сгорел мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей или неволей связует две эпохи: озаренную смолистыми кострами и запалами самосожжений эпоху царя Федора Алексеевича и нашу такую юную и поэтому много не знающую», — писал он в письме поэту Сергею Клычкову из своей ссылки.
Он словно предсказал свой будущий путь практически накануне революции в стихотворении 1916 или 1917 г. «Где рай финифтяный и Сирин…»:
Когда сложу свою вязанку
Сосновых слов, медвежьих дум?
«К костру готовьтесь спозаранку»,
Гремел мой прадед Аввакум.Сгореть в метельном Пустозерске
Или в чернилах утонуть?
Словопоклонник богомерзкий,
Не знаю я, где орлий путь.
У другого представителя новокрестьянской поэзии, Александра Ширяевца, образ огнепального протопопа появляется в его лиро-эпической поэме о голоде в Поволжье «Мужикослов» (1921). Поэма была высоко оценена Сергеем Есениным, который знал ее наизусть, однако советская цензура того времени долго не пропускала ее в печать (издана только в 1923 г.). Поэма А. Ширяевца построена в форме раздумий и видений во время ночной бессонницы: перед его взором проходит вся нелегкая многовековая история «мужицкой» Руси — праотцов, дедов, отцов. Неразрешимость противоречия между талантливостью простого русского народа и беспросветностью его существования приводит к желанию мстить, к бунту.
Распалилась мужицкая дума!
Чу, засеченных смертный крик!
Брызжут искры костра Аввакума,
Слышу Разина грозный зык!
Однако революцию 1917 года Ширяевец принимает с «крестьянским» уклоном: «Чудеса! — писал он в одном из своих писем. — Много криков, лозунгов и прочего, кое от чего начинает тошнить, но я жду, что скажет не фабричная, считающаяся только с Карлом Марксом Русь, а Русь деревенская, земледельческая, и заранее отдаю ей мои симпатии, ибо только в ней живая сила». Безвременно умерший поэт так и не принял утвердившуюся после революции установку на литературу как на средство выполнения политического заказа.
* * *
В 1918 г., в охваченном революцией и Гражданской войной Крыму создает свою поэму «Протопоп Аввакум» поэт-символист Максимилиан Волошин. Впервые он прочёл «Житие» Аввакума в январе 1913 г. в Москве, возможно, под воздействием картины В. И. Сурикова «Боярыня Морозова» (1884–1887). Созданная позднее поэма именно Сурикову и была посвящена. Однако Волошин и сам был художником и исток его интереса к Древней Руси, как отмечает исследовательница волошинского творчества А. Н. Зинкевич, имел изначально скорее визуальное, чем литературное или историософское происхождение, и был связан с 1913 годом — знакомством с Суриковым и осознанием русской иконы как художественного явления (в Императорском Археологическом институте в Москве в рамках празднования 300-летия Дома Романовых прошла выставка древнерусского искусства, где были представлены «прежде всего, новгородские, а также московские иконы XIV–XVI веков»).
Замысел поэмы относится еще к концу 1917 г., однако полностью она была написана в течение первой половины 1918 г., когда Волошин получил из Москвы необходимые для работы книги. Поэма представляет собой стихотворное переложение «Жития» Аввакума и некоторых других его произведений. Волошин по возможности старался сохранить язык и стиль аввакумовского оригинала, для чего избирает форму свободного стиха, тяготеющего к нерифмованному ямбу.
Мое рожденье было
За Кудмою-рекой
В земле Нижегородской.
Отец мой прилежаще пития хмельного,
А мати — постница, молитвенница бысть.
Аз ребенком малым видел у соседа
Скотину мертвую,
И, во ночи восставши,
Молился со слезами,
Чтоб умереть и мне.
С тех пор привык молиться по ночам.
В композиционном отношении текст поэмы Волошина делится на 15 главок, которые «соединяются (сцепляются) одна с другой с помощью ритмического приёма», по определению французской исследовательницы Мари-Од Альбер: последняя строка предыдущей главы — она же первая строка последующей (часто не дословно точное воспроизведение, при этом иногда меняется разбивка на строки) — по типу «венка сонетов». Известно, что Волошин любил эту твердую форму и работал с ней и ранее: им написаны два венка сонетов «Corona astralis» (1909) и «Lunaria» (1913).
Поэма «Протопоп Аввакум» впервые была опубликована в киевском журнале «Родная земля» (1918, №1), а затем вошла в книгу поэта «Демоны глухонемые» (Харьков, 1919) — в раздел под характерным названием «Пути России», посвященный философскому осмыслению важнейших событий отечественной истории. Интересно, что для одного из разделов этой книги Волошин взял также эпиграф из «Жития»: «Выпросил у Бога светлую Росию сатона, да же очервленит ю кровию мученическою». Упоминается Аввакум и в других стихотворных произведениях поэта — в поэме «Россия» (замысел — конец 1918-го, написание — 1924-й): «Бакунину потребен Николай, Как Петр — стрельцу, как Аввакуму — Никон». В анкете М. М. Шкапской, которую заполняли гости Дома поэта (в том числе, и сам хозяин) в 1924 г., на вопрос «любимый писатель» Максимилиан Волошин ответил «протопоп Аввакум», а во втором варианте анкеты — просто «Аввакум».
В последующие годы Волошин не терял интереса к истории старообрядчества и к старообрядческой культуре. Возможно, не последнюю роль в его интересе к этой теме сыграло и то, что в 1923 г. его второй женой и верной помощницей стала Мария Степановна Заболоцкая, которая происходила по материнской линии из семьи латгальских староверов и свое детство провела в Режице (Резекне). Через 11 лет после написания «Аввакума» Волошин снова обращается к теме раскола. На этот раз материалом для его поэтической переработки становится «Житие» инока Епифания Соловецкого, пустозерского соузника и сострадальца Аввакума. В 1929 г. он создает поэму «Сказание об иноке Епифании». Упоминается там и Аввакум:
А вместе Федор, Аввакум и Лазарь,
Когда костёр зажгли, в огне запели дружно:
«Владычица, рабов своих прими!»
* * *
Образ протопопа Авввакума, мученика XVII века, становится небыкновенно созвучным русским людям века XX, волею судеб оказавшимся на чужбине. Неоднократно к нему обращаются поэты и прозаики Русского Зарубежья. В середине 1920-х годов русский критик и литературовед первой волны эмиграции К. В. Мочульский признавал, что для современных русских прозаиков «Аввакум, пожалуй, нужнее Толстого…». Чем объяснить такое повышенное внимание к личности и творчеству протопопа Аввакума в революционные и первые послереволюционные годы? По мнению современного исследователя Ю. В. Розанова, это объясняется несколькими причинами. Во-первых, общим интересом к отечественной истории и поиском в ней харизматических личностей, созвучных современности. Во-вторых, наличием в текстах Аввакума «пророческих» откровений, легко поддающихся современной эсхатологической интерпретации. Слова Аввакума: «Выпросил у Бога светлую Россию сатана, да очервленит ее кровью мученической» в годы революции и Гражданской войны зазвучали совершенно по-особому. Наконец, в-третьих, присутствием Аввакума в революционных «святцах» в статусе одного из первых борцов за освобождение трудового народа.
В 1939 г. в Харбине отдельным изданием выходит поэма русского поэта-эмигранта Арсения Несмелова (псевдоним Арсения Ивановича Митропольского) «Протопопица», написанная по мотивам «Жития» протопопа Аввакума. Поэзия Несмелова была известна уже в 1920-е годы, её высоко ценили Борис Пастернак, Марина Цветаева, Николай Асеев, Леонид Мартынов, Сергей Марков и другие. Некоторое время его даже продолжали публиковать в Советской России, однако настоящая популярность к нему пришла в эмиграции, в Харбине. Валерий Перелешин, представитель младшего поколения харбинских поэтов, ставил Несмелова очень высоко и считал его если не своим учителем, то человеком, которому он обязан вхождением в литературу.
Несмелов не стремился к передаче всех граней личности огнепального протопопа — поэма посвящена почти исключительно изображению взаимоотношений Аввакума и его верной подруги и жены Анастасии Марковны. В Аввакуме Несмелов видит человека несгибаемого характера и железной воли, талантливого писателя и умную, смелую личность:
Был он смел и умен. И писателем был
Беспощадным для гнили и нечисти, —
Огневое перо он себе раздобыл
Без указок риторики греческой.
Жизнь и особенно мученическую смерть протопопа на костре поэт рассматривает как события общерусского значения:
И сгорит протопоп в купине огневой
И Россию костер опалит его.
Как верно отмечает О. А. Бузуев, автор монографии «Поэзия Арсения Несмелова», «противопоставление Аввакума боярину Пашкову, и в итоге — царю, определяет динамику идейного развития конфликта поэмы, создает ее внешний, исторический фон, на котором разыгрывается трагедия русской женщины». Анастасия Марковна, «сирота из сельца из Григорова», опора и поддержка Аввакума в его нелегкой судьбе, «помощница ко спасению», делила с протопопом многочисленные горести и редкие радости их совместной супружеской жизни. Вместе с мужем и детьми Анастасия Марковна переносила все ужасы сибирской ссылки и тем самым предварила судьбу жен декабристов:
Через двести годов этим самым путем
Полетят Трубецкая с Волконскою.
Несмелов не только излагает известные нам по «Житию» факты отношения Аввакума к жене, но старается воссоздать образ Анастасии Марковны, «ясноглазой» супруги протопопа, со всеми ее переживаниями. Он стремится показать трагедию женщины, насильно оторванной от мужа и сознающей постепенное отчуждение и охлаждение человека, с которым прожила долгую и трудную жизнь. Заключенная в Мезени, Анастасия Марковна разлучена со своим «Петровичем»; вести от мужа не приносят ей облегчения: в «исступлении древлепророческом» Аввакум шлет жене послания, в которых ей не хватает простых и теплых слов утешения, «Петровича нет меж священных цитат», послания его звучат «как Апостола чтение». Это не письма прежнего любящего и заботливого мужа, а поучения сурового подвижника, который чувствует, что «при жизни становится свят». Целиком захваченный борьбой за старую веру, обличая никониан, утешая и ободряя «верных», Аввакум и «подружию», и детей своих не выделяет из числа остальных «горемык миленьких», страдающих за двуперстие. Горькое чувство одиночества, тоска и отчаяние становятся уделом супруги огнепального протопопа:
Одиночество жжет. Опускает тюрьма
Навсегда свою крышу над старицей.
Поэма Арсения Несмелова в чем-то оказалась пророческой: после занятия Харбина Красной Армией в 1945 г. он был в августе того же года арестован и вывезен в СССР. Согласно официальной справке, умер 6 декабря 1945 г. в пересыльной тюрьме в Гродекове (ныне посёлок Пограничный в Пограничном районе Приморского края).
* * *
В 1920-е гг. преподавание в Советской России древнерусской истории и литературы находилось фактически под запретом, но и здесь не могли обойтись без Аввакума. Любое новое движение (неважно — политическое, эстетическое или религиозное) всегда стремится выстроить свою родословную, найти своих предшественников в истории. Новая идеология видела своих предтеч в Степане Разине, Емельяне Пугачеве, былинном Василии Буслаеве. По-своему была перетолкована и личность протопопа Аввакума. Выше уже говорилось о восприятии Аввакума Д. С. Мережковским в его поэме. Этот образ Аввакума как борца и чуть ли не революционера, несомненно, восходит к его восприятию народниками, которое впоследствии через первых большевиков было унаследовано и советской литературой. Характерно, что в 1931 г. в своем выступлении на партийной конференции стихотворец-агитатор Демьян Бедный обращается к образу Аввакума, который ассоциировался у него с недавними политкаторжанами и представлялся как образец революционера.
Сибиряк Михаил Скуратов посвящает протопопу Аввакуму шестую главу своей обширной поэмы «Сибирская родословная, или Сказания о Братском Остроге» (1937) — «Узник Братского Острога». Поступив в 1924 г. в Москве в Литературный институт имени В. Я. Брюсова, куда всего лишь за месяц до своей кончины его принимал сам Брюсов, он достаточно быстро освоился с новой коньюктурой. Чего стоят хотя бы следующие строки:
Ему б порадеть зипунишкам народным,
водить за собой мужиков обнищалых,
а он их повел на костры!.. И, не дрогнув,
предвидел их смерть в бердышах и пищалях!
Природным вождем был, и голос — как медь.
А время заставило рясу надеть.
Был совестью века и буйства примером,
а стал — Христа ради — и он старовером,
востер на язык и строптивый к тому ж…
Беда озорной, огнепальный был муж
и верил в свои чудеса и чужие.
И вот за продерзость, за речи срамные
был схвачен нарядом казаков и войск
и ссылкой пожалован в дальний Тобольск
и дальше, в Даурию, услан с детьми,
и плыл по порогам, хватил кутерьмы…
Несмотря на то, что Скуратов характеризует Аввакума как «совесть века», отмечает, что тот «сознал величие Москвы да Руси», все же, с авторской точки зрения, он растратил народные и свои могучие силы, талант «природного вождя» не на то, на что надо бы, а «впустую». К сожалению, «упрек, содержащийся у М. Скуратова, — как отмечал В. И. Малышев, — „общее место“ у многих поэтов, обращающихся к Аввакуму. Спор никониан и приверженцев старины изображается обычно „глупым“, протест Аввакума — бессмысленным. Это — следствие неисторического подхода к Аввакуму».
1937 год возродил новую волну интереса к аввакумовскому наследию. Изучая биографии русских поэтов, впоследствии обращавшихся в своем творчестве к образу мятежного протопопа, неожиданно начинаешь открывать для себя одну характерную деталь: многие из них оказались в 1930—1950-е гг. жертвами политических репрессий и на себе испытали все ужасы советских тюрем, лагерей или суровых таежных «командировок». Сюда можно отнести имена таких поэтов, как Виктор Василенко, Сергей Петров, Ольга Берггольц, Ярослав Смеляков, Виктор Боков, Варлам Шаламов… Особое место в этом ряду принадлежит Шаламову, создавшему один из наиболее известных литературных и публицистических циклов о жизни заключённых советских исправительно-трудовых лагерей. Аввакум был одним из любимых литературных и исторических персонажей Шаламова, безусловно, в их судьбах и характерах было много общего. Об этом очень точно сказал Вяч. Вс. Иванов в мемуарном эссе о Шаламове с многозначительным названием «Авакумова доля»: «Когда думаешь о Шаламове, из русского прошлого, из великих образцов литературы и жизненного геройства прежде всего встает Аввакум… Вместе с Аввакумом Шаламов вошел в многовековую историю русского мученичества, долготерпеливого и гордого борения за право на свободу и правду».
Аввакуму посвящена небольшая поэма В. Шаламова «Аввакум в Пустозерске» (впоследствии, уже в начале XXI в., вдохновившая кинорежиссера Н. Н. Досталя на съемки 20-серийной киноэпопеи «Раскол»). Поэма написана от первого лица и представляет собой пространный монолог огнепального протопопа:
Не в бревнах, а в ребрах
Церковь моя.
В усмешке недоброй
Лицо бытия.Сложеньем двуперстным
Поднялся мой крест,
Горя в Пустозерске,
Блистая окрест.Я всюду прославлен,
Везде заклеймен,
Легендою давней
В сердцах утвержден.Сердит и безумен
Я был, говорят,
Страдал-де и умер
За старый обряд.
При этом поэт, отождествляя себя с Аввакумом, вкладывает в уста своего героя очень личные, сокровенные мысли и чувства. Недаром в комментарии к поэме он указывал: «Одно из главных моих стихотворений». Поэтому и интерпретация им вождя русского старообрядчества отличается от «канонической» и скорее соответствует народническо-марксистской. По меткому замечанию Ю. В. Розанова, «шаламовский Аввакум — это Аввакум образца 1920-х годов, Аввакум в марксистском историографическом освещении. Подлинный Аввакум не мог столь пренебрежительно говорить об обрядах („Для Божьего взгляда / Обряд — ерунда“) и, тем более, осознавать свою борьбу как борьбу за свободу („Наш спор — о свободе“)».
Аввакум Шаламова — это герой народной борьбы. Поэтому далеко не случайно заключительные строки поэмы перекликаются со словами другого борца за народную свободу — Тиля Уленшпигеля из одноименного романа Шарля де Костера:
Пускай я осмеян
И предан костру,
Пусть прах мой развеян
На горном ветру.Нет участи слаще,
Желанней конца,
Чем пепел, стучащий
В людские сердца.
В первые же месяцы Великой Отечественной войны, когда снова становится актуальным обращение к национальным истокам, возвращаются имена героев русской истории. 7 ноября 1941 года в своей знаменитой речи глава Советского Союза И. В. Сталин предложил народу страны Советов вдохновляться не только личностью Ленина, но и «мужественным образом наших великих предков»: Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова… Нужно сказать, что у ортодоксальных коммунистов этот список вызвал негодование. Но Сталин понимал, что народ не хочет сражаться за мировую революцию, а за Россию — будет.
В блокадном Ленинграде Ольга Берггольц пишет свое знаменитое стихотворение «Август 1942 года». Обращаясь к женщинам-защитницам города, поэтесса вдохновляется образом Аввакума и говорит такие слова:
Ты русская — дыханьем, кровью, думой.
В тебе соединились не вчера
мужицкое терпенье Аввакума
и царская неистовость Петра…
…Такая, отграненная упорством,
твоя душа нужна твоей земле…
Единоборство? — Пусть единоборство!
Мужайся, стой, крепись и — одолей.
По воспоминаниям В. И. Малышева, «О. Ф. Берггольц рассказывала… что, когда она читала стихотворение в воинских частях, оборонявших Ленинград, эти строки производили сильное впечатление на слушателей. К ней не раз подходили воины и спрашивали, кто такой был Аввакум, интересовались его судьбой».
* * *
Новая волна интереса к фигуре огнепального протопопа среди советских писателей и поэтов приходится на 1960-1980-е гг. Не в последнюю очередь она была вызвана публикацией издательством «Художественная литература» в 1960 г. (практически через сто лет после первой официальной публикации) книги «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения» под общей редакцией Н. К. Гудзия. Немалый тираж издания (35 000 экземпляров) способствовал более широкому знакомству читающей публики с творчеством выдающегося русского писателя и проповедника, а следовательно, и появлению новых произведений, посвященных ему. Характерно в этом смысле стихотворение Николая Рыленкова «Надпись на „Житии протопопа Аввакума“»:
О протопоп строптивый Аввакум!
Я вижу, Житие твое читая,
Как, над церковным спором вырастая,
Вбирал в себя ты боль народных дум.
С той болью, простодушен и суров,
Встал на костер ты без мольбы во взоре,
А если бы врагов осилил в споре —
Сам для костров не пожалел бы дров.
В 1960-1980-е гг. заметно усилились национальные акценты в поэзии, расширилось обращение поэтов к национальному быту, к историософским проблемам. В этот период появляется немало поэм на темы из русской истории, стремление изобразить сильный национальный характер. Сюда, в частности, относится поэма сибирского поэта Василия Федорова «Аввакум». Живой и мудрый, самобытный и дерзкий, он развивает в своем произведении идею защиты прав творческой личности, воспевая волевой характер протопопа, вступающего в конфликт с царем.
Царь глядит с мольбою:
— Протопоп, смирись… —
Не велит, а молит:
— Миленький, покайся…Протопоп взъярился:
— Худу не учи!
Бог, он правду любит.
Я ему за близких!.. —
Засветились очи,
Будто две свечи
Загорелись в темных
Окнах монастырских.
Оригинальный текст, посвященный Аввакуму, создал Николай Ладыгин. Ладыгин — мастер палиндромов, и его стихотворение «Протопоп Аввакум» — по сути маленькая поэма-палиндром, представляющая изложение «Жития» и входящая в его книгу «Золото лоз». «Житие протопопа Аввакума» было одной из любимых книг Ладыгина. Неизвестно, насколько глубоко интересовала поэта богословская основа спора между Аввакумом и Никоном. Возможно, Ладыгина, как и многих других писателей до и после него, привлекало в Аввакуме инакомыслие, дух противоречия, владевший огнепальным протопопом. Ладыгину удалось, не прибегая к стилизации, достигнуть удивительного соответствия со стилем «Жития». Эта маленькая поэма читается как сплошной монолог Аввакума.
У ряда поэтов образ Аввакума появляется в связи с посещением тех или иных мест, освященных его именем. Сюда можно отнести стихотворения Якова Белинского «Жгут старый Братск», Ярослава Смелякова «Один день», Николая Тряпкина «Черная печорская тайга», Леонида Хаустова «В Братске», Виктора Кочеткова «Родина Аввакума», Юрия Адрианова «Северный пролог», Александра Плотникова «У памятника Аввакуму» и др. Нередко обращались к протопопу Аввакуму его земляки — нижегородцы Александр Плотников, Юрий Адрианов, Федор Сухов… У последнего Аввакуму, кроме отдельных стихотворений, посвящено целое драматическое повествование в стихах «Красная палата», которое в силу достаточно большого объема этого произведения мы не стали публиковать в данной антологии. В настоящее время готовится его отдельное издание.
В целом, в советской поэзии 1960-1980-х гг. чувствуется более личное восприятие Аввакума — как живого человека и гениального писателя. Все реже встречается ходульный идеологизированный образ «борца» и «революционера», сожженного «за великия на царский дом хулы».
* * *
В постсоветской России творчество Аввакума снова становится востребованным, получая новое прочтение. Всплеск национально-религиозной и общественной активности 1980–1990-х годов возродил и интерес к старообрядчеству, в том числе и к фигуре огнепального протопопа. Падение советского строя, отказ от старой идеологии, политические, экономические и нравственные потрясения, переживаемые страной в данный период, новые вызовы вестернизации, мучительные поиски национальной идеи — всё это как будто бы снова возвращало нас в XVII век, когда начиналась та злополучная никоновская церковная реформа… В русской поэзии вновь возникает образ Аввакума, причем парадоксальныи образом возникает у поэтов, ранее находившихся на разных идеологических полюсах.
Поэт-патриот, прошедший Великую Отечественную войну, Виктор Кочетков остро переживал распад Советского Союза и нашествие на отечественную культуру западного «чужебесия». Образ Аввакума не раз появлялся в его творчестве — ему посвящены такие стихотворения, как «Родина Аввакума» и «Последняя ночь Аввакума». Но актуальнее всего звучит стихотворение Кочеткова 1990-х гг. «Обличение Аввакума»:
Им обычай претит.
Перестройщикам вынь да положь
завезённое всё,
новомодное всё из Европы.
Будто пращуры наши
не знали, где правда, где ложь,
будто жили до этого
только одни недотёпы.С кем ты дружбу ведёшь?
С кем всё чаще якшаешься ты?
Эти в уши тебе напоют
всякой чуши и гили.
Ну, какой же разумник
от горбатого ждёт прямоты.
Ведь горбач, по присловью,
исправится только в могиле.
Представитель левого крыла русской поэзии — Андрей Вознесенский — безусловно, талантливейший поэт, по выражению одного литературоведа, всю жизнь игравший по законам шоу-бизнеса. В советские времена положение его было несколько двусмысленно — он воспевал Октябрьскую революцию и Ленина и вместе с тем подвергался резкой критике со стороны партийного руководства за формализм и авангардизм. У представителей неподцензурной литературы он тоже не находил понимания, Иосиф Бродский называл его «фальшивым авангардистом». Однако Вознесенский уже в последние годы жизни, казалось бы, совершенно неожиданно приходит к осмыслению личности и творчества протопопа Аввакума в совершенно новом для себя ключе и создает оригинальную поэму, посвященную ему, «Я — Аввакум» (2008). В небольшом предисловии к поэме поэт писал: «Зачитываюсь Аввакумом. Меня поразила сочная драгоценная русская крупнокалиберная речь „Жития“. В поэме большие цитаты из нее и авторские комментарии к ней. Интересна главка об отрезанных и вновь отросших языках. Кроме Аввакума, гениального бунтаря, сожженного фанатиками в 1682 году, присутствует еще один персонаж. Это Ванька Струна, бывший дьякон и мучитель героя, ставший кем-то вроде его охранника, с тех пор обретший информацию, завербованный многими разведками, циник и холуй, ненавидящий своего хозяина. Он сопровождает поэму».
Автопортрет или привидение?
Старик, исчадие моих дум?
Кто глядит из воды бадейной?
Вы, Аввакум?
Когда бы меня спросили, отвечу не наобум:
Кто национальная идея России? —
Аввакум!
* * *
Ни в коем случае не претендуя на полноту отражения темы «Протопоп Аввакум в русской поэзии», мы предлагаем читателю антологию (значительно расширенную по сравнению с первым изданием 2011 года), своего рода венок на могилу святого мученика и гениального русского писателя, принесенный разными русскими поэтами, быть может, и не всегда сопоставимыми по масштабу своего дарования, но объединенными общим интересом к личности и судьбе огнепального протопопа. Как считал В. И. Малышев, «цельность и сила человеческой натуры, выдающийся литературный талант, богатство, разнообразие и яркость народного языка — вот в конечном итоге то, что определило обращение поэтов к личности протопопа Аввакума».
Пользуясь случаем, выражаю глубокую благодарность Григорию Александровичу Сухову, родному племяннику русского поэта Федора Сухова, долгие годы собиравшему библиографию стихотворений о протопопе Аввакуме и оказавшему неоценимую помощь при составлении данной антологии.
В. А. Любартович. Уникальный свод документов по истории старообрядческого беспоповства в XX веке
К выходу нового издания книги Е.М. Юхименко «Слава Богу за все!» Переписка И.Н. Заволоко и М.И. Чуванова (1959–1983 )»
В 2019 году корпус научных изданий по истории беспоповского Древлеправославия пополнился публикацией нового фундаментального труда «Слава Богу за все!» Переписка И.Н. Заволоко и М.И. Чуванова (1959–1983)». Автором-составителем этой книги в 232 страницы, включающей обстоятельную вступительную статью, тексты почти полутора сотен писем и примечаний к ним, стала известный исследователь русского староверия, историк, источниковед и музейный деятель, заслуженный работник культуры РФ ЕЛЕНА МИХАЙЛОВНА ЮХИМЕНКО. Книга посвящена памятным юбилейным датам двух выдающихся подвижников старой веры, соработников на ниве духовного просвещения: 120-летию со дня рождения ИВАНА НИКИФОРОВИЧА ЗАВОЛОКО и 30-летию со дня кончины МИХАИЛА ИВАНОВИЧА ЧУВАНОВА. Публикатор этого свода эпистолярного наследия, доктор филологических наук Е.М. Юхименко видела свою задачу в необходимости открытия для заинтересованного, мотивированного на научный поиск читателя важнейшего документального источника по истории старообрядчества прошлого века. Значение этой совокупности частных писем выходит за пределы личной повседневной жизни их корреспондентов и заключается во введении в научный оборот уникального объема сведений о многих событиях и проявлениях религиозной, общественно-церковной и культурной жизни того исторического периода.
Общеизвестно, что в наши дни эпистолярный жанр переживает не лучшие времена в связи с переходом коммуникативной функции в социальные сети, в электронный документооборот. В издавна привычном, бумажном, формате частная переписка не почти не существует, а перевод в виртуальное пространство не способствует ее сохранению и архивированию для общественных нужд. Но именно страницы личных писем современников друг другу содержат ценные размышления, наблюдения и сохраняют для потомков непосредственное отношение корреспондентов к реалиям жизни. Поэтому эпистолярное наследие староверов, безусловно, нуждается в сборе, учёте, тщательном сохранении, систематизации и изучении как документальный материал, представляющий значительный историко-биографический и общекультурный интерес.
В историографии русского старообрядчества существуют единичные примеры публикаций частной переписки. Так, исследователям давно известна подборка документов из личной переписки видных деятелей староверия, связанная с учреждением Белокриницкой иерархии и опубликованная в 1887–1889 гг. историком Н.И. Субботиным. Уже в недавнее время архивист В.В. Боченков в альманахе «Во время оно…» издал письма разных представителей Белокриницкого старообрядчества. Чешский учёный М. Ржоутил не так давно опубликовал письма И.Н. Заволоко нескольким зарубежным корреспондентам. Однако большинство публикаций содержит письма лишь одного из участников переписки, выявить написанное обеими сторонами, ввиду плохой сохранности личных архивов и других трудностей в отыскании таких документов, зачастую не представляется возможным. В результате мы полноценно слышим одного корреспондента и догадываемся о содержании писем второго. В опубликованной переписке И.Н.Заволоко и М.И.Чуванова, благодаря разысканиям Е.М.Юхименко, перед нами – редкий случай! – диалог двух участников коммуниктивного общения.
Настоящая научная публикация Е.М. Юхименко превосходит все известные изложения письменного диалога в старообрядческой среде по объему выявленного документального материала, по его большому научному и общественному значению, по высокопрофессиональному многоаспектному подходу публикатора к изучению эпистолярных памятников, по качеству примечаний в подстраничных сносках, всесторонне освещающих широкий исторический фон авторского повествования в письмах.
В комментариях автора-составителя с достаточной полнотой собраны биографические сведения о всех упоминаемых лицах, необходимые данные о фактах и событиях церковной истории, о бытовых реалиях повседневности. Отрадно, что частные письма приверженцев старой веры, опубликованные целиком, без купюр, независимо от того, каких вопросов касаются их авторы, стали теперь общедоступны. Елена Михайловна Юхименко со всей деликатностью смогла выявить в переплетениях авторской книжной и разговорной речи доверительное повествование, полное искренних переживаний, ёмких характеристик, всестороннего анализа множества актуальных событий.
Вступительная статья к текстам публикуемых писем предуведомляет с возможной полнотой читателя об их содержании, даёт четкую систематизацию переписки по тематике, обращает внимание на новые, неизвестные ранее реалии существования религиозных общин в условиях законодательства тоталитарного государства, выявляет установившиеся связи адресатов с представителями научной среды и культурной общественности.
Оба участника переписки, продолжавшейся 25 лет – И.Н. Заволоко и М.И. Чуванов, – пронесли через все жизненные испытания и невзгоды верность своим религиозным убеждениям, сохранили традиционный для беспоповцев образ мышления, жизни, православного делания. Иван Никифорович Заволоко (1897–1984) был историком, библиографом, знатоком рукописной и старопечатной книги, иконописи, церковного пения. Долгое время он являлся наставником Резекненской федосеевской кладбищенской общины беспоповцев и был тесно связан с Рижской Гребенщиковской общиной. Михаил Иванович Чуванов (1890–1988), будучи председателем Преображенской федосеевской общины, снискал известность как ценитель и собиратель культурного наследия Православия, владелец колоссальной по объему и ценнейшей по подбору древнерусской книжности библиотеки. Их переписка включает 143 письма, хранящихся ныне в архивах Митрополии Русской православной старообрядческой церкви, Рижской Гребенщиковской старообрядческой общины и в Древлехранилище Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук. Всю наиболее важную для исследователей истории и культуры старообрядчества информацию, содержащуюся в письмах корифеев староверия XX столетия публикатор распределила в предисловии на четыре тематических блока:
- СТАРООБРЯДЧЕСТВО. Участники заочного диалога в своих письмах обсуждали события повседневной религиозной жизни беспоповцев, особенности уставных богослужений и убранства храмов в общинах Москвы и Риги, контакты с ответственными лицами из Совета по делам религий. Интересны описания дружеских отношений с видными деятелями староверия, духовными отцами и причетниками общин М.С. Сергеевым, Л.С. Михайловым, И.И. Егоровым, П.Н. Хвальковским, Г.П. Ивановым, А.М. Быстровым, А.Я. Болотиной и другими. И.Н. Заволоко и М.И. Чуванов разделяли консервативную принципиальную позицию тех старообрядцев, которые относились с недоверием к намечавшемуся сближению с новообрядцами с целью восстановления утраченного в XVII веке единства. Безусловно интересен критический разбор И.Н. Заволоко «антистарообрядческого» содержания опубликованного в 1967 году романа А. Черкасова «Хмель».
- СТАРООБРЯДЧЕСКИЙ ЦЕРКОВНЫЙ КАЛЕНДАРЬ. Адресатов – партнёров по оживленной переписке – объединяло активное участие с 1965 года в выпуске «Старообрядческого церковного календаря» – единственного в то время официального ежегодного издания объединений и отдельных общин староверов- беспоповцев СССР. Такая работа стала для них постоянным любимым занятием на протяжении многих лет. Приверженцы строгого научного знания и сторонники духовного просвещения, И. Н. Заволоко и М.И. Чуванов тщательно обсуждали подбор тематики и содержание каждой из календарных статей, справок по богослужебным вопросам, заметок к памятным церковным датам, выискивали редкие изображения икон и храмов для иллюстрирования публикуемых материалов. По настоянию И.Н. Заволоко его друг взялся за подготовку публикаций по истории Преображенского кладбища, его старообрядческих молелен, по биографиям наставников и попечителей. Общими усилиями И.Н.Заволоко и М.И. Чуванов превратили это календарное издание в ценное собрание знаний и сведений по истории, вероучению и традициям богослужебной практики, востребованное многими поколениями староверов беспоповских согласий в повседневном молитвенном обиходе.
- СОБИРАТЕЛЬСТВО. Оба участника эпистолярного диалога были страстными собирателями и знатоками рукописных и старопечатных книг, букинистических изданий по богословию, святоотеческих произведений, литературы по философии и искусствознанию. Автору этих строк в 1983 году посчастливилось увидеть дома у М.И. Чуванова в подмосковном поселке его колоссальное собрание рукописей, книг старой печати, старообрядческой литературы, комплектов дореволюционной периодики, иллюстрированных изданий русской классики, историко-краеведческих книг. Огромное впечатление от увиденных тогда книжных богатств М.И. Чуванова сохраняется в моей памяти и по сей день. Из переписки видно, что книголюбы постоянно обменивались актуальной библиографической информацией, сведениями о новинках книжного рынка, результатами своих археографических изысканий. Друзей-библиофилов очень заботила судьба собранных ими архивов и библиотек. Поэтому, судя по их переписке, они искали возможности сделать свои собрания книг и документов общественным достоянием. Иван Никифорович Заволоко начиная с 1974 года стал постепенно передавать свои рукописи в Древлехранилище Пушкинского Дома и в их числе передал реликвию староверия – знаменитый «Пустозерский сборник» с автографами протопопа Аввакума и инока Епифания. Тогда же ему пришлось расстаться со своей библиотекой, большую часть которой он поместил в книжное собрание Рижской Гребенщиковской старообрядческой общины. Михаил Иванович Чуванов свое основное книжное собрание передал в отдел редких книг Государственной библиотеки имени В.И. Ленина. Большое научное значение этого книжной коллекции было выявлено археографом Ириной Васильевной Поздеевой в подготовленном ею каталоге, изданном в 1981 году.
- ОТНОШЕНИЕ К НАУКЕ. Корреспонденты переписки, ревностные адепты старой веры, всячески стремились выйти из круга общения лишь в религиозной среде и охотно устанавливали контакты с научными учреждениями, с представителями ученого мира и культурной общественности, работниками библиотек, архивов и музеев. В своих письмах И.Н. Заволоко, в частности, делится впечатлениями от участия в конференциях в Пушкинском Доме и в Академии художеств, от работы с книгами и рукописями в Библиотеке имени В.И. Ленина, о посещении Музея имени Андрея Рублева. М.И. Чуванов с готовностью откликается на просьбы друга в оказании содействия для работы с книгами его собрания молодым научным работникам и студентам. В переписке можно найти упоминания о рабочих и человеческих контактах авторов писем с работниками Пушкинского Дома В.И. Малышевым и Г.В. Маркеловым, писателями Д.А. Жуковым и В.Н. Сергеевым, московскими археографами Е.Л. Немировским и И.В. Поздеевой и многими другими работниками науки и культуры.
- Опубликованный Еленой Михайловной Юхименко объемный рукописный материал в виде эпистолярного наследия Ивана Никифоровича Заволоко и Михаила Ивановича Чуванова поможет лучшему пониманию обществом значения личностей двух неординарных деятелей русского староверия и отечественной культуры, уяснению масштаба их роли в религиозной среде и в культурном пространстве страны.
ВАЛЕРИЙ АНАТОЛЬЕВИЧ ЛЮБАРТОВИЧ,
заслуженный работник высшей школы РФ,
лауреат Макариевской премии
П.В. Половинкин. Поморские скиты на Нижегородчине
Как свидетельствует П. И. Мельников, на территории Нижегородской губернии еще в XVII веке появилось, а за последующие тридцать – сорок лет значительно укрепилось и усилилось, староверческое скитское общежительство, в том числе и Поморского согласия. Большинство скитов было расположено по реке Керженец, по названию которой они стали обобщенно называться Керженскими скитами.
Павел Иванович Мельников, как чиновник по особым поручениям Министерства внутренних дел, занимался исследованием и искоренением старообрядчества. В середине XIX века лично посещал староверческие скиты на Нижегородчине, о чем составил подробный отчет. Ряд скитов был описан им под псевдонимом Андрея Печерского в романах «В лесах» и «На горах» с подробными картинами быта и обычаев нижегородских староверов.
«По скитским преданьям, — пишет П. И. Мельников в романе «В лесах», — начало старообрядских поселений в заволжских лесах началось чудесным образом. Во время «Соловецкого сиденья», когда царский воевода Мещеринов обложил возмутившихся старообрядцев в монастыре Зосимы и Савватия и не выпускал оттуда никого, древний старец инок-схимник Арсений дни и ночи проводил на молитве перед иконой Казанской Богородицы. А та икона была прежде комнатною царя Алексея и пожалована им в Соловки еще до патриаршества Никона. Накануне взятия монастыря царскою ратью истомился Арсений, стоя на молитве, задремал. И, будучи в тонком сне, слышал он глас от иконы: «Гряди за мною ничто же сумняся, и где я становлюся, тамо поставь обитель, и пока икона моя будет в той обители, древлее благочестие будет в ней процветать». И видел Арсений, что икона Богородицы в выспрь поднялась и в небесной высоте исчезла… Проснулся инок-схимник, иконы на месте не было… На другой день взят был монастырь. «Соловецких сидельцев» в кандалах перевезли на матерую землю, и здесь Арсению удалось бежать из-под царского караула в леса. Только что ступил он в лесную чащу, видит икону, перед которой молился; грядет та икона поверх леса на воздусех… Идет за нею изумленный и трепетный Арсений. Перед ним деревья расступаются, перед ним сохнут непроходные болота, перед ним невидимая сила валежник врозь раскидывает. «Чудяся бывшему о нем», Арсений идет да идет за иконою. И стала та икона в лесах Чернораменских, неподалеку от починка Ларионова, на урочище Шарпан. И поставил тут Арсений первый скит. <…>
С легкой руки Соловецкого выходца старообрядческие скиты один за другим возникали в лесах Заволжья. Вскоре их появилось больше сотни в Черной рамени, в лесах Керженских, в лесах Рымских и за рекой Ветлугой.» (Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Книга первая.)
Благодаря многочисленным в то время странствующим инокам из разоренных северных монастырей устанавливалось влияние Поморского согласия на местных старообрядцев. Иноки эти селились в диких местах, и были почитаемы всеми, и «начаша приходити к ним Христолюбивии неции, пострищися хотяше».
Скиты «безпоповщинскаго толка», к которому принадлежали принявшие уставы Выгорецкие и находившиеся в общении с Поморцами, в начале 18 столетия были: главный – Макарьев, где после был Воронинский скит, и кроме того: Липовский, Корельский и др.
Стараниями Питирима архиепископа Нижегородскаго Керженские и Чернораменские скиты были уничтожены до 1737 года …
В начале XIX столетия из 54 скитов бывших в Семеновском уезде было 5 скитов, принадлежащих к Поморскому согласию: Липовский, Корельский, Ватомский, Воронинский, Макарьев. В них, как и в Выгорецких монастырях, иноки имели одеяния иноческого образа, те есть мантию и камилавку, как это можно видеть на портретах инока Виталия и прочих в «Истории Выговской пустыни» Ивана Филиппова.
Макарьев скит, по соединении с ним Воронинскаго около 1810 года, получивший название Воронинскаго, а со времени соединения с Ватомским (около 1820 года) назвавшийся Ватомским, находился в лесу и был уничтожен в 1834 году. На месте его осталось кладбище, на которое до сих пор хоронятся раскольники. К этому скиту, однако, по 9-ой ревизии было приписано 2 мужчин и 4 женщины удельных крестьян, живущих по деревням.
Нижегородские скиты поддерживались богатыми старообрядцами из разных городов Империи, в особенности: Московскими, Романовскими, Ржевскими, Новоторжскими, Ивановскими, Казанскими, Самарскими и другими.
Во всех женских общежительствах «служба в часовнях и моленных отправлялась скитницами усердно и неопустительно. Каждая скитская артель жила подаяниями богатых старообрядцев, щедро даваемыми за то, чтобы «матери хорошенько молились». И матери добросовестно исполняли свои обязанности: неленостно отправляли часовенную службу, молясь о здравии «благодетелей», поминая их сродников за упокой, читая по покойникам псалтырь, исправляя сорочины, полусорочины, годины и другие обычные поминовения. Под именем «канонниц», или «читалок», скитские артели отправляли в Москву и другие города молодых белиц к богатым единоверцам «стоять негасимую свечу», то есть день и ночь читать псалтырь по покойникам, «на месте их преставления», и учить грамоте малолетних детей в домах «христолюбивых благодетелей». Отправляли по разным местам и сборщиц с книжками. Ежегодно к празднику Пасхи такие сборщицы съезжались в скит и привозили значительные суммы денег и целые воза с припасами разного рода и с другими вещами, нужными в хозяйстве. В стенах общины каждый день, кроме праздников, работа кипела с утра до ночи… Пряли лен и шерсть, ткали новины, пестряди, сукна; занимались и белоручными работами: ткали шелковые пояски, лестовки, вышивали по канве шерстями, синелью и шелком, шили золотом, искусно переписывали разные тетради духовного содержания, писали даже иконы. Но никто на себя работать не смел, все поступало в общину и, по назначенью настоятельницы, развозилось в подарки и на благословенье «благодетелям», а они сторицею за то отдаривали.»(Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Книга первая.)
После 1812 года подаяний из Москвы в скиты стали присылать меньше и число обителей в Семеновском уезде уменьшилось. К 1826 году было скитов уже только 28 и в них 90 обителей, и которых Поморского согласия: Липовский с 1 обителью, Корельский с 1 обителью и Ватомский с 1 обителью. Всего 3 обители, кроме сирот.
В поморских скитах насчитывалось жителей 182 человека и 1 официально значащаяся моленная.
Постепенному упадку скитов способствовало распоряжение Правительства от 1826 года, по которому: воспрещалось вновь приписывать к скитам «раскольников», воспрещалось строить новые и поправлять старые моленные, устраивать их в домах и иметь колокола, и ко всему прочему стал осуществляться более строгий надзор местных властей за скитами.
Были также случайные обстоятельства, наносившие удар по стройной монастырской жизни, среди которых, в первую очередь были пожары, истребившие Корельский и Ватомский скиты. Приписанные к ним раскольники не обстроились на старом месте, но большей частью перешли в другие, более значимые скиты.
Корельский скит имел общение со староверами Поморского согласия. Располагался он в лесу, неподалеку от Одинцовскаго.
Среди прочих скит был разорен во времена Питирима, но с 1763 года снова возродился, вероятно, на том же месте и процветал до первой половины XIX века, когда его совершенно истребил пожар 1833 года. В середине XIX столетия Мельников – Печерский застает в этих местах деревню Корельскую (возникла в XVIII веке) и «старинное кладбище под сенью сосен – остатки Анфисиной обители». Скит фактически возродился в конце XIX века, но уже в самой деревне, где жили иноки. В 1891 году на деньги Саввы Морозова в скиту была построена новая часовня. На начало ХХ столетия деревня Корельская в начале века была сплошь заселена поморцами. Моленная деревни гремела славой на всю округу. Место изначального скита, называемого дальние кельи, находится в лесу, там заметны ямы и битый кирпич от печей. В самой деревне сохранилось кладбище.
По Высочайшему повелению от 1 мая 1853 года из скитов Семеновского уезда должно было выслать всех раскольников, не приписанных к ним по ревизии. Поэтому совершенно было уничтожено 6 скитов разного согласия. Среди оставленных восьми скитов — Поморский – Липовский.
Ко времени уничтожения керженских и чернораменских скитов в 1853 году не оставалось ни одного мужского скита; были монахи, но они жили по деревням или переходили с места в место, не имея постоянного пребывания.
«Искатели иноческих трудов и созерцательной жизни удалялись в лесные трущобы и там жили совершенными отшельниками в вырытых землянках, иные в срубленных кое-как старческими руками кельях. Но таких пустынников было очень немного.»(Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Книга первая.)
Липовский скит находился в сорока верстах от Семенова к западу на самой границе Костромской губернии. Расположен рядом с оврагом на пространства в пять десятин земли общаго владения казны с уделом и помещиками, неподалеку от деревни Липовки.
К маю 1853 года в Липовском скиту было 17 человек, в основном женского пола. Строения жилые, как обительские, так и сиротские, были в достатке, так что на одну скитницу приходилось по отдельной комнате.
«Внутри околицы обширного селенья не было ни улицы, ни односторонки, ни курмыша. Обнесенные околицей жилые строенья и разные службы были расположены кругом обширного двора, среди которого возвышалась часовня. Строенья стояли задом наружу, лицом на внутренний двор. Такое расположение домов очень давнее: в старые годы русская община всегда так строилась; теперь редко где сохранился круговой порядок стройки, все почти наши селенья как по струнке вытянулись в длинные улицы или односторонки. За Волгой и в северных лесных пространствах кое-где сохранились еще круговые поселенья, напоминающие древнюю общинную жизнь предков. Таковы были и скиты.»(Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Книга первая.)
«Между ними стояли избенки, где жили не принадлежавшие к общинам — «сиротами» звались они. Каждое сиротское строенье на свою сторону смотрело: избы, обычной деревенской постройки, то жались в кучу, то отделялись друг от друга и от обителей просторными пустырями, огородами, кладбищами. Пустыри покрыты были луговиной, на ней паслись гуси, куры и другие домашние птицы обительские, тут же стлали новины для беленья.
В огородах, окружавших со всех почти сторон каждую обитель, много было гряд с овощами, подсолнечниками и маком, ни единого деревца: великорус — прирожденный враг леса, его дело рубить, губить, жечь, но не садить деревья. Чуть ли не в одной Манефиной обители на кладбище и возле него росли березы, рябины и черемуха. Плодовых деревьев в скитах не бывало – за Волгой земля холодна, неродима, ни яблоков, ни вишен, ни груш не родится.
Кладбища середи строений были и старые: запущенные, заросшие бурьяном, и новые, с покрытыми свежим дерном холмиками и с деревянными, почерневшими от дождей и снежных сугробов, столбиками, к которым прибиты медные кресты. Изредка попадались на тех кладбищах деревянные голубцы, еще реже надгробные камни.» (Там же).
«Вокруг по стенам каждой горницы стояли вделанные в стены широкие деревянные лавки, но в иных покоях бывали и диваны, и кресла, и стулья красного дерева, обитые шерстяною или шелковой материей. В переднем углу каждой горницы поставлена была деревянная божница с иконами и лампадами, под нею висела шелковая пелена с крестами из позумента. Светло, сухо, тепло было в тех горницах, а чистота и опрятность такая, что разве только домам Голландии можно было поспорить со скитскими кельями. Кроме теплых покоев, в каждой стае много бывало холодных сеней с темными чуланами и каморками, переходов, тайников. Внизу под жилыми покоями устроены были теплые повалуши, а под сенями глухие подклеты, наверху чердаки, теплые светелки и холодные летники, вышки и смотрильни, в которых под самою кровлей порублены были на все четыре стороны едва видные окошечки.
Крыши делались обыкновенно в два теса со «скалой», утверждались на застрехах и по большей части бывали с «полицами», то есть с небольшими переломами в виде полок для предупреждения сильного тока дождевой воды. Несколько высоких крылец и едва видных выходов окружали каждую стаю. Две, три, иногда до десяти стай с разбросанными между ними избами обычной деревенской постройки, амбарами, погребами, житницами, с стоявшими одаль сараями, конюшнями, конным и скотным дворами, с примыкавшими к строенью огородами, с одним или двумя кладбищами обносились особою изгородью или пряслами из дрючкового леса. Это составляло особую общину и называлось «обителью». Несколько таких обителей составляли скит.» (Там же).
К концу 1850-х годов в Липовском скиту проживало «ревижских» государственных крестьян «православнаго исповедания» одна семья (3 мужчин и 1 женщина) и староверов — Поморского согласия также одна семья, состоящая из 4 мужчин и 4 женщин. Кроме них здесь в отдельном доме жил поморский наставник Григорий Ефимов со своей сестрой, и еще одна старая дева поморского согласия. У наставника была тайная моленная, не уничтоженная в 1853 году.
После погромов служба в некоторых скитах стала совершаться не ежедневно, как бывало прежде, а только по праздникам и воскресным дням.
Шляпинские кельи основаны пострижеником Выговской пустыни иноком Арсением и разгромлены правительственными войсками в 40 – 50 – х годах XIX века. Они были особо почитаемы в народе, так как здесь исполняли все, что исполнялось в кельях руководителями с Выга. В Шляпинских кельях многие обучались чтению, пению и уставу, в том числе будущие наставники со всей округи. Даже часовни на кладбище строили в подражание таковых на Выге. А наставник из с. Воротилово Павел Гаврилович по их разорении принес доску от их построек, врезал в нее медный крест с мироносицами поставил в моленной и почитал как святыню. Оттуда же в Воротилово были перенесены более десяти икон выговских писем.
Последний инок Сергий, — по воспоминаниям И. А. Золотарева, по всей видимости об остатках Шляпинских келий, — в полном иноческом облачении проживал в Нижнем Новгороде в доме Евдокии Васильевны – дочери купца В. А. Кокорева.
Кельи в Жарах. «Конечно, — пишет С. В. Рудаков, — обители с «матушками» и «келейными»в деревнях и селах продолжали существовать долгие годы после падения последних заволжских оплотов древлего благочестия, но … в тридцатых годах (ХХ века – прим. авт.) в Жарах – лесной местности за городом Балахна …. Жили келейники. Богу молились… Обитало их там 8 — 9 человек. У каждого — своя келья, свой участок – огород с луком, картошкой. Удобряли они свою землю за отсутствием навоза соломой. Скотину не держали, пасти негде – кругом одни топи. Собрав на болотах клюкву, старцы отправляли одного из пустынножителей в Балахну. Продав ее на базаре, он закупал там все необходимое и тайно возвращался назад. Порядки в обители были строгие. Ели один раз в день. Молиться сходились в келью старшего… Приблизительно в 1937 году к пустынникам нагрянули «уполномоченные» НКВД, все разграбили, книги, иконы и кельи сожгли, а келейников бросили без суда в горьковскую тюрьму… Не желая подчиняться антихристовой власти, … решили не принимать в тюрьме пищу. Один из голодавших скончался и, как ни странно, остальных отпустили. Вероятно, по причине престарелости арестованных…» (Рудаков С. В. Кельи в Жарах)
Воистину говорит Никон черногорец, что «корень семени духовнаго даже до века не оскудеет!». И сегодня, когда возрождается Поморское иночество, нам, как нельзя кстати, необходимы яркие примеры стойкости в Вере наших достопамятных предков, их стремления служити Христу, поселившись в пустыне и облекшись во святыи иноческии Ангельский образ.
Сегодня Нижегородчина – один из самых густонаселенных старообрядцами регионов России. Здесь действует около двадцати Поморских общин и групп, ведущих свое духовное начало от Соловецкого и Выговского монастырей и их славных продолжателей, местных скитников, крыющихся от преследований ради сохранения Святой Веры и соделавших историю своих скитских поселений как наказ будущим поколениям верных.
Известный русский художник Михаил Нестеров, вдохновленный произведениями Мельникова-Печерского, создал большой ряд картин на тему скитской жизни, погружающими зрителей в мир той эпохи и духовной жизни.
Источники:
Мельников П. И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии. НГУАК. Н. Н.: 1911. Т. 9.
Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах: Книга первая. М.: Худ. лит. , 1977.
Сметанин С. Корельский скит и деревня Корельская. Газета «Старообрядец» № 1, декабрь 1995 г.
Рудаков С. В. Каталог Семеновских святынь. Газета «Старообрядец» № 14, октябрь 1999 г.
Рудаков С. В. Кельи в Жарах. Газета «Старообрядец» № 4, декабрь 1996 г.
Старообрядческие скиты Нижегородской губернии. https://dic.academic.ru
Кобяк Н. А. Новые материалы по истории нижегородского старообрядчества. Рукописи. Редкие издания. Архивы. Из фондов библиотеки Московского университета. – М.: Археографический центр, 1997.