Успенский храм (Мужской двор)

Музей истории и культуры Староверия на Преображенском при Московской Поморской общине

Уважаемые посетители сайта!

Для того, чтобы более детально рассмотреть фотографии, необходимо кликнуть по ним мышкой
(когда курсор мышки курсор - стрелка меняется на палец курсор - палец , значит этот материал активен и его можно просмотреть).

Так же при наведении мышки на превью фотографии вы можете увидеть краткое описание.

В декабре 2023 г. на Четвертых Ковылинских чтениях состоялось официальное открытие «Музея истории и культуры Староверия» в помещении Братского корпуса Московской Поморской общины. За два года до этого руководство общины произвело качественный ремонт в этой части здания, которое до этого находилось в плачевном состоянии. Музей создавался усилиями Культурно-паломнического центра имени протопопа Аввакума. В начале была создана фотовыставка, посвященная Пустозерску (месту гибели протопопа Аввакума и его соузников в 17 веке) и современному паломничеству староверов в эти святые места (автор экспозиции М.Б. Пашинин). Она разместилась в конференц-зале общины. Затем, благодаря поддержке Президентского гранта, а также староверов-попечителей была организована вторая часть музея, в соседних помещениях. Всего общиной на благотворительных началах выделено под Музей четыре зала общей площадью около 200 кв.м. В основу собрания Музея положена коллекция М.Б. Пашинина, издателя, общественного старообрядческого деятеля, председателя Культурно-паломнического центра имени прот. Аввакума, которое собиралось последние 35 лет.

В настоящее время в фонд Музея входят три фотовыставки «Пустозерск – земля Аввакума», «Староверие Севера» и «Московский Преображенский монастырь. Вехи истории» (все — автор М.Б. Пашинин). Два зала посвящены музейным экспонатам, которые представляют культурное и духовное наследие Староверия. Фонд музея можно разделить на несколько больших групп: староверческая книжность, иконописная традиция (иконы на дереве), меднолитые иконы, резные иконы на дереве, церковная утварь (кадильницы, лестовки, подрушники и т.д.).

Самой крупной частью собрания является старообрядческая книжность. Ее, в свою очередь, можно разделить на несколько частей. Самая уникальная часть – это рукописные книги, каждая из которых является единственным экземпляром и представляет историческую и культурную ценность. В экспозиции представлены старообрядческие сборники 17-20 вв., посвященные разным полемическим вопросам как с новообрядческой церковью, так и внутри старообрядческих. Близкой к книжности является традиция старообрядческого лубка. Она выросла из рукописной книжной миниатюры и имеет нравственную, назидательную основу. В коллекции представлены экземпляры лубков и миниатюр от 17 до 20 вв., как рукописные, так печатные (Преображенской типографии). Часть лубков, выставленных в Музее, являются оригинальными , другая часть, посвященная настоятелям Выговского монастыря, копиями. В настоящее время их оригиналы сохранились только в музеях. Организаторы Музея посчитали необходимым использовать хотя бы копии, т.к. 2023 год был посвящен 300- летию создания Поморских ответов, созданных на Выгу братьями Денисовыми, а затем ставшими краеугольной частью поморской традиции. Печатная книга представлена различными старообрядческими изданиями, в основном 19-20 вв. В том числе выставлено печатное издание Поморских ответов Преображенской типографии 1911г., ныне библиографическая редкость. Особенным экспонатом является Толковый Псалтырь, самое большое по размерам и обьему староверское издание (издавалось один раз во второй половине 19 в.). Редкими экспонатами являются книги, напечатанные на гектографе ( техника печати существовавшая в подпольных старообрядческих типографиях конца 19 века). Интересными изданиями представляются книги, напечатанные в типографиях зарубежья, где сохранились крупные староверские общины (19-12 вв.). В собрании представлены и современные издания, посвященные протопопу Аввакуму, подборка Поморских Старообрядческих календарей за разные годы и др..

Иконописная часть собрания представлена иконами Выговского письма (св. Никола, св. Параскева, Распятие с предстоящими) 18 века, а также иконы письма Московских Преображенских мастерских. В основном это избранные святые (семейные небесные покровители), видимо, заказы отдельных прихожан. Эта школа второй половины 19 века недавно была открыта искусствоведом Д.Е. Мальцевой (Русский Музей). Также в экспозиции представлены иконы современных поморских иконописцев Сергея Иванцова, Вячеслава Русакова, Георгия Рощина, Ильи Мельникова и др. Особая тема в иконописной традиции – резная икона по дереву. Несмотря на свою аскетичность она имеет свой северный неповторимый колорит и редко встречается в центральной России. Это предметы привезенные с Русского Севера (Архангельская, Вологодская, Кировская области, Карелия, Республика Коми). Как правило — это традиция беспоповских согласий.

Необычной частью собрания являются кадильницы (кацеи). У беспоповцев была своя традиция изготовления кадило, отличающегося от священнического. Несмотря на строгость церковных правил, каждый мастер вносил что то свое в изготовление этого необходимого предмета церковной службы. Особенно редкими являются глиняные кацеи, эта традиция бытовала на Русском Севере, и в силу своей хрупкости мало сохранялась.

Также в экспозиции представлены старинные лестовки (четки), как вышитые серебром, так и жемчугом. Рядом выставлены современные образцы.

Особая тема экспозиции – старинные фотографии. Два стенда представляют подборку нескольких десятков дореволюционных портретов старообрядческих типов из разных регионов России. Вторая часть коллекции — фотографии известного дореволюционного мастера Дмитриева. Это староверы Поволжья, скиты, портреты, моленные.

Экспозиция Музея не является законченной, это только начало. Организаторы надеются на дальнейшее сотрудничество с представителями академической науки, на помощь прихожан Московской и других общин, впереди еще большой обьем работы.

Запись на экскурсию в Музей:
тел.: +7(926) 741-97-70 или +7(916) 175-03-76
email: tririm@yandex.ru
Директор Музея
Пашинин Максим Борисович

Фотовыставка «Преображенский монастырь. Вехи истории»

Фотовыставка «Пустозерск — земля Аввакума»

Фотовыставка «Староверие Севера»

Старообрядческая книжность

Лубки

Старообрядческая иконопись

Меднолитые иконы

Резные иконы

Церковная утварь

Стих Петрозаводская могила

И.А. Мельников. «Старообрядческие общины Новгородской губернии и Преображенский богаделенный дом в конце XVIII – начале XX века»

Мельников Илья Андреевич,

кандидат культурологии,
научный сотрудник Новгородского государственного
объединенного музея-заповедника,
сотрудник учебно-научной лаборатории
этнологии и истории культуры
Новгородского государственного университета
им. Ярослава Мудрого

 

Новгород и Новгородские «пределы» изначально являлись родиной федосеевского согласия. Его основатель Феодосий Васильев происходил из Крестецкого яма и в его окрестностях начинал свою проповедь. В Новгороде он скончался в тюрьме архиерейского приказа в 1711 году. Есть основания предполагать, что и его сын Евстрат Федосеев, после многих лет жизни в «Польских пределах», все же возвратился на малую родину и скончался в Старой Руссе в 1768 году[1]. Новгородские федосеевцы разделяли учение  Феодосия о староженах и православности «пилатовой титлы» — надписи «IНЦI» на крестах. Эти вопросы были важным камнем преткновения в полемике между федосеевцами и поморцами. Вплоть до 70-х годов XVIII века новгородские федосеевцы не имели разногласий со своими собратьями в других регионах.

Стих Петрозаводская могила

Стих Петрозаводская могила. Сборник кон. XIX – нач. ХХ в., бытовавший в Солецком районе Новгородской области (частное собрание). Л. 30.


Рисунок фасада

Рисунок фасада основного здания и флигеля Старорусской богадельни. 1868 г. РГИА

Однако это единодушие прервалось после того, как Илья Ковылин посетил Выг и Новгород в 1771 г. В ходе поездки он пришел к выводу, что надпись «IНЦI» на крестах изображать не следует. Как повествует «Дегуцкий летописец» и «Алфавит духовный», на мысль об отмене почитания «титлы» Илью Ковылина натолкнуло изучение Чудного Креста на Волховском мосту в Новгороде. Как выяснилось, древний чудотворный крест приобрел свою «четырехлитерную титлу» уже после раскола[2].

В 1781 году произошло разделение старорусских федосеевцев с преображенскими по этому вопросу. Выделился особый федосеевский толк титловщины, который существовал отдельно и противопоставлял себя московским и польским федосеевцам, в конечном итоге отказавшимся от почитания крестов с надписью «IНЦI»[3].

После нескольких лет разделения московская партии удалось победить оппонентов. В 1805 году эмиссары Преображенки получили разрешение на возведение богадельни на старообрядческом кладбище в пригороде Старой Руссы. В это же время начинают открываться старообрядческие кладбища с молитвенными домами по всей губернии. Вполне возможно, что их официальное дозволение и постройка также курировались агентами Преображенского кладбища в Москве. Преображенка активно снабжала провинциальные общины деньгами и служителями в обмен на лояльность[4]. В начале XIX века И. А. Ковылин берет под свою опеку большинство федосеевских общин с условием, чтобы их наставники утверждались старшинами Преображенского общества[5]. Это предопределило тот факт, что уже к середине XIX века большинство общин Новгородской губернии ориентировалось на Преображенский богаделенный дом в вопросах богослужебного устава и вероучения.

В дальнейшем Старорусская богадельня была важным узлом связи с Преображенским богаделенным домом. Во второй половине XIX века серьезным влиянием здесь пользовался инок Антоний – уроженец д. Гачки Старорусского уезда. Приняв постриг на Преображенке от старца Филарета, перешедшего к федосеевцам из белокриницких, он принялся рьяно вводить в старорусской обители московские порядки. Его принципиальность привела к непродолжительному расколу среди старорусских староверов: пытаясь укрепить в обители обычаи Преображенского кладбища, он требовал отказа от распития чая и наложения епитимии на «новоженов» за вступление в брак и деторождение[6].

Отдельные кельи, располагавшиеся на территории Новгородской губернии, также поддерживали связь с Преображенским кладбищем. Интересна судьба инока Ефрема, жившего в д. Жабенцы и Лякова Крестецкого уезда. Как следует из его допросов, Ефим Михайлов был крепостным князей Голицыных – дальних родственников обер-прокурора Святейшего Синода. В 1821 году, взяв плакатный паспорт на год, он отправился в Петербург, откуда уехал в Норскую федосеевскую обитель Черниговского уезда. Застигнутый там опасной болезнью, крестьянин решил принять иноческий постриг с именем Ефрема. Оправившись от болезни, он провел в обители  десять лет, пока его не нашел отец, которому стало в тяжесть «по старости его лет оплачивать госпожи оброки и прочие повинности». Под влиянием просьб родителя, Ефрем решил вернуться в родные места. Живя в отдельной келье, инок Ефрем регулярно отлучался в Москву для «исправления» у своего духовного отца, инока Преображенской федосеевской обители старца Филарета. Возможно, речь идет о том же старце, который спустя годы постриг старорусского инока Антония. По совету старца, Ефрем жил обособленно от «мирских» жителей.

К середине – второй половине XIX века связи с Преображенским богаделенным домом были довольно прочными не только среди иночествующих. По свидетельству чиновника Арсеньева (1853 год), в Крестецком уезде те староверы, «кои ездят по делам веры в Москву, на Преображенское кладбище, сообщают главным двигателям и опорам раскола о ходе дел и о распоряжениях Правительственных, до быта и верований их относящихся. Подобную переписку удалось мне видеть в г. Крестцах у наставника Логгина Иванова»[7]. Наставник из московских мещан Никита Макаров, присланный к крестецким федосеевцам в первой половине XIX века, пользовался почитанием едва ли не как святой: «Память о нем доселе живет в сердцах его последователей, кои даже причисляют его к лику святых и веруют, что он взят живой на небо»[8].

Как видно из отчета чиновника, покровительством Преображенской общины пользовались моленные в Зимогорском и Бронницком ямах, деревнях Карельское Пестово и Гуськи. С Преображенки староверы привозили иконы, книги, лампадное масло. Многие наставники проживали некоторое время при богадельне, туда же отправляли на обучение молодых причетников. Интересно отметить, что в Новгородском уезде сложилась своего рода система распределения авторитета крупных городских общин: «Новгородские раскольники разделяются так сказать на две партии: одни признают над собою власть старшин Волковского /в СПб/ богаделенного дома; другие старшин Преображенского /в Москве/ кладбища. К первой партии принадлежат деревни Тесовской удельной волости и с. Мшага, ко второй раскольники живущие по р. Волхову, в д. Бор и в с. Бронницах»[9].

В ХХ веке достаточно длительное общение с Преображенской общиной поддерживали жители Пестовского и Солецкого районов Новгородской области. Некогда здесь также проживали иноки. По воспоминаниям жителей д. Брикуново Пестовского района, местные верующие старушки специально ходили в некий монастырь в Москве за «Библией». В архиве солецкой семьи Посоховских, ныне хранящемся в Новгородском музее-заповеднике, имеются списки с эпитафии на надгробном памятнике Ильи Алексеевича Ковылина. В стихарниках, переписывавшихся в конце XIX – начале ХХ века в Солецком районе, также можно встретить духовные стихи, посвященные Ф. А. Гучкову. В одном из них, озаглавленном «Петрозаводская могила», есть такие слова:

Наших поздних поколений,
Тут заснувши вечным сном,
Знаменитый тлеет гений
Под насыпанным холмом.

Волю, родину, столицу
Променять решился он
На изгнанье и темницу,
Чтоб соблюсть святой закон[10].

Другой стих посвящен возвращению тела Гучкова в Москву:

Не в лаврах, почестях героя,
В чинах вельможу и крестах
С победного встречают боя,
И не фельдмаршала в звездах.

Но с чувством дружбы, состраданья
Москва того встречает прах,
Венком невинного изгнанья
Кто украсился в небесах[11].

Оба произведения, очевидно, были сочинены на Преображенке. Таким образом, московская федосеевская община оказывала серьезное культурное влияние на своих собратьев в Солецком районе. Оно выходило далеко за рамки приобретения книг преображенской печати и литья, повсеместно распространенного в Новгородской области. Именно под Сольцами дольше всего среди староверов сохранялось безбрачие, и еще в начале 2000-х годов проживали федосеевцы, не перешедшие в поморское согласие.

К сожалению, бесценное наследие старообрядцев Солецкого района, как и Новгородский областной архив, очень сильно пострадали во время войны. Однако документальных свидетельств тесной связи местных староверов с Преображенским богаделенным домом более, чем достаточно, чтобы сделать вывод о серьезном влиянии московской федосеевской общины на старообрядчество Новгородской губернии в конце XVIII – начале ХХ века. Стоит сказать, что помимо Преображенки, новгородские старообрядцы-беспоповцы поддерживали постоянные отношения со старообрядческими общинами Санкт-Петербурга, Поморья и Черниговщины. Постоянные связи с крупными сообществами единомышленников в больших городах позволили новгородскому староверию выстоять в эпоху преследований царской и советской власти.


[1] Подробнее об этом см. Мельников И. А. Внутренняя беспоповская полемика и ее роль в формировании духовных центров новгородского старообрядчества XVIII – нач. XIX в. (готовится к печати).

[2] Маркелов Г. В. Дегуцкий летописец // Древлехранилище Пушкинского Дома: материалы и исследования. – Л., 1990. – С. 235 – 238; «Алфавит духовный» Василия Золотова: исследование и текст / Ред.-сост. Н. Морозова. – Вильнюс, 2014. – С. 94 – 95.

[3] Мальцев А. И. Старообрядческие беспоповские согласия в XVIII – начале XIX в.: проблема взаимоотношений. – Новосибирск, 2006. С. 165, 286; Ивановский Н. Руководство по истории и обличению старообрядческого раскола. – Казань, 1887. – С. 94.

[4] Керов В. В. «Се человек и дело его…»: Конфессионально-этические факторы старообрядческого предпринимательства в России. – М.: «Экон-Информ», 2016. – С. 419 – 420. (590 с.)

[5] Смирнов П. С. История русского раскола старообрядства. – Рязань: Тип. В. О. Тарасова, 1893. – С. 106 – 107.

[6] Дмитриев И. Сказание о жизни в расколе и обращении к церкви Православной бывшего крестьянина Новгородской губернии Старорусского уезда Ивана Дмитриева // Архангельские епархиальные ведомости. – 1889. — №16. – С. 278 – 283.

[7] РГИА. Ф. 1284. Оп. 2-8. Д. 480в. Л. 39 – 39 об.

[8] Там же. Л. 41 об.

[9] Там же. Л. 207 – 207 об.

[10] Сборник рукописный. Кон. XIX – нач. ХХ в. (Частное собрание). Л. 30 об.

[11] Сборник рукописный. Кон. XIX – нач. ХХ в. (Частное собрание). Л. 32 об.

план обители, составленный архитектором Р. Кржижановским

И.А. Мельников. «Старообрядческая обитель в Старой Руссе в конце XVIII – первой половине ХХ века: история, культура, современная историческая память»

Старообрядческая обитель в Старой Руссе в конце XVIII – первой половине ХХ века: история, культура, современная историческая память

В настоящее время появляется все больше работ, посвященных истории развития, духовной жизни и культуре городских старообрядческих скитов и монастырей. В основном, они касаются крупных общероссийских центров «старой веры» – Преображенскому монастырю в Москве, Малоохтинской и Волковской богадельням Санкт-Петербурга, Гребенщиковской общине в Риге и др. При этом история менее значительных региональных центров не так богата историографией, несмотря на то, что они являлись важной частью своеобразной сети «святых мест» старообрядчества.

В настоящей статье мы предпринимаем попытку комплексного описания истории Старорусской богадельни (или монастыря, как она именуется в ряде источников). Обитель была важным духовным, коммуникативным, культурным и образовательным центром для старообрядцев не только Новгородской, но и Санкт-Петербургской, Тверской и Псковской губерний. Дополнительного внимания история этого монастыря заслуживает и потому, что, несмотря на разрушение в результате военных действий в сер. ХХ в., он стал историческим предшественником Старорусской общины старообрядцев поморского согласия, которая продолжает существовать и в наши дни.

История Старорусской федосеевской обители зафиксирована в источниках разнообразного характера. Прежде всего, это различные прошения местных старообрядцев XVIII – XIX вв. и делопроизводственная документация, связанная с преследованиями за веру отдельных наиболее выдающихся насельников, а также попытками церковных и светских властей закрыть монастырь в XIX в. Корпус этих документов рассеян в различных фондах Российского государственного исторического архива и Российского государственного архива древних актов. Не менее интересные, хоть и фрагментарные сведения, характеризующие культуру и традиции Старорусского монастыря, имеются в Отделе письменных источников Новгородского музея-заповедника. Прежде всего, это документы (письма), принадлежавшие старообрядческому книжнику Прокофию Даниловичу, а также переписанные им сборники. Изредка информация о Старорусской федосеевской обители попадала на страницы дореволюционных изданий. Впрочем, эта информация отличается тенденциозным характером и пронизана миссионерско-пропагандистским пафосом. Наконец, историческая память о старообрядческом кладбище и моленной нашла свое отражение в устных нарративах жителей Старой Руссы и прихожан Старорусской поморской общины, записанных автором в 2015 – 2020 гг.

Страницы истории Старорусской старообрядческой обители в кон. XVIII – нач. XX в.

Начальной точкой отсчета в истории старообрядческой богадельни Старой Руссы можно считать 24 марта 1787 г. В этот день Старорусское уездное правление повелело погребать «в расколе умирающих» в особом месте за городской чертой (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Л. 4 об.). По данным архимандрита Макария (Миролюбова), до этого «раскольников» погребали в месте, называвшемся «шабанов крест», где также находили последнее пристанище казнённые преступники, люди, умершие насильственной смертью, самоубийцы и прочие «нехорошие» покойники (Макарий (Миролюбов), 1866. С. 35). Лишь благодаря указу 1787 г. старорусские староверы обрели собственное кладбище.  В 1790 г. ордером губернатора Н. П. Архарова была дозволена постройка на кладбище двух изб с сенями, однако по какой-то причине строительство так и не началось (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Л. 4 об. – 5). Стоит сказать, что постройка подобных часовен при кладбищах вполне вписывалась в общие тенденции посл. четв. XVIII в. Таким образом возникли, например, Преображенское и Рогожское кладбища в Москве (1771 г.), старообрядческое кладбище в Тихвине (1767 г.) и многие другие городские общины, ставшие в дальнейшем крупными центрами старой веры.

Вероятнее всего, задержка в организации постройки была вызвана внутренними разногласиями в беспоповском направлении старообрядчества, которое было наиболее многочисленным на Северо-Западе. Об этом свидетельствуют дальнейшие перипетии при организации богадельни старорусских староверов. В 1801 г. местный купец Марк Коростынский подал Новгородскому губернатору прошение с просьбой «построить на кладбище нашем болницу с молитвенным храмом /или так называемую моленную/ для свободного отправления богослужения нашего по старопечатным книгам, вечерню, заутреню, часы и прочитание за усопших и за здравие по обыкновению и долгу християнскому псалтыри и канонов» (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Лл. 4 – 4 об.). В качестве примера, Коростынский приводил такие же моленные, появившиеся в годы смягчения государственной политики относительно «раскольников»: «на основании как в поморских странах или же сравниваясь во всех содержаниях наших единогласно с московскими как у Ильи Алексеева и с Санкт Петербургскими как у купца Филипа Косцова» (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Л. 4). Светское начальство решило посоветоваться в таком важном вопросе с духовенством. Митрополит Амвросий (Подобедов) лично имел собеседование с М. Коростынским и в целом не возражал против открытия моленной, но с оговорками. В частности, он настаивал, чтобы деятельность староверов находилась постоянно под присмотром полиции. Это было необходимо «для отвращения повода многим просить подобно к унижению господствующей веры» (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Л. 6).

В 1802 г. повторное прошение об открытии моленной «для поминовения по умерших, и больницы для пропитания бедных и престарелых сирот», с обязательством содержать их за свой счет, «дабы избавиться могли они бедные сироты своея нищеты и прискорбности», подали купец Антон Яковлев Ватагин и мещанин Семен Михеев Лодыгин (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Лл. 7 – 8). Они также ссылались на пример аналогичных заведений в Москве и Петербурге. Казалось бы, все могло благоприятствовать удовлетворению этого ходатайства. В указанное время, по отзыву Старорусского епископа, большая часть горожан значилась паствой государственной церкви, но приобщалась к евхаристии редко «по древним закоснелостям», и многие открыто принимали перед смертью старообрядчество (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Л. 13). Не менее красноречиво свидетельство городничего: «в городе ему веренном большая часть из граждан все старообрядцы, и при том все почти первостатейные и богатые купцы» (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Л. 14). Однако устройство моленной на кладбище натолкнулось на неожиданное сопротивление старорусского купечества, очевидно, принадлежавшего к другой группировке старообрядчества.

Именно «первостатейные купцы» выступили противниками организации богадельни. Когда в Городническом правлении спросили, поддерживают ли они начинание А. Ватагина и С. Лодыгина, представители купечества наотрез отказались, сказав, что не имеют надобности в таком заведении. Более того, старообрядческий уездный истеблишмент даже заявил, что «просители никакова не имели от всего общества на прозбу их доверия и согласия, а ежели и были некоторые с ними в согласии, то люди по городу не значущие, из лучшего же купечества никто с ними согласен не был» (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Л. 15). Это можно объяснить лишь одним – большинство старорусских купцов были настороженно настроены относительно своих московских собратьев.

Незадолго до этого, в 1781 г., старорусские федосеевцы разделились с московскими по вопросу почитания крестов с так называемой «пилатовой титлой» — надписью «IНЦI» на верхней перекладине креста. Феодосий Васильев, его сын Евстрат и новгородский наставник Алексей Самойлов полагали, что поклоняться можно только крестам, на которых имеется эта надпись. Московская Преображенская община, вслед за своим лидером Ильей Ковылиным, напротив, отошла от первоначальных позиций согласия, отвергнув почитание «пилатовой титлы». Однако многие федосеевцы не приняли этой реформы, дав начало новому направлению старообрядчества – титловщине. Это согласие было распространено как раз в местах первоначальной проповеди Феодосия Васильева, то есть в Новгородской и Псковской губерниях (Ивановский, 1887. С. 94; Мальцев, 2006. С. 165, 286). В частности, немало титловцев было среди староверов Старой Руссы еще в 1816 г. (РГИА. Ф. 815. Оп. 16. Д. 800. Л. 148 об.). Из старообрядческих и делопроизводственных источников известно и о существовавшей здесь общине филипповцев, которым благоволили купцы Бычатины (Филипповское родословие, 2004. С. 62).

По достаточно неточным данным М. Полянского, старорусские староверы в кон. XVIII в. разделились на «московщинских» и «польских», при этом за «московщинскими» закрепилось название «Бычатинской половины» (Полянский, 1885. С. 169). Вероятно, филипповцы Бычатины ориентировались на Братский двор в Москве, в то время, как федосеевцы Преображенского кладбища были вообще новыми людьми в этой местности и представляли третью сторону спора. Организация Старорусской федосеевской богадельни по образцу и, скорее всего, при поддержке Преображенской общины в Москве, не могла устраивать представителей других партий в старообрядчестве. Получая контроль над общим старообрядческим кладбищем, московские федосеевцы могли гораздо успешнее распространять свое учение. Поэтому проводники их интересов Ватагин и Лодыгин натолкнулись на сопротивление. Узнав о разногласиях среди староверов, Амвросий (Подобедов) также начал утверждать, что их прошение нужно оставить без последствий (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Л. 17).

Окончательно сопротивление старорусского купечества и духовенства синодальной церкви было сломлено лишь в 1805 г., когда, после очередного прошения А. Ватагина, Новгородское губернское правление все же разрешило устроить богадельню на старообрядческом кладбище «за городовым валом» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Лл. 4 – 5 об.). Вероятно, тогда же и началось строительство. Старорусская обитель неоднократно упоминается в документах нач. XIX в., как важный региональный центр старой веры. В 1816 г. священник государственной церкви отмечал, что она пользуется покровительством градской полиции. К вящей ненависти священника особенной активностью в это время отличался «ядовитой наставник при часовенном кладбище» Федор Иванов Трусов, бывший прихожанин церкви Св. Мины (РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133. Л. 165).

Несмотря на ограничительные законы Николая I и введение Военных поселений в 1817 г., штаб которых расположился в Старой Руссе, богадельня продолжала существовать и в это время. Она фиксируется в ведомостях 1826 г., а к 1835 г. в обители постоянно проживало 5 мужчин и 20 женщин (РГИА. Ф. 1437. Оп. 1. Д. 85. Л. 428). Стоит отметить, что поселенческое начальство неодобрительно относилось к такому соседству. Несмотря на то, что во время принудительных «увещаний» сельские староверы отмечали в беседе с миссионером, что церковные и военные власти не трогают «городских» (Евстафьев, 1934. С. 109), жители богадельни могли быть свидетелями зверств против своих единоверцев со стороны полковника Манжоса и старшины Цебрикова. По их приказанию доставленных в город со всего уезда старообрядцев содержали в застенке, морили голодом и каждый вечер водили на водопой с веревками на шее через весь город (Евстафьев, 1934. С. 107 – 108). Неслучайно в ходе известного восстания 1831 г. против военных поселений в Старой Руссе полковник, как «заклятый враг раскольников», погиб одним из первых от рук горожан: «Раскольники не могли забыть, как Манжос водил их <…> по улицам города под конвоем с барабанным боем» (Бороздин, 1871. С. 12).

События 1831 г. и преследования старообрядчества со стороны администрации военных поселений наложили серьезный отпечаток на дальнейшие взаимоотношения старорусских сторонников «старой веры» с властями. В 1853 г., когда поселения уже были заменены более мягкой формой округов пахотных солдат, чиновник Ю. К. Арсеньев отмечал: «Дух между военными поселянами-раскольниками, в особенности же в г. Старой Руссе, самый скверный, скажу более, опасный. Староруссцы буйны, непокорны и весьма склонны к пристаннодержательству». Опираясь на прошлый опыт, он рекомендовал действовать по отношению к ним осторожно и осмотрительно: «Каждое новое мероприятие относительно предметов веры должно быть вводимо отнюдь не круто; в особенности не стоит покуда трогать их молелень» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в. Лл. 433 – 433 об.).

В документах этого времени Старорусская богадельня именуется старообрядческим монастырем (Рис. 1). Он располагался в полуверсте от города и занимал почти 1000 кв. саж. (около 2000 кв. м.). Устройство обители в общих чертах передано планом, составленным чиновником Ю. К. Арсеньевым (Рис. 1). Со всех сторон площадь была обнесена высоким деревянным забором с маленькими башнями по углам. «Войдя в главные ворота, глазам представляется обширный, чистый двор, посреди коего возвышается большое двухэтажное здание с высокою остроконечною крышею, видною за несколько верст» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в. Л. 434). В ней располагалась главная моленная и келья настоятеля. По сторонам от моленной (часовни) стояло семь изб с кельями матушек, а также кухня, столовая, кладовая и сараи. В монастырский комплекс входила также кладбищенская роща, которая примыкала к обители с восточной стороны. Она отделялась от основного пространства монастыря внутренней деревянной оградой. Также в роще стояли две небольшие избушки – вероятно, сторожки или часовни-мертвецкие.

Старорусская богадельня

План Старорусского старообрядческого монастыря, составленный Ю. К. Арсеньевым, 1854 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208д. Д. 480в. Л. 437)

Главная моленная разделялась на две части. Одна часть, в которой жил настоятель, имела два этажа. В другой части располагалось молитвенное помещение в два света с хорами. Внутри молитвенное пространство делилось резной перегородкой на две половины – мужскую и женскую. Вдоль стен располагались шкафы с книгами, скамьи, перед иконостасом – клиросы для певчих (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в. Лл. 434 – 434 об.). Все строение монастыря вызывало настороженность чиновника: «Келий много, выходов еще более; надзору мало или лучше сказать вовсе нет» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в. Л. 436). При этом отмечалась особенная чистота двора, жилых и хозяйственных помещений.

Настоятелем в это время был старорусский мещанин Иван Малофеев (1790 г. р.). Он характеризовался чиновником, как «умный, начитанный и хитрый». Кроме него в монастыре проживало еще 8 наставников и псаломщиков, два работника, следившие за чистотой территории и кладбища, а также 10 инокинь из старорусских мещан и 5 работниц. Особенным авторитетом верующих пользовались матушки Авдотья Иванова и Хавронья Игнатьева (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в. Лл. 435 об. – 436).

Легальный статус и рекомендации Ю. К. Арсеньева «не трогать покуда» моленных старорусских старообрядцев позволили монастырю успешно пережить царствование Николая I. Как отмечало духовенство государственной церкви, «до 1824 г. большая часть населения Старорусского уезда была в расколе, по учреждении же Военного поселения, вследствие принятия строгих принудительных мер к обращению в православие, раскольники стали наружно исполнять обряды Православия» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Л. 14). Однако после принятия новых правительственных правил о «расколе» в 1858 г. староверы вновь стали открыто заявлять о себе. Даже искаженная официальная статистика отмечала существенные изменения в количестве старообрядцев: если в 1856 г. по всему уезду их числилось всего 109 человек, то к 1865 г. это количество равнялось 2591 человеку (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Л. 15).

Своеобразная «оттепель» 1860-х годов стимулировала активность зажиточного старорусского купечества. По николаевскому законодательству, старообрядцам запрещалось ремонтировать молитвенные здания, построенные до 1826 г. В 1864 г. попечители старорусской богадельни, купцы II гильдии Петр Петров Соловухин, Максим Степанов Худяков и мещанин Григорий Федоров подали в МВД прошение о позволении заменить прохудившуюся крышу над зданием моленной. В указанное время власти уже хотели расселить богадельню, прикрываясь ее неприспособленностью для жилья. На данный период в ней проживало от 20 до 50 «старцев», которых Соловухин и Худяков обязывались и впредь содержать за счет старообрядческого купечества (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Лл. 1 – 2).

Министерство пошло на встречу. Не последнюю роль, вероятно, сыграл тот факт, что живших за счет общины стариков просто некуда было перевести, а на их содержание требовалось, по замечанию купцов, около 1000 рублей ежегодно. Несмотря на благоволение МВД, решительную позицию «против» занял Новгородский губернатор, действовавший с оглядкой на епархиальное духовенство. Он ссылался, в числе прочего, на епископа Ладожского Аполлоса (Беляева), который в своем письме метал громы и молнии в старорусских «раскольников». В частности, он указывал, что «дух раскола еще витает во многих первых купеческих домах» Руссы. По старой традиции, он обвинял староверов в политической неблагонадежности, говоря, что их используют в своих целях «заморские ренегаты». Упоминает он и «изделия Лондонской типографии», намекая на издания для старообрядцев народников Н. Огарева и В. Кельсиева. Грозные филиппики и пространные обобщения сводились к одному – старорусским «раскольникам» ни в коем случае нельзя позволить перекрыть крышу над их богадельней, иначе все может обернуться политической трагедией для России (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Лл. 10 – 11 об.).

В результате противоборства лишь спустя два года волокиты МВД все же разрешило перекрыть крышу над той частью здания, где проживали люди, но не над самим молитвенным помещением (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Л. 13 об.). Вероятно, окрыленный успехом Соловухин, совместно с новым компаньоном, купцом Иваном Агаповым Гвоздевым, в 1868 г. подал очередное ходатайство. На сей раз «заведующие» богоугодным учреждением просили перекрыть крышу над богадельней железом, а само здание выстроить в камне (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Лл. 34 – 34 об.). К прошению был приложен рисунок фасада богадельни (рис. 2) и план обители, составленный архитектором Р. Кржижановским (рис. 3). Необходимость перестроек объяснялась защитой от пожаров. Несмотря на то, что аналогичные прошения подавались купцами несколько раз вплоть до 1870 г., им все время отказывали (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Лл. 41 – 51 об.).

Рисунок фасада богадельни

Фасад старообрядческой богадельни в Старой Руссе, 1868 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 53. Л. 35)


План обители, составленный архитектором Р. Кржижановским

План Старорусского старообрядческого монастыря, составленный архитектором Р. Кржижановским, 1868 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 53. Л. 30 об.)

Тем не менее, Старорусскому старообрядческому монастырю-богадельне удавалось балансировать на грани закрытия все последние десятилетия XIX в. В 1880 г. Новгородская Духовная Консистория выступила с ходатайством перед губернатором о закрытии моленной и конфискации из нее книг. Вновь духовенство с завидным упорством задействовало политическую аргументацию: кладбищенские наставники крестят детей лиц, формально значившихся по метрикам паствой государственной церкви. Это, по мнению духовных чиновников, «увеличивает массу пролетариев, людей без веры с задатками заблуждений, людей свободных от исполнения государственных повинностей» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Л. 1). Несмотря на наветы духовенства, губернатор Э. В. Лерхе пришел к выводу, что закрывать моленную – противозаконно, так как она существует с высочайшего дозволения 1805 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Л. 2). Более того, МВД даже не возражало против дозволения перекрыть часовню железом, только без огласки самого разрешения. Эту долгожданную мечту старообрядцев осуществил за свой счет проситель, старорусский купец II гильдии Петр Васильев Балахонцев (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Лл. 11 – 19).

В описываемое время в здании старинной двухэтажной моленной в одной из половин на первом этаже располагалась кухня и столовая богадельни, а на втором были жилые покои. Вторая половина включала молитвенный зал, вмещавший в себя до 150 человек по праздникам, причем большинство прихожан были старорусскими купцами и мещанами. В 1884 г. здесь постоянно проживало до 40 человек (Полянский, 1885. С. 170). Главным наставником значился Артемий Федоров (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Л. 11 об.). Кроме него заслуженным духовным авторитетом пользовался старорусский мещанин Агапий Филиппов, в иночестве принявший имя Антония.

Агапий Филиппович родился в 1837 г. в д. Гачки Высоцкой волости Старорусского уезда. Изначально он был крещен в государственной Село-Снежской церкви, но с 1862 г. перестал посещать исповедь и причастие, перейдя в старообрядчество федосеевского согласия. Обязанности наставника, по его признанию, он исполнял с 1865 г. Неизвестно, с какого времени Агапий Филиппович стал проживать в Старорусской обители. Антистарообрядческий памфлет кон. XIX в. содержит информацию, что уже в 1870-х гг. по настоянию старорусских купцов он переехал в монастырь. В этом сочинении, написанном от лица «обратившегося» в новообрядчество жителя Старорусского уезда, Агапий Филиппович описывается, как строгий поборник «древлего благочестия», ориентировавшийся на отцов Преображенского кладбища. Его принципиальность привела к непродолжительному расколу среди старорусских староверов: пытаясь укрепить в обители московские порядки, он требовал отказа от распития чая и наложения епитимии на «новоженов» за вступление в брак и деторождение. Вынужденный покинуть на время монастырь, наставник вернулся туда по просьбе горожан, среди которых большинство были его духовными детьми и очень его уважали (Дмитриев, 1889. С. 278 – 283).

К 1880-му году Агапий Филиппович уже был приписан в старорусское мещанство, по-прежнему считался наставником при богадельне и совершал требы. С 1888 г. он подписывался под протоколами допросов, как «инок Антоний». Постриг Агапий Филиппович принял в Москве, вероятно, в Преображенском богаделенном доме, от старца Филарета, перешедшего в федосеевство из старообрядцев, «приемлющих Австрийское священство» (РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1934. Л. 89). Духовная деятельность старца приводила к постоянным конфронтациям с духовенством Греко-российской церкви.

Инока Антония активно преследовали за веру с начала 1880-х гг. по доносам Новгородской Духовной Консистории и старорусских священников. Основным обвинением было то, что он отпевал людей, номинально числившихся паствой государственной церкви, а также крестил их детей. Несмотря на давление, в 1882 г. он не стал давать полицейским подписку об отказе от требоисполнений, «так как он исполняет таковые по назначению и выбору общества» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Л. 44). За принципиальную позицию Агапий Филиппович семь раз подвергался суду в период с 1888 по 1897 гг., при этом более двух месяцев ему довелось провести в тюрьме (РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1910; РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1912; РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1915; РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1934; РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1942; РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1946; РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1950).

Иногда конфликты с духовенством и полицией принимали драматический характер. В 1897 г. священник Ивановской церкви Астриловской волости Старорусского уезда Алексей Климовский узнал, что инок Антоний приехал отпевать в его селе крестьянку, числившуюся по метрикам прихожанкой Греко-российской церкви. Батюшка явился на отпевание в сопровождении сотского и понятых. В присутствии собравшихся над гробом крестьян он объявил, что «раскольнический» инок не имеет права отпевать умершую. После того, как водворилось тяжелое молчание, инок Антоний сказал: «я не могу отказать усердной просьбе родственников умершей <…> тем более, что умершая моя духовная дочь».  Однако священник Климовский удалился лишь после того, как его прогнала дочь покойницы, сказав, что он может «доносить на нее кому угодно». Свидетели рассказывали на суде, что после ухода священника и понятых, инок Антоний сказал: «Смотрите, дети, не было бы нам худо за погребение, не пришлось бы отвечать». На это родственники заверили старца: «Отпой-то ты только, а отвечать мы готовы» (РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1942. Л. 54 – 55 об.).

Инок Антоний пользовался большим уважением среди своих подопечных. Вероятно, кроме иноческого чина, причиной тому была его принципиальность и авторитет страдальца за веру. Даже судебные и следственные документы он часто подписывал, как «християнин Агап Филиппович», а под одним из них стоит еще более красноречивая подпись: «Християнин милостию Божию инок Антонии бывшии Агапии Филипович» (РГАДА. Ф. 1431. Оп.1. Д. 1895. Л. 90). Он был одним из немногих, кто осмеливался на открытое противостояние с духовенством и полицией. Его современники, наставник Старорусского монастыря, уроженец д. Валтошино Коростынской волости Евдоким Федоров Игнатьев и смотритель богадельни отставной кандидат Андрей Константинов действовали более осмотрительно. В частности, вероятно, по договоренности с отцом Антонием, они всячески отрицали свою причастность к его «незаконным» требоисполнениям (РГАДА. Ф. 1431. Оп.1. Д. 1895. Там же. Лл. 89 – 89 об.). Официальное руководство монастырем возлагало на Игнатьева и Константинова дополнительную ответственность, поэтому они действовали менее открыто.

Эта осторожность помогла Старорусской богадельне пережить годы гонений. Первую старообрядческую общину зарегистрировали в 1907 г. именно в Старой Руссе. Правда, в ведомостях она отнесена к поморскому согласию, поэтому нельзя утверждать с точностью, идет ли речь о кладбищенской монастырской общине, либо о какой-то другой (РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 444. Л. 191). Если имеется в виду именно кладбищенская обитель, то очевидно, что либо с 1900 по 1907 г. монастырь перешел в поморское согласие, либо название «поморская» для его руководителей не было тождественно «брачной», то есть все же имеются в виду федосеевцы-«старопоморцы».

Как бы то ни было, Старорусский старообрядческий монастырь не закрывался даже в годы сталинского режима. Несмотря на отсутствие документов этого периода, освещающих его деятельность, о существовании монастыря и его внешнем облике в этот период известно по воспоминаниям редких информантов, переживших оккупацию Старой Руссы. В перв. пол. ХХ в. в комплекс обители входила «огромная» моленная с куполом, сторожка-флигель, кладбищенская роща с отдельной часовней и купеческими склепами. Богомольцы собирались на праздники и в воскресные дни.

Моленная и часовня были разрушены попаданием снарядов при бомбежке города в начале войны. Стоит напомнить, что разрушению в 1941 – 44 гг. подверглась едва ли не вся Старая Русса. Однако кладбище продолжало существовать и еще в 1940-е гг. на нем по-прежнему хоронили, в том числе убитых немцев. В 1972 г. на месте кладбища решили устроить перевалочную базу. Остававшиеся в живых родственники имели возможность совершить перезахоронения родных на основном кладбище Старой Руссы. Однако многие «бесхозные» могилы подверглись разрушению. Вплоть до настоящего времени на территории «перевалки» имеется несколько каменных могильных плит (рис. 4), остатки от склепа и разрытые могилы. Также сохранилась аллея, некогда ведшая от моленной к кладбищу, и остатки фундамента часовни, над которыми ныне построен жилой дом.

каменных могильных плит

Надмогильные плиты, сохранившиеся на территории бывшего старообрядческого кладбища г. Старая Русса. Фото автора, май 2020 г.

Быт, книжность, культура

Старообрядческие городские монастыри-богадельни обладали специфическими чертами, не свойственными традиционным православным монастырям. Здесь могли проживать совместно мужчины и женщины, не все из постоянных насельников и даже руководителей общины являлись монахами. Жизнь под присмотром враждебных государственных ведомств диктовала потребность скрывать основную религиозную деятельность под второстепенными формами «богоугодного учреждения». При этом монастырь обеспечивал совершение обрядов далеко за своими пределами. В 1810-х гг. «градские» наставники совершали требы в дд. Заболотье, Дедова Лука, Хилово, Григорово и Гачки (РГИА. Ф. 815. Лп. 16. Д. 800. Л. 146 об.). В 1840 г. некий бобыль из Старорусского уезда по прозвищу Чекало обвинялся в распространении старообрядчества в Псковской губернии, а его деятельность связывалась напрямую со Старорусской богадельней (РГИА. Ф. 1284. Оп. 198. 1840. Д. 265. Лл. 15 об., 137 – 137 об.).

Тот факт, что монастырь обеспечивал требами достаточно большое пространство всего уезда, отражен в организации внутренней жизни служителей обители. Насколько можно судить по документам, среди наставников монастыря имелся главный, все время проживавший при богадельне. В 1850-х гг. это был упоминавшийся ранее мещанин Иван Малафеев. Помимо религиозных функций настоятеля, он также ведал монастырской казной. При нем служили другие наставники – Петр Симонов, Потап Григорьев Воевский, Давыд Карпов, Артемий Михайлов и его сын Архип. Трое последних пользовались особым уважением староверов в деревнях уезда и почти всегда находились в разъездах по требам. Чиновник отмечал, что они «будучи начитаны легко управляют умами невежественных простолюдинов <…> богаты, имеют свой дом в Старой Руссе» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в.  Л. 435 об.). Более подчиненную функцию выполняли псаломщики, помогавшие на богослужениях (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в.  Л. 436). Вероятно, такая система поддерживалась и в дальнейшем. Более поздние документы также фиксируют наличие при богадельне нескольких наставников, часть которых жила за пределами обители. Так, инок Антоний, числившийся служителем богадельни, большую часть 1890-х гг. проживал в родной деревне Гачки (РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1934. Л. 88 об.). Вероятнее всего, с помощью причисления к служителям официально дозволенного молитвенного дома, наставники всего уезда получали своего рода легализацию в глазах властей.

Основную часть населения монастыря составляли пожилые инокини. Они выделялись своим внешним видом – ходили в черных одеждах, а во время богослужения надевали «мантии, каптыри и особого рода шапочки» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в. Л. 436). Они также могли исполнять требы (крестили детей), а некоторые занимались сбором денег на обитель. При этом сложно судить о наличии иноков среди наставников. Во-первых, информация об их иночестве не всегда попадала на страницы делопроизводственных документов – для властей они были простыми крестьянами или мещанами. Во-вторых, ношение иноческого одеяния могло интерпретироваться, как «оказательство раскола», поэтому некоторые наставники могли скрывать принадлежность к староверческому монашеству. Такую дерзость, как публичное ношение мантии и скуфьи, мог позволить себе только инок Антоний, который показывал на допросе (Рис. 7): «пою в той одежде в какой сейчас и всегда хожу т. е. в ряске (род подрясника с пуговицами донизу), мантии (перелинка с красным кантом) и камилавке (скуфейка отороченная понизу мерлушкой) и которую надлежит носить мне по иночеству» (РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1934. Л. 89).

Инок Антоний на допросе

Инок Антоний на допросе. Современная старообрядческая миниатюра

Кроме наставников, инокинь и псаломщиков, в монастыре проживали трудники обоего пола, а также многочисленные богомольцы. Они приходили как из соседних уездов – Новгородского Новгородской губернии, Осташковского Тверской губернии, Холмского и Порховского Псковской губернии (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480 в. Л. 436 об.), так и из более дальних мест. Например, в 1860-х гг. в монастырь приезжал на богомолье петербургский купец Дергалов (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Л. 10 об.).

Службы в обители совершались ежедневно. В 1870-х гг. в будни здесь служили вечерни, а утреню и часы читали по Псалтыри. По праздникам и воскресным дням вся служба совершалась по уставу. Певчие и чтецы получали жалование. Например, племянник Агапия Филиппова, служивший на клиросе, получал по 60 рублей в год (Дмитриев, 1889. С. 275). В монастырь поступали и средства на помин души погребенных на кладбище купцов. Кстати, в XIX в. здесь могли погребать не только беспоповцев «соловецкого корня», то есть федосеевцев и филипповцев, но и поповцев, которые были большой редкостью в Старой Руссе (Усинин, 1889. С. 4).

Многочисленные пожертвования богомольцев и попечителей «богоугодного учреждения», собирание денег сборщиками, доходы от треб, а также пожни, «пожалованные от щедрот блаженной памяти Императрицы Екатерины» способствовали экономическому процветанию монастыря. Когда у наставника Ивана Малахиева спросили, имеются ли в Старорусской богадельне деньги на починку крыши, он ответил: «Мир – золота гора» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53. Л. 27 об.). Монастырь, находясь полностью на иждивении самого старообрядческого сообщества, при этом процветал.

Экономическое благосостояние отразилось и на внутреннем убранстве моленной. В сер. XIX в. в ней имелся четырехъярусный иконостас «прекрасной резной работы». Иконы также располагались по боковым стенам в два ряда. Почти все образа были украшены золотыми, серебряными и бронзовыми ризами, некоторые с дорогими камнями и жемчугом. Под иконами висели пелены золотого шитья, перед иконостасом – большие и малые паникадила и лампады. В мужской и женской половинах перед иконами стояло по три аналоя с «Евангелиями» и большими распятиями. Среди наиболее древних и почитаемых образов были иконы Владимирской Божьей Матери, Николы Чудотворца, Иоанна Предтечи, Великомученика Антипы, Тайной вечери, Софии Премудрости Божией, Князя Всеволода и др. Были в иконостасе и редкие по иконографическому типу иконы «Всевидящее око Божие», «Пророк Иона», «Исцеление клирика», «Душевная чистота» и «Блаженное чрево» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. Д. 480в. Л. 434 об.).

Особой гордостью обители была ее библиотека. В сер. XIX в. чиновник Арсеньев насчитал в часовне не менее 200 или 250 томов, отмечая, что «в старорусском монастыре едва ли не все книги и издания, коими дорожат безпоповцы» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. Д. 480в. Л. 435). Среди них он называл «Апокалипсисы» с толкованиями, «Потребники» и «Минеи», неизвестное рукописное сочинение «Ответы раскольника на вопросы православного» с «ужасными хулами» на государственную церковь, семь «весьма древних» «Евангелий» и многие другие. Книги располагались в специальных шкафах вдоль всех стен моленной (кроме иконостаса).

Такое разнообразие икон и книг вызвало попытки противников старообрядчества изъять это богатство из «гнезда раскола». В 1880 г. Новгородская Духовная Консистория запросила у губернатора дозволения отобрать книги для освидетельствования, а иконы досмотреть на месте «с тем, чтобы против каждой иконы сделана была отметка <…> протоиереев, какие иконы написаны в православном духе и какие в раскольническом» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Л. 2). С целью проверки правомочности запроса духовенства в монастырь прибыл чиновник по особым поручениям Раннефт. Он пришел к выводу, что Консистория не имеет права на изъятие книг и освидетельствование икон, так как моленная действует легально (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24. Лл. 1 – 2). Благодаря столь благоприятному исходу дела для старообрядцев, современные исследователи лишены возможности более подробно узнать состав иконостаса и библиотеки Старорусского старообрядческого монастыря, так как почти все вышеперечисленное погибло в годы Второй мировой войны.

Тем не менее, представление о книжном собрании Старорусской богадельни дает ряд памятников, хранящихся в фондах Новгородского музея-заповедника. Это десять книг, переписанных Прокофием Даниловым, который проживал в Старорусской старообрядческой богадельне в 1870 – 80-х гг. (рис. 5, 6).

Рисунок Прокофия Даниловича, изображающий молитвенную руку и двуперстное сложение креста, «Сборник» агиографический, вт. пол. XIX в. (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/36. КР-189. Л. 35)
Начальный лист «Сборника», переписанного Прокофием Даниловичем, вт. пол. XIX в. (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/36. КР-189. Л. 1)

Среди них имеются как богослужебные («Потребник малый» (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/372. КР-348), «Великий канон Андрея Критского» (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/98. КР-221) и др.), так и учительные книги, в том числе полемические сборники. В частности, Прокофий Данилов переписал «Историю о отцех и страдальцех соловецких» (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/313. КР-310. Лл. 218 – 310), «Жития» Кирилла Белозерского и Дионисия Глушицкого (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/36. КР-189. Лл. 2 – 12), федосеевские полемические выписки о том, что «Кроме убо благословения и венчания иерейскаго брак не состоится» (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/377. КР-351. Лл. 36 – 43 об.). В его сборниках также содержатся выписки из «Поморских ответов», «Седмитолкового Апокалипсиса», «Повести о патриархе Никоне», «Пролога».

Вполне возможно, что Прокофий Данилович в своей работе при составлении сборников пользовался книгами Старорусской богадельни. То, что он числился служителем при моленной монастыря в 1880-х гг., устанавливается по адресу письма, отправленного ему крестьянином д. Колоколов Крестецкого уезда Никитой Федоровым. В нем последний просит «родимого братца» Прокофия Даниловича сотворить «святую молитву» по своей умершей тетке на сороковой день (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 25999/88. Ф. 31. Оп. 1. Ед. хр. 19).

Как видно из приведенных выше документов, как минимум до нач. ХХ в. насельники Старорусского монастыря исповедовали взгляды федосеевского согласия. При этом они почитали и ранних поморских учителей, которых федосеевцы также считали «своими». Так, в нач. XIX в. благочинный отмечал, что «в старорусском феодосианском секте поморянских наставников видимы портреты выставленные в моленной или кладбищенской часовне» (РГИА. Ф. 815. Оп. 16. Д. 800. Л. 148 об.). В сер. XIX в. чиновник Арсеньев отмечал, что портреты «учителей и наставников федосеевского толка» Аввакума, Феодосия Косого (sic!), попа Логина, диакона Савватия, старцев Епифания и Фирса «можно найти почти в каждом доме» (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. Д. 480в. Л. 432 об.). Таким способом поддерживалась историческая память о раннем старообрядчестве и обосновывалась преемственность от предшествовавших исторических форм староверия. Эта преемственность была практически прервана событиями войны 1941 – 45 гг., в огне которой погибло культурное достояние Старорусского старообрядческого монастыря.

Историческая память о монастыре в XXI в.

Несмотря на то, что Старая Русса сильно пострадала в войну и значительная часть коренного местного населения покинула город, практически в первые послевоенные годы общинная жизнь здесь возродилась. Основу старообрядческой общины после войны составили выходцы из соседних районов образованной в 1944 г. Новгородской области, некогда поддерживавшие связь со Старорусским старообрядческим монастырем. Эти связи нашли отражение в устной исторической памяти населения региона. Большое число информантов называют именно Старую Руссу основным центром средоточия духовной жизни старообрядцев в перв. пол. ХХ в. Жители Пестовского района вспоминают, что здесь до войны была старообрядческая школа, где обучали пению (ПМА, д. Карельское Пестово Пестовского района Новгородской области. 07.07.2015 г.). В старорусскую моленную ходили на службы, например, жители Поддорского района со своими детьми (ПМА, с. Белебёлка Поддорского района Новгородской области. 02.07.2019 г.).

Некоторые из прихожан старообрядческого храма Николы Чудотворца в Старой Руссе, чьи родители жили в городе до войны, также знают о некогда существовавшем кладбищенском комплексе: «Церковь была большая, деревянная. С куполом была, большой был иконостас деревянный. <…> Перед этой церковью была сторожка, там была бабушка, сидела. Умывальник висел и полотенце висело. А до церкви от кладбища была дорожка <…> И перед кладбищем у нас была часовенка. Крестов было много, разных, красивых, разных всяких» (ПМА, г. Старая Русса Новгородской области. 21.05.2020 г.). Наставника, служившего перед войной, звали Мартемьян.

Историческая память о монастыре сохраняется не только в воспоминаниях прихожан, но и в современных богослужебных практиках общины, официально зарегистрированной в 1985 г. (после 1945 г. группа верующих существовала нелегально) (ГАНО. Ф. Р-4110. Оп. 5. Д. 42). В частности, по словам нынешнего наставника Г. И. Косолапова, в Старой Руссе, помимо престольного праздника Никольского старообрядческого храма, также особым почитанием пользуется память великомученика Георгия. Этот святой упоминается в произносящейся на каждой службе молитве-«отпусте», переписанной с более раннего рукописного листа. По мнению наставника, это связано с тем, что день памяти Георгия был престольным праздником прежней моленной, уничтоженной в войну (ПМА, г. Старая Русса Новгородской области. 06.05.2020 г.). Некоторые помянники общины, вероятно, переписанные с более ранних, содержат имя инока Антония (Агапия Филиппова), деятельность которого была связана со Старорусской богадельней.

О существовании старообрядческого кладбища знают также жители жилого района, ныне частично располагающегося на территории монастыря. В памяти удерживается тот факт, что в войну на кладбище хоронили немцев, останки которых были вырыты во время постройки перевалочной базы в 1972 г. Иногда кладбище ошибочно называют еврейским, что, вероятно, является отражением представлений о его иноконфессиональности: «Оно называется еврейским кладбищем, но похоронены были и православные, и всякие… И староверы там, вот как мой же дядька, он же тоже старовер» (ПМА, г. Старая Русса Новгородской области. 06.05.2020 г.). При этом дядьку информанта в войну застрелили немцы, когда он хотел перебежать к партизанам.

В послевоенные годы на разрушенное кладбище практически не ходили, плиты от захоронений даже использовали в строительстве домов. Некоторые из информантов вспоминают вязовую аллею, ведшую к кладбищу, остатки которой сохранились до сих пор. Из монастырских построек нынешним жителям района известна кладбищенская часовня и колодец, засыпанный в 1970-е гг.

Таким образом, наиболее сохранна и разнообразна историческая память о старообрядческом монастыре и кладбище Старой Руссы среди местного староверческого сообщества.

На протяжении более полутора столетий это место являлось средоточием духовной жизни старообрядцев достаточно обширного региона. Документы показывают, что изначально богадельня создавалась, как своеобразный форпост московских федосеевцев на территории, где существовали сильные общины их ближайших оппонентов – титловцев и филипповцев. Со временем легальное положение монастыря и возможность узаконить через него деятельность наставников в Старорусском и соседних с ним уездах, сделали его крупнейшим оплотом местного старообрядчества. В конечном счете, он консолидировал старообрядцев всех направлений, некогда существовавших здесь порознь. Эту функцию монастырь выполнял вплоть до уничтожения в военные годы, создав мощный импульс к возрождению общинной жизни в разрушенном городе уже во второй половине 1940-х годов. По этой причине нынешняя старообрядческая поморская община Старой Руссы может считаться в значительной степени исторической преемницей Старорусского старообрядческого монастыря.

Источники и литература.

Бороздин М. Ф. Воспоминания // Граф Аракчеев и военные поселения. 1809 – 1831. СПб.: Русская старина, 1871. С. 1 – 24.

ГАНО. Ф. Р-4110. Оп. 5. Д. 42.

Дмитриев И. Сказание о жизни в расколе и обращении к церкви Православной бывшего крестьянина Новгородской губернии Старорусского уезда Ивана Дмитриева // Архангельские епархиальные ведомости. 1889. №16. С. 273 – 285.

Евстафьев П. П. Восстание военных поселян Новгородской губернии в 1831 году. М.: Изд-во об-ва политкаторжан, 1934. 253 с.

Ивановский Н. Руководство по истории и обличению старообрядческого раскола. Ч. 1. Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1887. 254 с.

Макарий (Миролюбов), архимандрит. Церковно-историческое описание города Старой Русы, содержащее в себе сведения о старорусских церквах, спасском монастыре и духовном училище. Новгород: б/и, 1866. 120 с.

Мальцев А. И. Старообрядческие беспоповские согласия в XVIII – начале XIX в.: проблема взаимоотношений. Новосибирск: Сова, 2006. 561 с.

Полянский М. И. Иллюстрированный историко-статистический очерк города Старой Руссы и Старорусского уезда. Новгород: б/и, 1885. 471 с.

ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/372. КР-348. Потребник малый. Вт. пол. XIX в.

ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/98. КР-221. Великий канон Андрея Критского. Вт. пол. XIX в.

ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/313. КР-310. Сборник богослужебный и поучительный. Вт. пол. XIX в.

ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/36. КР-189. Сборник агиографический. Вт. пол. XIX в.

ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/377. КР-351. Сборник полемический. Вт. пол. XIX в.

ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 25999/88. Ф. 31. Оп. 1. Ед. хр. 19.

ПМА, д. Карельское Пестово Пестовского района Новгородской области. 07.07.2015 г.

ПМА, с. Белебёлка Поддорского района Новгородской области. 02.07.2019 г.

ПМА, г. Старая Русса Новгородской области. 21.05.2020 г.

ПМА, г. Старая Русса Новгородской области. 06.05.2020 г.

РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1895.

РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1910.

РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1912.

РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1915.

РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1934.

РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1942.

РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1946.

РГАДА. Ф. 1431. Оп. 1. Д.1950.

РГИА. Ф. 815. Оп. 15. Д. 133.

РГИА. Ф. 815. Оп. 16. Д. 800.

РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 444.

РГИА. Ф. 1284. Оп. 198. 1840. Д. 265.

РГИА. Ф. 1284. Оп. 208. 1853. Д. 480в.

РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 24.

РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. 1865. Д. 53.

РГИА. Ф. 1437. Оп. 1. Д. 85.

Усинин А. Впечатления и мысли очевидца раскольнических похорон в г. Старой Руссе. – Старая Русса: Тип. Н. Г. Осипова, 1889. 12 с.

Филипповское родословие: исторические сочинения старообрядцев-филипповцев Поволжья и Южной Вятки / Публ., пред. и комм. А. А. Исэрова. М.: Археодоксiя, 2004. 88 с.

Сокращения:

ГАНО – Государственный архив Новгородской области

ОПИ НГОМЗ – Отдел письменных источников Новгородского государственного объединенного музея-заповедника

РГАДА – Российский государственный архив древних актов

РГИА – Российский государственный исторический архив

ПМА – полевые материалы автора

Сведения об авторе: Мельников Илья Андреевич, кандидат культурологии, научный сотрудник Новгородского государственного объединенного музея-заповедника, сотрудник учебно-научной лаборатории этнологии и социокультурных исследований Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого, potep_88@mail.ru

Список иллюстраций:

Рис. 1. План Старорусского старообрядческого монастыря, составленный Ю. К. Арсеньевым, 1854 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 208д. Д. 480в. Л. 437).

Рис. 2. Фасад старообрядческой богадельни в Старой Руссе, 1868 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 53. Л. 35).

Рис. 3. План Старорусского старообрядческого монастыря, составленный архитектором Р. Кржижановским, 1868 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 218. Д. 53. Л. 30 об.).

Рис. 4. Надмогильные плиты, сохранившиеся на территории бывшего старообрядческого кладбища г. Старая Русса. Фото автора, май 2020 г.

Рис. 5. Рисунок Прокофия Даниловича, изображающий молитвенную руку и двуперстное сложение креста, «Сборник» агиографический, вт. пол. XIX в. (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/36. КР-189. Л. 35).

Рис. 6. Начальный лист «Сборника», переписанного Прокофием Даниловичем, вт. пол. XIX в. (ОПИ НГОМЗ. НГМ КП 30056/36. КР-189. Л. 1).

Рис. 7. Инок Антоний на допросе. Современная старообрядческая миниатюра.

Кушерека

К.Я. Кожурин. «Кушерецкие скиты и старообрядчество Онежского уезда»

В годы, последовавшие за расколом Русской Церкви в середине XVII в., появилось немало старообрядческих скитов на Русском Севере, в частности, в обширной Архангельской губернии: Ануфриевский, Ипатьев, Сёмженский, Великопоженский, Цилемский, Игнатьевский, Березовый, Половой, Сумозерский, Малолахотский, Большелахотский, Слободской и другие скиты[1].

Занимаясь исследованием поморского рода Кучиных (моих предков по материнской линии), самым известным представителем которого был российский полярный исследователь, участник экспедиции Амундсена на Южный полюс, капитан судна погибшей экспедиции Русанова — Александр Степанович Кучин (1888—1913?), я натолкнулся на ряд любопытных архивных материалов, проливающих свет на историю старообрядчества в Онежском уезде, в частности, в селе Кушерека.

Александр Степанович Кучин (1888-1913) Александр Степанович Кучин (1888-1913) Александр Степанович Кучин (1888-1913) Александр Степанович Кучин (1888-1913)

Село Кушерека известно с XVI в. С XVI в. Кушерецкая волостка была в составе Турчасовского стана Каргопольского уезда. До секуляризации 1764 г. Кушерека и Унежма были вотчиной Соловецкого монастыря. Правда, во второй половине XVII в. она была некоторое время приписана к Кийскому Крестному монастырю, основанному патриархом Никоном. Новый монастырь задумывался Никоном как альтернатива Соловецкому, ставшему одним из центров старообрядческого сопротивления его церковным реформам. Именно тогда Кийскому монастырю была передана часть вотчины с крепостными крестьянами, принадлежавшая ранее Соловецкому монастырю, в том числе и Кушерецкая волость. С 1780 г. Кушерека — в Онежском уезде Архангельской области Вологодского наместничества, с 1796 г. — в Архангельской губернии.

Кушерека

Кушерека


Кушерека

Кушерека

На 1668—1676 гг. приходится знаменитое «Соловецкое сидение» — восстание соловецких монахов, которые категорически отказались принимать никоновские новшества и в течение восьми лет выдерживали суровую осаду царскими войсками. Известно, что местные жители (думается, и жители принадлежавшей монастырю Кушерецкой волости) активно помогали соловецким монахам, поставляя в монастырь необходимые съестные припасы и уведомляя о военных приготовлениях к осаде. После взятия монастыря стрельцами в 1676 г. и последующего его разгрома некоторым инокам все же удалось уйти от расправы. Как отмечает А. Н. Старицын, «в Кушерецком погосте, центре религиозной и общественной жизни волости, должна была располагаться стрелецкая застава, призванная отлавливать соловецких выходцев и не позволять местному населению сообщаться с монастырем»[2]. Старообрядческий писатель Иван Филиппов в своей «Истории Выговской пустыни» подробно описывает маршрут передвижения черного дьякона Питирима, вышедшего из монастыря еще в 1674 г.: «…изыде из Анзерскаго монастыря нощию тайно и в малую седе ладейцу и плове морем к устию реки Онеги и не смея приити в жилище, но по брегу моря приплы к Кушерецкой волости и там на устии срете его некий христолюбец и даде ему укрох хлеба и невеле ему итти в волость понеже в ней салдаты стояху тогда и показа ему путь, им же изыти на пустое место и проити на Калгачиху, он же сотвори по повелению оного христолюбца и шед пустынею и прииде на Калгачиху к некоему христолюбцу иже даде ему хлебы на путь и показа ему путь итти в Выговскую пустыню»[3].

В XVII столетии в Кушерецком приходе существовало два деревянных храма. Наиболее древний из них – во имя Успения Пресвятой Богородицы – впервые упоминается в «Дозорной книге 1648 года по городу Каргополю (Тургасову)». Как отмечает автор «Краткого исторического описания приходов и церквей Архангельской епархии», «судя… по грамоте… Афанасия, архиеп[ископа] Холмогорского и Важеского, на имя Соловецкого архимандрита Фирса, келаря Иннокентия и казначея Варсонофия от 7204 (1696) г. об устроении новой Успенской церкви вместо прежней, неизвестно когда построенной и затем сгоревшей, можно полагать, что описываемый (Кушерецкий. — К. К.) приход существовал издавна и был вотчиной Соловецкого монастыря»[4]. Ещё в конце XIX в. старожилы вспоминали о монастырских постройках в селении, от которых впоследствии не сохранилось никакого следа. Успенская церковь в селе была освящена соловецким архимандритом Фирсом с несколькими иеромонахами и иеродиаконами 3 августа 1700 г. и существовала до 3 апреля 1811 г., когда сгорела.

Одновременно с первой Успенской церковью, сгоревшей в конце XVII столетия, в Кушерецком приходе был другой храм в честь Вознесения Господня, построенный в 1669 г. самими прихожанами при пособии со стороны Соловецкого монастыря. Церковь была деревянная, двухэтажная, в стиле «кубоватых храмов», широко распространенном на реке Онеге и побережье Белого моря. На первом этаже находилась зимняя церковь, которая раньше отапливалась, освященная в честь Вознесения Христова, на втором этаже — летняя, не отапливаемая, церковь, где располагались два придела, освящённые в честь Ильи-пророка и святой Параскевы. Церковь построена в виде продолговатого четырёхугольника; позже были пристроены к трапезе по южную и северную стороны деревянные же приделы, венчали церковь восемь глав. Существует предание, что при начале постройки между тогдашними жителями вышел спор о месте, где лучше и удобнее поставить церковь. Не придя ни к какому решению, они спустили первое дерево вниз по реке и порешили строить церковь там, где остановится дерево, последнее же остановилось у того места, где теперь и стоит церковь. Церковь Вознесения сохранилась до наших дней — в 1969 г. она была перевезена в музей деревянного зодчества «Малые Корелы» под Архангельском. Церковь обшита тесом, главы и шейки сохранили свою первоначальную окраску. Внутри храма сохранился иконостас XVII в.

31 декабря 1888 31 декабря 1888 1 января 1911 1 января 1911
Плотников В.А Плотников В.А
31 декабря 1888 31 декабря 1888 Вознесенская церковь на открытке ОВХР. Рисунок В.А. Плотникова Вознесенская церковь на открытке ОВХР. Рисунок В.А. Плотникова

На протяжении XVIII — первой половины XIX вв. авторитет старой веры среди местных жителей был достаточно высоким. По словам местного священника Авенира Титова, прихожане «заражены расколом», проникшим сюда из Соловецкого монастыря и реки Выг. Как отмечает И. Н. Белобородова, онежские старообрядцы принадлежали к поморскому, филипповскому и федосеевскому согласиям[5].

О широком распространении старой веры среди местных жителей свидетельствует, в частности, дело 1825 г. «По представлению Архангельского Гражданского Губернатора о раскольнике крестьянине Онегского Уезда Андрее Парфенове, сужденном за совращение в раскол православных». Как явствует из дела, крестьянин Кушерецкой волости Онежского уезда Андрей Парфенов занимался «соблазном народа к отвлечению легкомысленных от Православной Церкви».

Благочинный Малошуйской волости доносил Онежскому Духовному Правлению, что «Кушерецкаго Прихода крестьяне: Дмитрий Иванов, Семен Лапин и Никифор Марков совершают по обрядам своим погребение, и что крестьянин Андрей Парфенов, содержавшийся на покаянии в Онежском Крестном Монастыре, за обращение правоверных в раскол, и бежавший из онаго, явясь в Кушерецкой приход, перекрестил того прихода прихожанина Поликарпа Ефремова, вдову Елену Окулову, крестьянскую девку Секлетикию Можных и Малошуйской волости крестьянина Ивана Спирькова, для большаго же внушения соблазна христианам, собирает многих в Моленную, находящуюся в доме обращеннаго им же в раскол крестьянина Афанасия Калинина.

Показания всех сих людей различны, как в отношении погребения, так и перекрещивания. И именно: крестьянин Дмитрий Иванов показал: что дочь его находившаяся в младенческом возрасте и слабом состоянии здоровья, была крещена матерью его Аксеньею и обмолитвована Заштатным Священником Кононовым, а по кончине ея, за отлучкою Священника погребена им самим;

Семен Лапин, что он тётки своей вдовы Ирины не погребал, а учинил сие Андрей Парфенов;

Никифор Марков, что учинил погребение отцу своему Никифору из покорности к последней воле его.

Из показаний в отношении перекрещивания видно, что одни из них были перекрещены каким-то проезжим человеком, другие не известным, иные известным, но уже умершим и т.п. – только крестьянская вдова при сем случившаяся за подлинно удостоверила, что раскольник Парфенов окрестил Ивана Спирина, который однако же по смерти был похоронен Священником.

Раскольник Андрей Парфенов, сознаваясь в нахождении под судом, в однолетнем заключении монастырском и в освобождении из онаго по разрешению будто бы Начальства, совершенно отрекся от показаний на щет погребения им умерших и перекрещивания в свою секту православных и при сем объявил, что подает советы вступить в старообрядчество одним токмо дряхлым и престарелым людям.

По справке, в Архангельском Губернском Правлении о сем раскольнике учиненной, оказалось: что он в исходе 1819 года действительно отослан был по приговору Уголовной Палаты в Крестной монастырь за отклонение людей от Св. Церкви на один год для исправления, но во время отправления Божественной Литургии бежал. По 7-й ревизии показано ему 69 лет.

Архангельская Уголовная Палата, по поступлении в оную дела сего на ревизии, основываясь на 74, 217 и 218-й статьях Наказа Коммиссии о сочинении проэкта новаго Уложения и на других приличных к делу сему законах, определила: 1-е, крестьянина Андрея Парфенова, как обличеннаго некоторыми свидетельскими показаниями в перекрещивании и погребении; признавшагося в подавании советов пожилым людям, учинившаго отлучку из монастыря и совращающаго в раскол правоверных, – сослать в один из отдаленнейших мужских монастырей под бдительный надзор, с употреблением в монастырския работы до толе, покуда не раскается в заблуждении своем и не обратится на путь истины. 2., крестьян  Дмитрия Иванова, Семена Лапина и Никифора Маркова, учинивших погребение, оставить с презрением в заблуждении сем, до коле сами не познают истины, с обязанием притом всех их подписками остерегаться впредь от подобных дел и не разпространять вреднаго раскола сего»[6].

Это дело было заслушано на заседании Комитета министров от 19 мая 1825 г., и Комитет постановил: привести заключение Архангельской Уголовной Палаты в исполнение. 16 сентября 1825 г. было дано Высочайшее соизволение на положение Комитета министров. Парфенов был отослан в Высоковский единоверческий монастырь в Костромской епархии 17 декабря 1826 г. на подводах «за благонадежным присмотром».

19 июня 1826 г. обер-прокурор Синода кн. Петр Мещерский доносил министру внутренних дел В.С. Ланскому: «Как по донесению Епархиальнаго Начальства известно ныне, что означенной крестьянин Парфенов убеждаясь увещаниями и доводами из Священнаго писания, сознался в своем заблуждении и обратился к православной церкви, то по сему Святейший Синод предоставил мне снестись с Вашим Высокопревосходительством об учинении зависящаго от Вас разпоряжения дабы крестьянин сей яко обратившийся в православие освобожден был из Высоковскаго Монастыря»[7].

Министр В. С. Ланской высказал мнение, чтобы Парфенова освободить, но поручить его при этом наблюдению местного начальства, и если он снова совратится в раскол, немедленно предать его суду. 20 июля 1826 г. на заседании Комитета министров это мнение министра было утверждено, однако уже 16 ноября 1826 г. костромской гражданский губернатор доносил в Министерство внутренних дел следующее: «Во исполнение Предписания Вашего Высокопревосходительства… был я в сношении с Преосвященным Самуилом Эпископом Костромским и Галичским, которой с донесения настоятеля означенной Пустыни игумена Герасима уведомил меня, что крестьянин Парфенов хотя и обратился от раскола и удостоен исповедания и святых таин приобщения; но при наставлении и увещании настоятеля, дабы он на месте жительства своего ходил по долгу христианскому во святую грекороссийскую приходскую церковь для принесения общаго с прихожанами моления, объявил ему, что он приобыкши к старинным церковным обрядам с малолетства, в грекороссийскую церковь, на общее моление с прихожанами ходить не будет и благословения от приходскаго Священника непримет, и как из таковаго его отречения заключить можно, что он Парфенов не совсем еще исцелившийся от раскола и заблуждения своего, паки удобно впадет в оное, тем паче, что поблизости жительства его единоверческих церквей не имеется, то посему преосвященный представил о сем Святейшему Правительствующему Синоду, с испрашиванием в разрешение предписания, отсылать ли означеннаго Парфенова на место жительства его, или по отречению его от хождения в православную церковь содержать по прежнему в той пустыне, до совершеннаго обращения к оной»[8].

Кн. П. Мещерский писал министру В.С. Ланскому 8 января 1827 г., что «Святейший Синод полагая означеннаго крестьянина Парфенова, яко не совсем еще убежденнаго в заблуждении своем, оставить в Высоковской пустыне, на основании Высочайше утвержденнаго в 16 день Сентября 1825 года журнала Комитета ГГ. Министров, до толе пока совершенно не раскается и не обратится на путь истинны…»[9].

Однако вскоре вся эта история закончилась естественным путем: епископ Костромской Самуил донес в Синод, что Андрей Парфенов «быв напутствован по долгу христианскому, 12-го февраля сего года умер» (1827). Об этом обер-прокурор Синода сообщил министру внутренних дел Ланскому 5 мая 1827 г.

В списке «раскольничьих скитов и проч., находящихся в Архангельской губернии», доставленном в министерство внутренних дел от управляющаго Архангельской Удельной конторой в январе 1845 г., в Кушерецком приходе показаны: «3 молитвенные дома»[10]. К 1856 г. относится «Дело по отношению министра внутренних дел об открытых в Онежских лесах Архангельской г. постройках и укрывательстве в оных раскольников и раскольниц». Архангельский губернатор доносил министру внутренних дел 4 августа 1856 г.: «Онежский Земский Суд донес мне, от 24-го Июля, что Пристав 2-го Стана того уезда, по поводу носившихся слухов, – что между деревнями Верхлопской и Кушерецкой проживают в ските раскольники, 16 Июля, взяв с собою старшину и писаря Калгачинскаго Сельскаго Управления и четырех крестьян. Отправился по дороге, ведущей в Кушереку; пройдя мхами и болотами около 35 и наконец лесом до 3-х верст. Нашел небольшое озеро, на берегу котораго новую избу с сенями; в избе этой русская печь, на стенах устроены полки, из коих на одной найден небольшой медный образ и шерстяной подручник, в сенях ржаной и ячменной муки около 2 пуд 10 фунтов, деревянныя чашки, ложки и проч.; на ½ сажени от избы небольшой анбар; по устройству в таком виде избы с найденными запасами, Становой Пристав, предполагая, что изба эта непромысловая, а устроена Кушерецкими крестьянами единственно для прибежища раскольников и что таковые должны быть в лесах поблизости, пошел по замеченной тропинке далее в лес; пройдя около пяти верст, нашел дорогу, ведущую в Кушереку; следуя по этой дороге далее, до 10 или более верст, заметил тропинку и на деревьях знаки; этою тропинкою дошел до озера, при котором находится две избы, в одной из них найдены крестьянская девка Калгачинскаго общества и деревни Ефимия Кирилова Васильева, больная крестьянская вдова Кушерецкой деревни Екатерина Романова и девка, именующая себя Новгородской губернии, Старорусскаго уезда, деревни Утошкиной Настасьею Ивановою; а в другой избе: крестьянин деревни Кушерецкой Андрей Амосов с тремя женщинами; на спрос Пристава зачем Амосов находится тут, последний отвечал, что косил сено (и действительно имеется у него там сенокос); разсыльный же Пристава нашел на чердаке женщину, именующую себя Новгородской губернии, Старорусскаго уезда, деревни Утошкиной крестьянскою вдовою Настасьею Григорьевою, которая, как Пристав заметил – была скрыта крестьянином Амосовым. Далее в лесу за 10 сажен отыскана еще изба и в ней государственный крестьянин Олонецкой губернии, Каргопольскаго уезда Яков Андреев Кожин и на полках разных книг 26-ть; собрав эти книги, а также находившихся у прочих женщин 4 книги и шесть образов, Пристав взял с собою как Кожина, так и женщин, исключая больной вдовы Романовой. Кроме сих лиц – как доносит Пристав – по дошедшим до него слухам, должны быть в лесах еще раскольники; но к открытию их в настоящее время нет возможности, по весьма затруднительному в лесах пути, а удобнее приступить к поискам зимою, когда, вероятно, крестьянами Кушерецкой деревни будет проложена дорога для отвоза пищи скрывающимся раскольникам, ибо замечено, что крестьяне не только раскольники не обращаются к православию, но и православные более совращаются в раскол, в чем по мнению Пристава много содействует волостное и сельское Начальство, так как Волостной Голова Хохлин, сын раскольника, недавно уклонившагося из Православия в раскол, а Старшина – сам раскольник. По важности этого открытия Онежский Земский Суд назначил для производства следствия Временное Отделение»[11] (л. 2 – 4).

Было учреждено следствие. Завязалась переписка между местными властями и министрами внутренних дел и государственных имуществ. Управляющий Архангельской Палатой государственных имуществ писал 20 ноября 1856 г. министру внутренних дел:

«Из доставленных мне Г. Начальником Губернии сведений, о раскольниках открытых в Онежском уезде, оказывается, что местною Земскою Полициею в дальних лесах Кушерецкой дачи Онежскаго уезда найдено в разных местах несколько келии, как новых так и с давняго времени неизвестно кем построенных и в кельях этих 5-ть раскольников мужчин и женьщин разных званий. Все люди эти взяты Полициею и по сему предмету производится следствие Временным отделением Онежскаго Земскаго Суда, но чтобы к укреплению и распространению раскола в деревне Кушереке. Равно и к укрывательству в лесах раскольников содействовало волостное и сельское начальство, или было ему известно о раскольниках, того по следствию пока необнаруживается»[12].

24 мая 1857 г. тот же управляющий доносил министру, что «…действительно необнаружено, как видно из отзыва Г. Начальника губернии по сему предмету, чтобы местное волостное и сельское начальство содействовало к укреплению и распространению раскола и все рядовые крестьяне Кушерецкаго селения не знали о проживании в лесах раскольников, с которыми ни каких сношений неимели»[13]. Однако из другого дела следует совсем обратное: местные крестьяне всячески поддерживали живущих в лесах скитников, помогая укрываться от властей.

Так, архангельский гражданский губернатор писал министру внутренних дел 12 сентября 1856 г.: «Онежский Земский Суд, которому предписано было продолжать розыскания скрывающихся в лесах тамошняго уезда между Верхлопскою и Кушерецкою деревнями раскольников, донес мне, с рапорта Становаго Пристава 2 стана, что к таковым розысканиям не иначе можно приступить, как с вооруженными 7 солдатами, потому что крестьяне Кушерецкой деревни, известные своим грубым и дерзским характером и как виновники пристанища в их лесных дачах раскольников и покровители их, готовы решиться на всякое злодейство, в особенности против его, Пристава, как открывшаго уже нескольких раскольников; к тому же и сами скрывающиеся могут сделать вред беззащитным, тем более, что их должно быть в лесах не малое число.

Вследствие такого рапорта Земскаго Суда и приняв в соображение, что между скрывающимися в лесах могут быть беглые и бродяги, я относился к Командиру 1-го здешняго Гарнизоннаго Баталиона, чтобы он предписал Начальнику Онежской Инвалидной Команды о командировании, без огласки, по требованию Онежскаго Земскаго Суда, к Приставу 2 стана тамошняго уезда для розыскания скрывающихся в лесах раскольников, одного унтер-офицера и 6 рядовых вооруженных.

Получив ныне от Баталионнаго Командира уведомление, что о таковом командировании унтер-офицера и 6 рядовых предписано им Онежскому Инвалидному Начальнику, я дал знать об этом Онежскому Земскому Суду, с тем, чтобы он предупредил Пристава, что при розыскании раскольников он должен действовать со всею осторожностию и благоразумием, избегая до последней крайности всякаго столкновения с раскольниками и стараясь овладеть ими, без употребления в действие оружия, даже, если-бы с их стороны встречено было сопротивление»[14].

Спустя месяц, 13 октября 1856 г., архангельский гражданский губернатор доносил министру внутренних дел следующее: «Онежский Земский Суд, от 6-го Октября, с рапорта Становаго Пристава 2-го стана, донес что по розыскам последняго с командированными к нему 7-ю солдатами, в Кушерецких лесных дачах и смежной с ними Нюхотской лесной даче, принадлежащей Кемскому уезду, раскольников не найдено, только в последней (Нюхотской) даче найдены на островах озера Пиккозеро две кельи и не малое количество хлебных и других припасов, кухонная посуда и другое имущество, в числе котораго оказались между прочим лоскуты солдатской одежды, почему Пристав предполагает, что в кельях тех жили раскольники и беглые, которые скрывались от преследования. На берегу же озера Пиккозеро, недалеко от тех мест, где найдены кельи и имущество, находится промысловая изба крестьянина Нюхотской деревни Кемскаго уезда Максима Прохорова, который в ней и проживает; на спрос его Становым Приставом о живших в упомянутых кельях, Прохоров отозвался незнанием, равно и о найденных припасах и имуществе; бывшие же с приставом четверо понятых объявили, что найденныя кельи построены покровительницею раскольников, раскольницею крестьянскою вдовою Нюхотской деревни Кемскаго уезда Авдотьею Ретькиною, где она не редко и сама проживала. Означенныя кельи равно припасы и вещи, для пресечения способов к укрывательству раскольников и беглых, приставом истреблены. По окончании розысков, Становой Пристав посылал за упомянутою вдовою Ретькиною, для отобрания от ней показаний, но в доме, где проживала она, не найдена и куда скрылась неизвестно. Становой Пристав, относя неудачу настоящих поисков к разнесшимся слухам о том, просит, чтобы при благоприятных обстоятельствах к поискам, коль скоро он получит сведение что скрываются в лесах раскольники и беглые, для преследования их по горячим следам, отряжать к нему до 7 человек солдат, и сверх того для лучшаго разузнания о скрывающихся, дозволить ему Приставу иметь временно въезд в Нюхотскую деревню Кемскаго уезда»[15]. Все это было становому приставу предоставлено и разрешено.

Далее, в сообщении исправляющего должность Архангельского гражданского губернатора В. Миронова министру внутренних дел от 26 января 1857 г. приводятся следующие любопытные подробности: «Онежский Земский Суд представил мне произведенное временным отделением следствие об открытых в Кушерецких лесных дачах раскольниках и раскольнических кельях.

Из дела этаго видно.

а. В лесах между деревнями Верхлопскою и Кушерецкою открыто Становым Приставом 6-ть изб и один анбар; в 3-х из них захвачены люди: 2-е мущин и 7 женщин, остальныя келии были пусты, но по найденным в них припасам и домашней утвари, должно полагать, что в них жили люди, которые скрылись.

Захваченные лица при спросе показали:

б. Государственный крестьянин Олонецкой Губернии, Пудожскаго уезда, Рыжковской волости Яков Андреев Сажин (а не Кожин), 50 лет, раскольник Филиповской секты. Узнавши от Кушерецких крестьян о существовании в Кушерецких лесах пустыни, и страдая ногою отправился туда для богомоления в великий пост 1856 года, на лошади с братом своим Никифором; по прибытии на место нашли 2 келии; в одной из них проживали девка Афимия Васильева и вдова Катерина Романова, а другая была не занята, но в ней находилась вся домашняя утварь; по указанию Васильевой он поместился в этой келии, а брат его уехал домой. Во время их проживания приходили туда для промысла рыбы и для сенокоса некоторые из Кушерецких крестьян, в том числе Андрей Амосов с 3-мя женщинами, а также за 3 дни до поимки их Приставом, пришли в пустыню солдатския: вдова Настасья Григорьева и девка Настасья Иванова; более никого не видал, а слыхал, что где-то в лесах есть Московский купец Сергей с матерью и еще какой-то старик. Найденныя книги и крест принадлежат ему Сажину и были привезены им с собой.

в. Крестьянская девка Онежскаго уезда, Вачевской волости Афимья, по иночеству Екатерина, Васильева, 56 лет, раскольница Филиповской секты. Пострижена она в иночество 8 лет назад в Даниловском монастыре, неизвестными ей людьми, откуда выслана жителями за неимение вида и прибыв в деревню Кушерецкую, прожила в ней с месяц, и услыхав, что недалеко есть пустыня удалилась туда по указанию одной старушки и с тех пор постоянно проживала, имея пропитание от Кушерецких крестьян, доставляемое чрез Андрея Амосова, и занимаясь поминовением усопших с получением за это вознаграждения. С Великаго поста 1856 года поселилась к ней в келью больная старуха Катерина романова, а в другую келью прибыл старик Яков Сажин. Для общаго богомоления никто к ним не приходил, а они сами собирались молиться в келью Сажина. Неподалеку от этих келий в 2-х верстах жили иноки Сергей и Зосима, инокиня Евгения и мать Пелагея, которая умерла там и похоронена ими, но кто они были такие, она не знает. Инок Сергей во время Пасхи 1856 года, постриг вдову Катерину Романову и нарек ее Еленою. За три дня до открытия их Становым Приставом пришли к ней Васильевой солдатския вдова Григорьева с девкою Ивановою, объясняя, что идя из Соловецкаго Монастыря в Верхлопскую деревню заблудились и попали в пустыню.

г. Солдатския: вдова Новгородской Губернии Старорусскаго уезда, округа Пахатных солдат № 4 Настастья Васильева, 60 лет, раскольница и девка того же ведомства Настасья Иванова, 23 лет, православная, отлучились оне в Мае месяцце 1856 года по билетам от своего Начальства в Соловецкий Монастырь, где пробывши 3 дня, отправились обратно, желая пройти в Верхлопскую деревню для поклонения Св. Николаю Чудотворцу, но на пути от Кушерецкой деревни сбились с дороги, заблудились в лесу и попали в пустыню, в которой на 3-й день были взяты Приставом.

д. Крестьянин Кушерецкой деревни Андрей Амосов, 60 лет, раскольник. Одна из открытых Приставом избушек или келий, принадлежит ему, построена более 30 лет тому назад для ночлегов во время сенокоса, которые у него там находятся и для этой надобности временно проживая там с своими домашними (3-мя женщинами) был захвачен Приставом. Кому же принадлежат прочия келии и кем построены отозвался незнанием, утверждая, что с проживавшими в них раскольниками не имел никаких сношений.

е. Кушерецкие крестьяне, по большей части раскольники, в том числе и те которых покосы лежат вблизи упомянутых келий, упорно запираются, что келий тех они не видали или не знают кем оныя выстроены, и кто в них проживал, а также что с захваченными раскольниками сношений никаких не имели, пропитания им не давали, и не знают скрываются ли еще какие раскольники в лесах.

и ж. Найденная в келии Васильевой старуха Катерина Романова, оказалась крестьянскою вдовою Кушерецкаго селения, но не спрошена по причине тяжкой болезни.

Кроме вышеизложеннаго, по следствию не обнаружено более никаких обстоятельств заслуживающих внимания, и за всеми розысками раскольников, иноков: Сергея, Зосимы и Евгении и других в лесах не открыто. Из числа захваченных лиц, крестьянин Яков Сажин, изъявил желание обратиться в Православную веру и о присоединении его к оной сообщено мною Епархиальному Преосвященному.

Следственное дело отослано мною в Онежский Земский Суд, для препровождения на законном основании в подлежащее судебное место и вместе с тем предписано тому суду, чтобы имел постоянное наблюдение, не проживают ли еще где в лесах раскольники и производил розыски о скрывающихся иноках Сергие, Зосиме и инокине Евгении»[16].

В своем следующем донесении от 2 февраля 1857 г. В. Миронов сообщал министру внутренних дел: «Онежский Земский Суд от 21 Января доносит мне, что Пристав 2 стана Лисенко употребляя старания к открытию скрывающихся в лесных дачах Кушерецкаго селения раскольников и беглых вытребовал по секрету, 5 Января, от Начальника Онежской Инвалидной команды шесть человек рядовых при одном унтер-офицере и, во избежание распространения слухов, повез на свой счет этот отряд до деревни Малошуйской; здесь, в 11-ть часов ночи, взяв пять подвод с условием, чтобы ямщики везли минуя Кушерецкое селение в лесную дачу, за 36 верст, за что обещал по 1 рублю за каждую подводу, но ямщики достигнувши Кушерецкаго селения остановились и не смотря на все убеждения и приказания Пристава отказались далее вести; по этому Лисенко вынужден был пристать в Кушереке на отводной квартире (в 3 часа ночи) и потребовал лошадей до деревни Унежмы; явились крестьяне раскольник Александр Неклюдов с Никифором Неклюдовым же (Православным) и сначала распрашивали Пристава куда и зачем едет, а потом по настоянию Пристава приготовили лошадей, но когда он объявил, что едет по секрету в лесные дачи, то крестьяне Александр Неклюдов и Афанасий Овчинников уклонились от поездки и сказали, что без открытаго предписания Г. Военнаго Губернатора не повезут. По такому упрямству крестьян Пристав Лисенко должен был принять Полицейския меры посредством своей команды и сел в сани; в это время означенный раскольник Овчинников больше всех кричал: «братцы распрягайте лошадей поедемьте домой, что тут слушать» и ругал Старшину Сухорукова, который убеждал ямщиков к послушанию; одним словом крестьяне те делали различныя дерзости и готовы были броситься с кулаками. Несмотря на все это Пристав отправился в путь, но потерял более 4-х часов времени. Проехавши около 12 верст, на разсвете заметил он на дороге свежия следы двух пеших человек; отсюда, по неудобности дороги к проезду взявши с собою Сельскаго Заседателя, Унтер-офицера и одного рядоваго отправился по следам и пройдя верст 15 пешком и на лыжах увидали они, что следы уже трех человек идут обратно; желая удостоверится откуда были следы, по оным отыскали вблизи озера Кулам  вытопленную избушку и в чуланах оной муку, крупу, хлеб и все необходимое для жителя, из чего и заключили, что здесь жил какой нибудь бродяга из раскольников; в кельи найдены железныя вериги и взяты Приставом, более ни чего осбеннаго не отыскано, но заметно, что все было унесено до их прихода. Предавши келью огню отправились по следам обратно и придя к месту где оставили лошадей, ночью уже, Пристав Лисенко оставил тут в сенокосной избушке Сельскаго Заседателя с одним рядовым, приказав им как только взойдет луна, преследовать далее по следам 3-х неизвестных лиц, а сам поехал в деревню Кушерецкую, которую по прибытии оцепил по всем дорогам караулом и сам несходил со стражи до утра; 8 числа, в 10 часов утра возвратились Заседатель с рядовым и объявили, что преследуя около 20 верст они увидали направление следов в Кушерецкую деревню, куда должно быть скрылись три неизвестные человека еще до учреждения караула. Видя явное потворство Кушерецких крестьян к сокрытию живущих в лесах раскольников и предполагая, что остановка в даче лошадей была предлогом выиграть время, чтобы послать в леса людей с известием, и чтобы могли скрыться беглецы, из которых следы трех человек лежали в деревню Кушерецкую, Пристав испросил в помощь себе у Надзирателя Пограничной стражи 3-х стражников и приступил к обыску домов; в одном из них у крестьянина Егора Пуминова нашел спрятаннаго в овчарне, в коробе раскольника, именующагося иноком Асафием; он одет был в полушубке, но предъявил, что у него тут спрятано в углу под навозом платье, и действительно нашли там мантию и шапку с опушкою. Хотя бы и следовало допросить пойманнаго раскольника, но Пристав уставши и простудившись сделался нездоров и представил о том с препровождением раскольника-инока и пристанодержателя его Пуминова на распоряжение в Земский Суд, которым по настоящему произшествию открыто Временное Отделение. Предписав вместе с сим Временному Отделению при производстве следствия по настоящему предмету строжайше обследовать поступки крестьян в ослушании против Становаго Пристава Лисенка и поступить с виновными по законам, – имею честь донести об этом происшествии Вашему Превосходительству»[17].

В своем новом рапорте от 16 апреля 1857 г. исправляющий должность Архангельского гражданского губернатора докладывает министру внутренних дел: «Становой Пристав 2-го стана Онежскаго уезда Лисенко узнавши, что крестьянин Кушерецкаго селения Дмитрий Иванов занимается исправлением духовных треб по расколу не только в своем селении, но даже и в деревне Кемскаго уезда Нюхче и что к нему собираются для богомоления раскольники, 5 Апреля в 5 часов утра, прибыл в дом Иванова с Волостным Головою Андроновым и 2-мя стражниками; в доме нашел моленную комнату, в которой на аналое Евангелие и деревянный восьмиконечный крест, около 15 икон на стенах, 4 лампады, 5 книг и мантию. Когда Пристав приступил к отобранию икон, книг и других вещей, находящихся в моленной, то домохозяин Иванов вырвал у него из рук Евангелие и вскоре затем собравшиеся 40 человек крестьян и крестьянок тогоже селения силою отняли все, что Приставом было взято, буйствовали и ругали Пристава с разными угрозами, почему Пристав, видя такое безчинство, должен был удалиться, донеся о сем Земскому Суду. По получении об этом донесения от Земскаго Суда, я командировал для изследования сего происшествия Губернскаго Уголовных Дел Стряпчаго»[18].

Из Департамента общих дел МВД в Департамент полиции исполнительной 3 мая 1857 г. была направлена копия с представления управляющего Архангельской губернией за № 200 с характерным названием: «о буйстве крестьян раскольников Кушерецкаго селения оказанном против должностных лиц». В донесении Архангельского вице-губернатора в МВД от 30 ноября 1857 г. даны некоторые уточнения этого дела: «…по произведенному следствию о буйстве и насилии крестьян раскольников Кушерецкаго селения против должностных лиц оказалось, что при осмотре Становым Приставом Лисенко в Кушерецком селении дома крестьянина Дмитрия Иванова, подозреваемаго в исправлении по расколу треб, когда он, Лисеенко, отбирал найденныя у этаго крестьянина раскольническия книги, сын Иванова Егор выхватил из рук Пристава взятую им одну из книг, а жена Иванова Пелагия, ругая Пристава, толкнула его и хотела ударить палкою; собравшиеся же около 30 человек обоего пола, большею частию, раскольники, также ругая Пристава неприличными словами, с азартом противодействовали ему; особенно в этом замечен крестьянин Андрей Амосов. Что же касается до отправления крестьянином Ивановым по расколу треб, то преступление это по следствию не открыто, а по отзыву Священника Плотникова Иванов подозревается только в домашнем отправлении служб; это подтверждается и показаниями двух стражников, которые объяснили, что они слыхали, во время церковных служб, пение в несколько голосов в доме Иванова, а также и тем, что следователем найдены в этом доме церковныя принадлежности, как-то: аналой и книги, заключающия службы святым, и некоторое количество восковых свеч»[19].

24 января 1858 г. последовало очередное донесение архангельского вице-губернатора в МВД: «Архангельская Духовная Консистория при отношении от 17 Декабря 1857 года за № 5176/159, препроводив в Губернское Правление 11 книг, из числа 19-ти, и 11 тетрадок, отобранных от раскольников, открытых в лесных дачах Кушерецкаго селения, Онежскаго уезда, уведомила, что по разсмотрении помянутых книг оказалось, что восемь из них могут быть в употреблении в Православной Церкви; прочия же 11-ть книг и 11-ть тетрадок, наполнены раскольническими мнениями и заключают безчисленное множество ошибок и упущений. Почему Консистория и послала помянутыя 8 книг в Онежский Земский Суд для выдачи их по принадлежности, а остальныя просит представить в Министерство Внутренних Дел»[20]. К отношению была приложена Опись, согласно которой у старообрядцев были отобраны следующие книги: Псалтырь, 2 Устава, рукописная тетрадь о разных предметах, рукописный Пролог, Поучение, рукописное Евангелие, Цветная триодь, «Страсти Христовы», Каноник, Жития святых и «один связок, заключающий в себе одинадцать тетрадок». Министр внутренних дел С. Ланской 11 февраля 1858 г. отослал эти книги и тетрадки вместе с описью к обер-прокурору Синода.

Спустя два года, 30 июля 1860 г. за № 137 начальник Архангельской губернии отослал новый рапорт в МВД в Департамент Полиции Исполнительной, в котором, в частности, говорилось: «…имею честь уведомить, что после даннаго Онежскому Земскому Суду предписания, от 26 января 1857 года, чтобы тщательно розыскивал и имел неослабное наблюдение, не проживают ли еще где либо в лесах раскольники, таковых действием Полиции не открыто. Между тем из переписок в настоящем году, обнаруживались следующия обстоятельства, имеющия некоторую связь с делами об укрывательстве в лесах Онежскаго уезда раскольников, а именно:

  1. Из переписки о преследовании раскольников, скрывающихся в Кушерецких лесных дачах, известной Департаменту Полиции Исполнительной из сообщения от 18-го Декабря 1857 года за № 503, видно, что в 1856 г. для преследования и поимки раскольников командирован был Становой Пристав Лисенко, который получив сведения об укрывательстве раскольников под именем иноков Сергия и Зосимы, хотя и старался преследовать их, по поймать не мог, так как раскольники эти заметив преследование их скрылись и все поиски к розысканию их по Февраль месяц сего года оставались тщетными.

В Феврале же месяце настоящаго года Г. Статс-Секретарь Его Императорскаго Величества у принятия прошений, препроводив к начальнику  губернии всеподданнейшее прошение называющихся иноками Сергия и Зосимы (тех самых, которые скрылись от преследования Земской Полиции) в коем они жаловались, что вследствие оказанных им, со стороны местнаго Начальства, стеснений в местах их жительства на островах Шужном и Кондострове (Онежскаго уезда) они вынуждены скрываться в лесах Кемскаго уезда, почему и просили дозволения продолжать монашескую жизнь, присовокупив, что разрешения на прошение будут ожидать Кемскаго уезда в Сумском посаде, – Его Сиятельство князь Голицын просил с возвращением той просьбы доставить сведение по содержанию жалобы просителей.

По собранным вследствие сего справкам оказалось, что в 1858 году состоялось решение Архангельской Палаты Уголовнаго и Гражданскаго Суда, по делу об отысканном на острове Кондострове раскольническом населении и о присвоении жившими на том острове лицами звания иноков, по коему в числе других состояли под судом С. Петербургский мещанин Степан Черенцов и Сумский мещанин Иван Рюхин, принявшие звание иноков под именем первый Сергия, а последний Зосимы, почему я сообщил об этом Г. Статс-Секретарю Его Императорскаго Величества у принятия прошений Князю Голицыну 16-го Апреля за № 90.

Вследствие этаго отзыва моего, Г. Министр Внутренних Дел, от 8 прошедшаго Июня № 530, уведомив, что так как мещане Черенцов и Рюхин находятся под судом и принадлежат к расколу, приказал объявить им, что изъясненное во всеподданнейшем прошении их домогательство, как противозаконное, оставлено без последствий, присовокупив, что означенные раскольники, между прочим, изъяснили в просьбе своей, что для выслушания решения на просьбу их, они явятся в Сумский посад Кемскаго уезда, к родственникам из них Рюхина, почему предписано Кемскому Земскому Суду дабы он, имея в виду указанное местопребывание раскольников Черенцова и Рюхина, немедленно взял бы их, для исполнения судебнаго над ними приговора.

и 2. В Июне месяце сего года получено было донесение Онежскаго Земскаго Суда об убийстве 1 Апреля двух раскольников, мущины и женщины, проживающих около 20 лет в Кушерецких дачах в лесной избушке и о сожжении самой избушки. Убийство учинено было двумя государственными крестьянами Онежскаго уезда, Кушерецкой деревни Евфимом Козьминым и Кемскаго уезда Сороцкой волости Осипом Ильиным. О происшествии этом было донесено мною Г. Министру Внутренних Дел 22 Июня № 2794»[21]. Чем закончилась эта детективная история — из дела не ясно.

О том, как непросто было местным старообрядческим инокам придерживаться «древлего благочестия», свидетельствует еще одно дело из архива Министерства внутренних дел «По отношению Управляющаго Министерством Государственных Имуществ с препровождением прошения крестьянина Архангельской губернии Онежскаго уезда Кусторецкаго (sic!) общества Григория Кустова об освобождении его из Архангельскаго тюремнаго замка» (1859 г.).

В отношении управляющего Министерством государственных имуществ, товарища министра министру внутренних дел от 12 августа 1859 г. сообщалось о том, что крестьянин «Кусторецкого» (Кушерецкого) общества Григорий Кустов подал прошение на Высочайшее имя об освобождении его из Архангельского тюремного замка. «По сношению с Начальником Архангельской губернии оказалось, что Кустов заключен под арест 10 Ноября 1858 г. за ношение монашеской одежды, о чем было произведено следствие, обнаружившее, кроме того, что Кустов, не проживая на родине в Онежском уезде, совратился в раскол и имел при себе еще иноческую мантию, камилавку, книгу и двое четок, и что, по разсмотрении дела сего, местный уездный суд решил 30 Апреля настоящаго года передать Кустова на увещание Духовной Консистории, которая и сделала надлежащее о сем распоряжение»[22]. Учитывая существующее законодательство, товарищ министра предлагал освободить Кустова из-под ареста под полицейский надзор.

Об обстоятельствах этого дела сообщал в своем отношении от 9 июля 1859 г. архангельский вице-губернатор Гренберг: «Крестьянин Онежскаго уезда, Вачевскаго Волостнаго Правления Кушурецкаго Сельскаго общества Григорий Кустов в поданном на Высочайшее имя прошении изложил, что он по преданию отцев своих придерживается старой веры более 7 лет, посвятил себя иноческому житию и был в отлучке из своего селения с письменными видами, хотя и не в дальнем разстоянии, но как Земская Полиция всюду стесняет и преследует, не обращая внимания на то, что только ведет он по своему желанию уединенную жизнь в богомолении, не производя никаких запрещенных обрядов веры, – в прошлом 1858 г. в Декабре месяце просил он Губернское Начальство о распоряжении, чтобы от Сельскаго Начальства ему, Кустову, дано было бы свободное проживание в уединении, но напротив оно заарестовало его и предало Суду безвинно, содержит в тюремном замке, под строгим караулом, и в позор еще обрили половину головы его; а семейство его, состоящее из 6 душ разнаго возраста, пришло в самое плачевное состояние, лишилось насущнаго хлеба, что причинила смерть его брата единственнаго работника. Вследствие чего крестьянин Кустов просит Государя Императора освободить его от заключчения, дабы он мог пропитывать бедствующее семейство, имеющее в пропитании надежду только на него, Кустова. Из производившейся же об нем переписки видно, что крестьянин Кустов, прибыв в Архангельск 10 Ноября 1858 г. с данным ему от Вачевскаго Волостнаго Правления паспортом, от 13 Марта 1858 года, был того же числа взят Полициею под арест за то, что Кустов, называя себя староверческим иноком, в день прихода его в Архангельск имел на себе, под овчинным тулупом, черную гарусную рясу, обшитую красным шнурком и такую же наплечную мантию, на голове в виде скуфьи шапочку, называемую им камилавкою и особо в мешке подобную первой мантию, чернаго коленкора куколь, обшитый красным же шнурком, черную гарусную скуфью (называемую Кустовым также камилавкою) с нашитым тесьмянным крестом, подручник нанковый, двои четки и часовник московской печати 1652 г. На данный Кустову запрос от Полиции он показал, что найденныя у него в мешке мантию, куколь и камилавку он постоянно надевал в праздничные дни на время молитвы, которую он совершал иногда при сторонних людях, иногда затворившись, как позволяла возможность; в одежде этой открыто по улице не ходил, но и не снимал ея, кроме куколя, и закрывал камилавку на голове платком, а рясу – летом кафтаном, зимою же шубой – из опасения преследования. Почему я, усмотрев все это из донесений Городской Полиции, и приняв во внимание, что ношение раскольнической одежды отнесено к публичному оказательству раскола, за которое предписывается преследование виновных по общему для уголовных дел порядку, предписал Городской Полиции, от 31 Декабря о настоящем обстоятельстве, произвесть формальное следование и затем отослать оное на суд в подлежащее судебное место и о последующем донести. На это предписание Городская Полиция от 10 Марта донесла, что крестьянин Григорий Кустов, как открылось из доставленных Онежским Земским Судом сведений, значится записанным по метрическим книгам Кушерецкаго прихода в 1829 г. родившимся 30 Сентября незаконно от крестьянской вдовы Харитины Чучиной, которая по рождении Григорья вышла замуж за Данила Кустова, крещен же 6 Октября Священником Кононовым и ни он Григорий, ни родители его в расколе не состояли, и сии последние венчаны были по обряду Православной Церкви, из них отец помер в 1844 г., а мать в 1856 г. Брат же Кустова Максим помер в Январе 1859 г. и как он, Григорий Кустов, постоянно находится в отлучках, то ни местному Священнику, ни обществу, к коему он принадлежит, неизвестно о совращении его из Православия в раскол; а потому дело об уклонении Кустова из Православной веры в раскол и отослано из Полиции тогож 10 Марта в Архангельский Уездный Суд».

Из суда Кустов был передан в Духовную Консисторию на увещание. Увещание было поручено замочному священнику Григорию Конорскому и благочинному священнику Феодору Жаравову, «в случае же безплодности их увещаний» предписывалось поручить его миссионеру священнику Алексию Васильеву. Однако [23]на все увещания новообрядческих священников Кустов остался непреклонен. В деле сохранилось прошение Григория Кустова об освобождении на имя Александра II. Видимо, прошение дошло до царя, и 21 августа 1859 г. министр внутренних дел С. Ланской в письме к начальнику Архангельской губернии спрашивает, по какому случаю Кустов содержится в тюремном замке уже после решения о нем суда, и предписывает освободить арестанта из-под стражи под полицейский надзор. На это архангельский вице-губернатор отвечал, что «Губернское Правление, по постановлению своему 27 минувшаго Августа сделав распоряжение об освобождении Кустова из под стражи, отослало его в местную Палату Государственных Имуществ, для отсылки на место его жительства с тем, чтобы Палата поручила его сельскому надзору, дабы он нераспространял своего раскола между Государственными крестьянами и воспретила ему именовать себя вопреки 61 ст. т. XIV Уст. пред. прес. раскольническим иноком и носить подобную инокам одежду; а вместе с тем Правление отнеслось и в Духовную Консисторию, чтобы и она с своей стороны поручила местному духовенству наблюдение о неразпространении Кустовым раскола на месте его жительства»[24].

Из других документов также известно, что и во второй половине XIX в. старая вера была весьма распространена среди местного населения. В 1885 г. приход был включен в состав Кушерецко-Калгачинского миссионерского комитета 1-го разряда. А к этому разряду относились как раз те приходы Архангельской епархии, которые «в сильной степени были заражены старообрядческим расколом». Выписки из «Духовных росписей» о лицах, не бывших у исповеди более трех лет за 1888 год, красноречиво говорят об этом: в Кушерецком приходе, несмотря на наличие здесь двух новообрядческих церквей, таковых насчитывалось 1042 человека, что составляло две трети жителей! При этом 7 человек из них были военными. В этом смысле характерна история поморского рода Кучиных, известного с XVII века. Многие представители этого рода, как явствует из опубликованной Т. Ф. Мельник родословной Кучиных[25], были строгими ревнителями старой веры: «за расколом не исповедан», «за расколом не исповедалась», «по наклонности к расколу не исповедалась», «замечен в наклонности к расколу», «не была на исповеди и причастии по наклонности к расколу», «имел наклонность к расколу» и т.д.

Согласно данным 1896 г.,  «раскольнических скитов, официально признанных, не было, но вверх по реке в разных местах жили «старики и старухи» — раскольники. Раскольническая молельня находилась в доме крестьянина Авксентия Гаврилова Овчинникова — раскольнического наставника, где и проходили собрания по воскресным и праздничным дням»[26]. При этом общая численность прихожан в 1896 г. составила: в с. Кушереке — духовных 2 двора, 1 мужчина; военных 16 дворов, 45 мужчин, 35 женщин; крестьян: а) православных 577 мужчин, 569 женщин, б) «склонных к расколу» 223 двора, 54 мужчины, 209 женщин; в) «раскольников по суду признанных» 1 двор, 1 мужчина. Церковно-приходское попечительство открыто в 1893 г., состояло из председателя и 10 членов. Имелись церковная и противораскольничья библиотеки, однако книг было недостаточно.

Как пишет этнограф А. А. Жилинский, еще в начале ХХ века влияние старообрядчества в Онежском Поморье оставалось сильным. «Православные поморы приглашают старух старообрядок петь панихиды, наделяют их деньгами и богато угощают. Для этой цели у некоторых поморов вся посуда разделяется на староверскую и мирскую. Староверы считают грехом есть или пить из одной посуды с православными. Староверство, по понятием населения, будто бы способствует достижению счастья и богатства»[27]. Нередки были случаи, когда поморы перед смертью принимали старую веру, считая ее самой угодной Богу верой.

В послереволюционные годы начинается постепенное опустошение Поморского Севера — деревни вымирали, а оставшееся население разъезжалось по большим городам. Трудные дни для кушеречан и жителей других поморских сел настали с приходом сплошной коллективизации. Уполномоченные выбрали время, когда все мужчины были далеко на промыслах и, натолкнувшись на несогласие женщин вступать в колхоз, стали искать виновных. Среди первых репрессированных были священник Павел Титов, бывший судовладелец Михаил Хохлин. Затем начали раскулачивать всех судовладельцев подряд. А поскольку больше половины жителей Кушереки были заняты рыбным промыслом, то все они попали в разряд классовых врагов революции. От коллективизации бежали, бросая дома, скот, засеянные поля. Началось массовое переселение на побережье Кольского полуострова. В итоге, к 1932 г. в Кушереке осталась четвертая часть населения! Из пятисот дворов в Кушереке было раскулачено триста пятьдесят. И вот результат: если на 1920 г. население Кушереки составляло 1286 человек, то на сегодняшний день здесь осталось всего 7 человек.

[1]    Подробнее см.: Кожурин К. Я. Повседневная жизнь старообрядцев. 2-е изд. М., 2017. С. 281—295.

[2]    Старицын А. Н. География расселения соловецких выходцев — основателей староверческих пустыней во второй половине XVII в. // Старообрядчество: история, культура, современность. Выпуск 16. М., 2018. С. 198.

[3]    Филиппов И.  История Выговской старообрядческой пустыни. М., 2005. С. 125.

[4]        Краткое историческое описание приходов и церквей Архангельской епархии. Вып. 3. — Архангельск, 1896. — С. 20-24.

[5]    Белобородова И. Н. Старообрядчество Архангельской губернии: состав, численность, расселение (середина XIX — начало XX вв.) // Уральский сборник. История. Культура. Религия. Вып. 3. — Екатеринбург, 1999.  С. 67.

[6]    РГИА. Ф. 1284. Оп. 195 – 1825. Д. 13. Л. 2 – 4 об.

[7]    Там же. Л. 13.

[8]    Там же. Л. 22 – 22 об.

[9]    Там же. Л. 25 – 25 об.

[10]  РГИА. Ф. 1473. Оп. 1. Д. 92 Л. 45 об.

[11]  РГИА. Ф. 381. Оп. 44. Д. 23716. Л. 2 — 4.

[12]  Там же. Л. 7 — 7 об.

[13]  Там же.  Л. 9 – 9 об.

[14]  РГИА. Ф. 1284. Оп. 211 – 1856. Д. 91. Л. 7-8.

[15]  Там же. Л. 11 – 12 об.

[16]  Там же. Л. 15 – 17 об.

[17]  Там же. Л. 18 – 19 об.

[18]  Там же. Л. 21 – 22.

[19]  Там же. Л. 26 – 27.

[20]  Там же. Л. 29 – 29 об.

[21]  Там же. Л. 35 – 36 об.

[22]  РГИА. Ф. 1284. Оп. 214. Д. 35. Л. 1 — 1 об.

[23]  Там же. Л. 3 – 5 об.

[24]  Там же. Л. 12 – 12 об.

[25]  Мельник Т. Ф. Поморский род Кучиных из Кушереки // Лодия. 2006. № 1. С. 78—128; Шумилов Н. А. Архангельский родословец: (генеалогия наиболее известных дворянских, купеческих, мещанских и крестьянских родов Архангельской земли): генеалогический справочник. Архангельск, 2009. С.545—546, поколенная роспись рода Кучиных — с. 1011—1020.

[26]           НА РК. Ф. 229. Оп. 1. Ед. хр. 33. Л.л. 54-57 об. Ведомость о церкви Архангельской епархии, Онежского уезда, Кушерецкого прихода за 1896 год.

[27]  Жилинский А. А. Крайний Север Европейской России. Петроград, 1919. С 132.

К.Я. Кожурин

К. Я. Кожурин. «Феодор предивный и всекрасный страдалец…»

Имя дьякона Феодора Иванова связано неразрывною связью с четверицей пустозерских мучеников, окончивших свой земной путь за Полярным кругом 14 апреля 1682 года. Протопоп Аввакум, дьякон Феодор, священник Лазарь, инок Епифаний… Эти имена навсегда останутся не только в истории того духовного движения, которое возникло в середине XVII века и получило название русского старообрядчества, но и в истории государства Российского, в истории русской культуры. Однако и взятая сама по себе, личность дьякона Феодора представляет несомненный интерес, как и его труды, не потерявшие своей актуальности и по сей день.

В старообрядческом мартирологе «Виноград Российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие», выдающемся историческом памятнике, созданном Симеоном Денисовым (князем Мышецким) среди глухих лесов Заонежья, глава, посвященная дьякону Феодору, непосредственно следует за главой о протопопе Аввакуме. Давая характеристику этому деятелю раннего старообрядчества и духовному чаду огнепального протопопа, Симеон Денисов находит удивительные по своей силе и красоте слова: «…Феодор предивный, и всекрасный страдалец, спутник и всеблагорачительный стечник и своинник, Аввакума предобляго, и прочих страстотерпцев…, муж ведения изряднаго, и книгочтения всепотщательнаго, и разсуждения добросиятельнаго; паче же ревности добрыя и честныя бяше, яко звезда светла в разуме сияше, новыя законы и уставы обличая; народы учаше свободными устнами к новинам не прилагатися; но древняго благочестия пределы крепце содержати»[1].

История, к сожалению, не сохранила нам точной даты рождения дьякона Феодора. Происходил он из потомственной священнической семьи. Из «допросных речей» 13 декабря 1665 года известно, что еще дед его был священником. Отца его звали Иваном и служил он попом в вотчине боярина Никиты Ивановича Одоевского (ок. 1605 — 1689) — сначала в селе Троицком, а затем — в Покровской церкви села Колычева Дмитровского уезда. Младшая сестра его матери тоже была замужем за священником — ее муж и соответственно «стрый» Феодора Иван (ум. 1667) был поставлен в попы патриархом Иосифом и впоследствии служил у царя «вверху», в церкви преподобномученицы Евдокии, где царь Алексей Михайлович молился каждый день. (Судьба его была печальна, об этом дьякон Феодор подробно рассказывает в своем «Послании из Пустозерска к сыну Максиму и прочим сродникам и братиям по вере. О властях неправедных».)

После «морового поветрия» 1654 года, когда, быть может, умер его отец, а сам он еще не имел духовного сана, на Феодора «поневоле» была сделана «запись… бутто он крестьянский сын». По сути, это обрекало его на судьбу крепостного князя Семена Михайловича Одоевского. Однако ему все же удалось освободиться от «записи», затем он служил где-то дьяконом, а в 1658 году оказался в Москве — в тот самый год, когда патриарх Никон самовольно оставил московское патриаршество и уехал в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь. Здесь, уже в следующем 1659 году, видимо, не без протекции князя С.М. Одоевского, он по «перехожей грамоте» был перемещен на дьяконское место к Богородицкому приделу Благовещенского собора в Кремле, «что у великого государя на сенях». С этим перемещением Феодор становился в непосредственную близость к богомольному царю и кружку группировавшихся около него духовных лиц. Перед ним открывалась широкая дорога. Возможно, что этим перемещением он обязан был своим выдающимся качествам и что на новом месте ему давали какие-то особые поручения, выходившие за пределы его службы. По крайней мере, на одном из допросов он ссылается, как на нечто известное правительству, на свою поездку в Переяславль-Рязанский.

Оказавшись в столице в это смутное послереформенное время, Феодор явился «самозрителем» борьбы царя и послушных ему церковных иерархов с противниками никоновских реформ. Пытливый ум молодого дьякона не давал ему покоя. Чтобы разобраться в том, кто прав в этом споре, Феодор начал самостоятельно изучать старые и новые церковные книги московские, киевские, острожские, сербские, болгарские, «читал книг десятков с шесть» и, по словам инока Авраамия, «паче иных в Божественном Писании потрудившася». Он хорошо знал православное вероучение, священные и божественные книги и отеческие писания, душеполезных книг «читал… десятков шесть», «грамматику знал отчасти» и имел некоторые познания даже в греческом и латинском языках. Убедившись, что никоновские справщики «блудят, што кошки по кринкам… по книгам и, яко мыши, огрызают Божественныя Писания», Феодор перешел в лагерь противников никоновской реформы, уже подвергшихся в то время гонениям. Фактически это означало конец его духовной карьеры при дворе.

В это время он знакомится с вернувшимся из сибирской ссылки протопопом Аввакумом, часто бывает в доме боярыни Феодосьи Прокопьевны Морозовой, ведет активную переписку с сосланным на Вятку игуменом московского Златоустовского монастыря Феоктистом, а через него — с епископом Александром Вятским, также поддерживает отношения с с суздальским священником Никитой Добрыниным, игуменом Ярославского Толгского монастыря Сергием, бывшим протопопом Иоанном Нероновым, принявшим к тому времени иночество, часто участвует в сходках и чтениях в доме Ивана Трофимова «за Москвою рекою в Садовниках у Козмы и Домьяна», где собирались простые московские книжники — сторонники старой веры. Но, наверное, самое сильное впечатление на него произвело знакомство с «богомудрым и благородным старцем» Спиридоном Потемкиным, архимандритом Московского Покровского монастыря, «что на дому убогих».

Спиридон (в миру Симеон Феодорович) Потемкин[2] был уроженцем Смоленска, выходцем из боярской аристократии. Будучи человеком весьма образованным, зная пять языков (в том числе греческий, латинский и древнееврейский), он с самого начала никоновских реформ выступил с их резкой критикой, заявляя, что любое изменение «буквы» обрядов открывает путь антихристу для окончательного покорения «под свою руку» последнего в мире православного царства — Святой Руси. Реформаторы пытались склонить старца Спиридона на свою сторону, предложив ему кафедру митрополита Новгородского, но он был непреклонен: «Лучше аз на виселицу поеду с радостью, нежели на митрополию на новые книги». В своих сочинениях в защиту старой веры Спиридон Потемкин переносил спор с обрядовых деталей и личных выпадов на теоретическую, строго богословскую почву. Никоновские новшества неправильны и бесполезны уже потому, что Церковь Христова «и не требует никакова исправления; того ради яко непогрешити может… яко никогда же погрешити ей, не точию в вере или крещении или священстве, но ни в малейшем от догмат святых в чем поползнутися… А еже прият того вовеки не оставит, и не может быти недейственна: ни един час, и не может погрешити ни во едином слове, ни во псалмех ни во ермосах, ни во обычаех и нравех писаных и держимех, вся бо церковная свята суть, и держание не пресечеся ни на един день»[3].

Тем самым всякая попытка изменить, а, точнее, исказить, церковное предание, переправить или заново отредактировать богослужебные тексты и чинопоследования подрывает самые основы веры. Старец Спиридон обращал внимание верующих на то, что «ныне выходят книги еретическими реформовании, полны злых догмат, из Рима, из Парижи, из Венецыи, греческим языком: но не по древнему благочестию, их же прелагают на словенский язык, ныне же реформованныя з горшими расколы». Но и это еще не все. Новые церковные вожди ради «науки грамматики, риторики и философии» «еллинских учителей возлюбиша паче апостолов Христовых», то есть ради древнегреческой и вообще секуляризированной культуры и науки забыли веру Христову и отходят от корней православия. Спиридон с горечью восклицает: «О люте время нас постиже, разлучают нас со Христом истинным Богом нашим, и приводят к сыну погибели!» «В его глазах этот отход от Христа к светской секуляризированной культуре является предзнаменованием “последнего времени”, конца истории, прихода антихриста. Что можно ожидать от таких вождей церкви, которые ради преимуществ преходящей светской науки и цивилизации изменяют святым догматам и старому церковному обряду? Они способны все сделать, они готовы отступить от правой веры и недалек день, когда они “дадут славу зверю пестрому” и “устелют путь гладок своему антихристу сыну погибели”»[4]. Подобно своим предшественникам, западнорусским богословам Стефану Зизанию и Захарии Копыстенскому, Спиридон Потемкин также ожидал появления антихриста в 1666 году, видя все признаки наступающего Апокалипсиса: «и что будет по шести летех, но и сего уже главизны являются». Но до 1666 года дожить ему было не суждено. Он отошел в мир иной 2 ноября 1665 года. Позднее в сочинениях дьякона Феодора можно будет проследить многие аргументы и идеи, выдвинутые старцем Спиридоном[5].

Собрав значительные полемические материалы в защиту старой веры, Феодор в марте 1665 года подал челобитную царскому духовнику Лукьяну Кириллову[6]. Хотя ранее он и служил по новопечатным служебникам, теперь служить по ним отказывался «для того, что с старыми не согласны служебниками», а также потому, что по ним не служили такие авторитетные священнослужители, как Иоанн Неронов, протопоп Аввакум и старец Спиридон Потемкин. Дело получило огласку и закончилось тем, что 9 декабря того же года его арестовали и отдали митрополиту Павлу Крутицкому «под начал на двор», где он был посажен на цепь и неоднократно подвергался допросам. При обыске в доме у московского старца Дионисия изъяли ящик с его книгами и письмами.

С этого времени он начинает действовать более решительно. «До своего ареста дьякон Федор остерегался публично выступать с какими-либо посланиями или челобитными, хотя должно быть успешно вел устную пропаганду против новых книг и обрядов. Арест и неизбежность наказания побудили Федора к более активным действиям»[7]. Несмотря на долгие увещания он отказывался покориться церковным властям и принять никоновские новшества. Аналогичные увещания проводились и по отношению к другим защитникам старого обряда. Понимая, что одной силой вопрос о законности церковных реформ не решить, царь Алексей Михайлович всячески стремился склонить на свою сторону протопопа Аввакума и его сторонников и приказал до начала Большого Московского собора 1666-1667 годов, на котором предполагалось окончательное закрепление никоновской церковной реформы, заранее привести их из ссылки в столицу. К началу собора в Москву привезли священника Лазаря, старца Ефрема Потемкина, Иоанна Неронова, нескольких соловецких старцев, в том числе Герасима Фирсова, бывшего архимандрита Савино-Сторожевского монастыря Никанора и других — всего 18 человек. Для переубеждения противников никоновских реформ проводились предварительные беседы-увещевания, которыми руководили Крутицкий митрополит Павел и чудовский архимандрит Иоаким.

Но так и не сумев переубедить дьякона Феодора и протопопа Аввакума, церковные иерархи решили расстричь их и предать анафеме как еретиков. 13 мая 1666 года, в Успенском соборе Кремля во время литургии после «переноса», то есть Великого входа и перенесения даров, Аввакум был расстрижен и проклят вместе со своим сподвижником диаконом Феодором. В свою очередь, Аввакум и Феодор при всем народе прокляли своих гонителей. «Зело было мятежно в обедню тут!» — писал впоследствии, вспоминая это событие, Аввакум. За несколько дней до того, 10 мая, расстригли и прокляли священника Никиту Добрынина, прозванного недругами «Пустосвятом». Расстриженных Аввакума, Феодора и Никиту заковали в цепи и посадили за решетку на Патриаршем дворе, а затем отвезли в подмосковный Никольский монастырь на Угреше.

Везли ночью, тайно, не дорогою, а болотами да грязью, «чтоб люди не сведали». Как вспоминал дьякон Феодор, «мимо Коломенскова, не вем куды, странным путем, по берегу Москвы реки да по болотам, чтоб никто не видал знакомой, куды посадят. На Угрешу привезли во осьмом часу. И как привезли к монастырю нас, и взяли отца Аввакума два стрелца под руки, и обвиша главу его япанчею и повели на монастырь сторонними враты, что от рощи. И аз, необычное зря, ужасом одержим, стах, помнех в себе: в пропасть глубокую хотят нас сажать на смерть; начах прощатися с женою и чады и со всеми вами верными. И отведше Аввакума, не ведал, камо его деша»[8]. В Никольском Угрешском монастыре Аввакума поместили в отдельную «палатку студеную над ледником», никуда из нее не выпуская и поставив стражу у дверей. А дьякона Феодора с попом Никитой посадили в отдельных башнях.

Заключенные в Угрешском монастыре поп Никита Добрынин и дьякон Феодор Иванов, не выдержав голодовки и сурового заключения, 2 июня дали на допросе игумену монастыря Викентию «покаянные письма», в которых признали церковные реформы. Но едва ли раскаяние их было искренним. Впоследствии, в особой записке, составленной в 1667 году для объяснения своего «отступничества» перед единомышленниками, дьякон Феодор пытался оправдать свое притворное и временное «сообщение» с никонианами. Переведенный в Покровский монастырь «для исправления и совершенного покаяния» дьякон Феодор вскоре «ужаснулся своему отступничеству» и бежал оттуда, «выкрадчи из дому своего, где преж сего жил», жену свою Аксинью Алексеевну и детей. Однако вскоре он «был сыскан» и помещен «под начал» в Троице-Сергиев монастырь, где провел более года.

В Троице-Сергиевом монастыре он, по-видимому, находился в достаточно благоприятных условиях. Здесь он «продолжил свои занятия церковной историей и догматикой, пользуясь богатой монастырской библиотекой и получая известия о происходивших в Москве событиях»[9]. Но возобновление отношений с московскими старообрядцами явилось причиной нового суда над ним. В 1667 году его взяли на время собора в Moсковский Богоявленский монастырь. Здесь имел с ним прения и опять безуспешно пытался его убедить проживавший там иконийский митрополит Афанасий (впоследствии оказавшийся самозванцем). Об этом дьякон Феодор подробно написал в своем «Прении» с греческим иерархом.

4 августа 1667 года дьякон Феодор вновь предстал перед продолжавшим свою работу Большим Московским собором в Крестовой палате. Ввиду явного упорства Феодора («собор неправославным нарече — и ни в чем не повинился и прощения не просил») «разбойничий собор» не стал вторично рассматривать его дело и потому утвердил прежнее решение о нем и его единомышленниках, дополнив это решение определением о передаче обвиняемых «градскому суду». Гражданские власти, в свою очередь, осудили его на жестокую «казнь» и ссылку: «хулнаго и клеветнаго языка лишитися отсечением и в далнее заточитися изгнание». 25 февраля 1668 года Феодору «урезали» язык в Москве, на «Болоте», и в тот же день сослали в Пустозерск, куда ранее сослали его сподвижников протопопа Аввакума, священника Лазаря и инока Епифания. В Пустозерск он был доставлен 20 апреля 1668 года в сопровождении сотника Перфилия Чубарова.

«С этого времени началось творческое содружество проповедников и писателей — признанных руководителей старообрядческого движения, продолжавшееся вплоть до их гибели 14 апреля 1682 года. Это содружество оказалось необыкновенно плодотворным»[10]. В тюремных земляных ямах у Полярного круга, в чудовищных, по сути, нечеловеческих условиях была создана самая настоящая литературная школа. Пустозерскими «сидельцами» составлялись послания, апологетические трактаты, целые книги, обличавшие никоновские «новины» и защищавшие древлее благочестие. За годы пустозерского заключения одним только Аввакумом было написано свыше 40 сочинений, в которых он то обращался к властям с увещанием вернуться к старой вере, то писал к своим единомышленникам и духовным чадам, ободряя их, возбуждая их ревность, увещевая их к страданиям за истинную веру, наставляя, как устроить свою жизнь, разрешая различные их недоумения. «Старообрядческие руководители как до, так и во время пустозерской ссылки вели непрекращавшуюся оживленную полемику с организаторами церковной реформы, критикуя издания Московского печатного двора, — пишет Н. Ю. Бубнов. — Взявшись за перо, пустозерские “сидельцы” с успехом противопоставили себя и свои писания мощной корпорации господствующей православной церкви, в ведении которой находились сотни людей — писатели, справщики, переводчики, библиотекари, а самое главное — мощные государственные типографии. В подобных условиях соперничать с идеологическим противником в борьбе за читателя можно было лишь обратившись к испытанным дедовским методам, а именно — использовать традиционную на Руси переписку книг от руки. При этом основную работу по тиражированию книг и их распространению должен был взять на себя сам читатель»[11].

Более 40 сочинений, написанных Аввакумом… Но были еще инок Епифаний, священник Лазарь и, наконец, диакон Феодор. «За 14 лет совместного заключения в непомерно суровых условиях, лишенные книг, бумаги и чернил, вынужденные общаться тайно по ночам, пустозерские узники создали около ста оригинальных публицистических сочинений, в том числе послания, “беседы”, челобитные, “толкования” на различные священные тексты, автобиографические повести и жития. Эта эмоциональная, насыщенная художественными образами литература оказала огромное влияние на русскую читательскую аудиторию, и прежде всего на многомиллионное крестьянство»[12].

Но и это еще не все. Фактически, за период пустозерской ссылки четверицей узников были не только созданы эмоциональные публицистические сочинения для простого народа, но и организовано своеобразное подпольное «издательство». «Тематические сборники сочинений пустозерской четверки, составлявшиеся чаще всего коллективно, редактировались самими авторами и передавались ими для переписки искусным писцам, жившим как в самом Пустозерске, так и в Окладниковой слободе на Мезени. Переписанные “добрым письмом” рукописные сборники часто вновь возвращались к авторам, где вычитывались и заверялись собственноручными подписями, а затем переправлялись “верным‌” в Москву, Поморье, и в другие места для последующей переписки и распространения»[13].

Уже осенью 1669 года из Пустозерска с неким Поликарпом была отправлена на Русь книга диакона Феодора «Ответ православных» — от имени всей «пустозерской четверицы». Эту книгу Феодор начал писать еще в Москве в 1667 году, а закончил «в далней стране у Ледовитого окианы». «Еже от меня и от братии дьяконово снискание послано в Москву, правоверным гостинца, книга “Ответ православных” и обличение на отступническую блудню. Писано в ней правда о догматах церковных», — говорит протопоп Аввакум, который приложил к книге подробную одобрительную «рецензию» — «Припись ведения ради сему».

В «Ответе православных» дьякон Феодор выступил не только как яркий полемист, убежденный в своей правоте, но и как глубоко начитанный в святоотеческой литературе богослов: «И егда убо исполнися Писание, и настоящее время откры тайну во Откровении Богословле. По числу зверя 600, исполнися по римском отступлении, тогда Малая Русь отступила веры, иже глаголются униаты. И посем, егда преиде 60 лет, тогда Богу попустившу сатане свое дело совершити и великое Российское наше царство, увы, отторже сатана хоботом своим, Никоном. Тои бо волк подкраде Христово стадо, во овчей коже пришед, исперва и показася ревнуя по истинне, и тем пронырством своим добре возделанную ниву сердца Алексия Михайловича злым тернием насея, плевелами и окраде святопомазанную душу его. Не дверию бо вниде лстивый во двор овчий, но прелез ограду священных правил: поп бяше в мире и пострижеся, не вем где и от кого, и таковых священная правила отсекают и священнику быти возбраняют, не токмо архиерею, еще же и не по жребию Святаго Духа избран, но царем понужен незаконне. И тако неверный строитель приставлен бысть к дому Владычню, нача церковь Христову разоряти, и церковныя догматы превращати, и святыя непорочныя книги, и уставы, и чины вся церковныя святых отец опрометати, и все по своему прелагати, и начинающих ему о сих возбраняти, тех церковных чад бия, и умучая, и в далних странах заточая, а иных и без вести сотворяя, якоже преосвященнаго епископа Павла Коломенскаго, добраго пастыря, полагающаго душу свою за Христово стадо, разбойнически ободра, и никто же весть, како его оконча, и прочих»[14].

Ответом на «Ответ православных» и на челобитные Аввакума и Лазаря стали новые царские «гостинцы»: «повесили на Мезени, — пишет протопоп Аввакум, — в дому моем двух человеков, детей моих духовных, — преждереченнаго Феодора юродиваго да Луку Лаврентьевича, рабов Христовых». Старших сыновей Аввакума — Ивана и Прокопия — также сначала приговорили к повешению, но они «повинились» и вместе с матерью были посажены в земляную тюрьму. А вскоре и в Пустозерск прибыл царский посланец — стрелецкий полуголова Иван Елагин с новым указом «Тишайшего»…

14 апреля 1670 года состоялась вторая «казнь» пустозерских узников — Лазарю, Феодору Иванову и Епифанию вторично резали языки и рубили правые руки. Инок Епифаний сообщает: «Егда послали к нам никонияня, новыя мучители, с Москвы в Пустозерье полуголову Ивана Ялагина со стрельцами, он же, приехав к нам, и взяв нас ис темниц, и поставил нас пред собою, и наказ стал прочитати. Тамо у них писано величество царево и последи писано у них сице: “Веруете ли вы в символе веры в Духа Святаго не истиннаго? И треми персты креститися хощете ли по нынешнему изволу цареву? Аще приимете сии две тайны, и царь вас вельми пожалует”. И мы отвещали ему противу наказу сице: “Мы веруем и в Духа Святаго, Господа Истиннаго и Животворящаго, а тремя персты креститися не хотим: нечестиво то”. И по три дни нудили нас всяко сии две отступныя вещи приняти, и мы их не послушали. И они нам за то по наказу отрезаша языки и руки отсекоша: Лазарю-священнику — по запястие, Феодору-диякону — поперек долони, мне, бедному, — четыре перста (осмь костей)»[15]. И здесь не обошлось без чудес, о которых подробно сообщает Аввакум:

«Посем Лазаря священника взяли и язык весь вырезали из горла; мало попошло крови, да и перестала. Он же и паки говорит без языка. Таже, положа правую руку на плаху, по запястье отсекли, и рука отсеченная, на земле лежа, сложила сама персты по преданию и долго лежала так пред народы; исповедала, бедная, и по смерти знамение Спасителево неизменно. Мне-су и самому сие чюдно: бездушная одушевленных обличает! Я на третей день у него во рте рукою моею щупал и гладил: гладко все, — без языка, а не болит. Дал Бог, во временне часе исцелело. На Москве у него резали: тогда осталось языка, а ныне весь без остатку резан; а говорил два годы чисто, яко и с языком. Егда исполнилися два годы, иное чюдо: в три дни у него язык вырос совершенной, лишь маленько тупенек, и паки говорит, беспрестанно хваля Бога и отступников порицая.

Посем взяли соловецкаго пустынника, инока-схимника Епифания старца, и язык вырезали весь же; у руки отсекли четыре перста. И сперва говорил гугниво. Посем молил Пречистую Богоматерь, и показаны ему оба языки, московской и здешней, на возду́хе; он же, един взяв, положил в рот свой, и с тех мест стал говорить чисто и ясно, а язык совершен обретеся во рте. Дивны дела Господня и неизреченны судьбы Владычни! — и казнить попускает, и паки целит и милует! Да что много говорить? Бог — старой чюдотворец, от небытия в бытие приводит. Во се петь в день последний всю плоть человечю во мгновении ока воскресит. Да кто о том рассудити может? Бог бо то есть: новое творит и старое поновляет. Слава Ему о всем!

Посем взяли дьякона Феодора; язык вырезали весь же, оставили кусочик небольшой во рте, в горле накось резан; тогда на той мере и зажил, а после и опять со старой вырос и за губы выходит, притуп маленько. У нево же отсекли руку поперег ладони. И все, дал Бог, стало здорово — и говорит ясно против прежнева и чисто»[16].

Эти новые казни пустозерских узников последовали, по словам Аввакума, за их проповедь старой веры: «Указано за их речи языки резать, а за крест (то есть за двуперстие. — К. К.) руки сечь». Инок Авраамий в своей челобитной царю так раскрывает смысл казней: «Языки резати, дабы не глаголали о истинне, и руце отсекати, дабы не писали на прелесть их обличительных словес». Дьякон Феодор писал, что царь распорядился об этих казнях под влиянием «злых советников»: митрополиты Павел, Иларион и другие «духовные власти» жаловались царю на то, что пустозерские мученики «хвастают после казни (бывшей в Москве), будто им паки Христос дал языки иныя, и говорят по прежнему ясно», и на то, что они «будто… послания писали на Дон к казакам и мир весь всколебали».

Аввакума не тронули, но при этом было указано «вместо смертной казни» держать его в тюрьме на хлебе и воде. Вряд ли этот шаг можно считать особой «царской милостью». Зная характер Аввакума, можно было предположить, что для него это станет не менее сильным ударом — больше всего он переживал, что его «отлучили от братии». Когда зачитывали царский указ, Аввакум «сопротив тово плюнул и умереть хотел, не едши, и не ел дней с восьмь и больши, да братья паки есть велели».

После второй казни всех узников развели по отдельным тюрьмам — «в старыя темницы», причем эти тюрьмы были превращены в «земляные» — «обрубиша около темниц наших срубы и осыпаша в темницах землею, и тако погребоша нас живых в землю з горкими и лютыми язвами. И оставиша нам по единому оконцу, куды нужная пища приимати и дровишек приняти», — пишет инок Епифаний. О таком новом способе заключения Аввакум сообщает в письме к Симеону со свойственной ему иронией: «Покой большой у меня и у старца милостию Божиею, где пьем и ядим, тут, прости Бога ради, и лайно испряжняем, да складше на лопату, да и в окошко. Хотя воевода тут приходит, да нам даром. Мне видится, и у царя Алексея Михайловича нет такова покоя»[17].

Но и в таких нечеловеческих условиях Аввакум и его соузники не впадали в уныние: «Таже осыпали нас землею: струб в земле, и паки около земли другой струб, и паки около всех общая ограда за четырьми замками; стражие же стрежаху темницу. Да ладно, так хорошо! Я о том не тужу, запечатлен в живом аде плотно гораздо; ни очию возвести на небо возможно, едина скважня, сиречь окошко. В него пищу подают, что собаке; в него же и ветхая измещем; тут же и отдыхаем. Сперва зело тяжко от дыму было: иногда на земли валяяся удушисься, насилу отдохнешь. А на полу том воды по колени, — все беда. От печали великия и туги неначаяхомся и живы быти, многажды и дух в телеси займется, яко мертв — насилу отдохнешь. А сежу наг, нет на мне ни рубашки, лише крест с гойтаном: нельзя мне, в грязи той сидя, носить одежды. Пускай я наг о Имени Господни, яко Мелхиседек древле в чащи леса или Иван Креститель в пещере, имея ризу от влас вельбуждь и пояс кожан о чреслех его, ядый траву с медом диким, донележе глаголу Божий бысть ко Иванну, сыну Захариину, в пустыни. И проповедая в пустыни Июдейстей, глаголя: “покайтеся и веруйте во Евангелие”. И бысть страшен законопреступным, являяся, яко лев лисицам. Тако и здесь подобает быти в пещере сей ко отступникам о имени Исус Христове»[18].

Теперь узники могли общаться лишь по ночам, тайно вылезая из своих темниц через узкие окошечки и рискуя быть жестоко за это наказанными. Но и это их не останавливало. Продолжали они поддерживать связь и через охранявших их стрельцов, относившихся к ним сочувственно. Так, инок Епифаний рассказывает о том, как к нему обратился сотник с просьбой изготовить кипарисовые кресты, которые он собирался отвезти в Москву боголюбцам, но старец отослал его за благословением к протопопу Аввакуму. После того как сотник сходил к Аввакуму и получил благословение, инок Епифаний взялся за работу. Он был искусным резчиком и вырезал за 25 лет порядка 500—600 разнообразных крестов — малых и больших, поклонных и «воротовых». Благодаря его искусству поддерживали пустозерские узники и связи с «миром»: вырезанные старцем кресты нередко служили тайниками, в которых были спрятаны адресованные «в мир» грамотки. «Еще таинства в крестах, а грамоток в мир не чтите», — сообщает в письме к своим родным Аввакум. Придумал Епифаний еще один способ передачи посланий своим единоверцам: «И стрельцу у бердыша в топорище велел ящичек сделать, — пишет Аввакум боярыне Морозовой, — и заклеил своима бедныма рукама то посланейце в бердыш… а ящичек стрельцу делал старец Епифаний»[19].

Литературное творчество стало для пустозерских узников единственной отдушиной в ужесточившихся после второй «казни» тюремных условиях. Хотя возможности творить были для них сильно ограничены. Прежде всего, не хватало бумаги. «Дорого столбец сей куплен, неколи много писать, писано же лучинкою», — сообщает Аввакум в своем письме к семье на Мезень. «Писано в темнице лучинкою кое-как»… «Мелко писано, бумашки нет»… «Хотел писать, да бумаги не стало», — писал дьякон Феодор в «Послании к сыну Максиму». И далее: «Еще Бог прислал бумашки: пишу свидетельства от многих Святых Писаний…» Поэтому многое приходилось сначала сочинять в уме, и лишь потом, при появлении благоприятной возможности, записывать на бумаге. Но, с другой стороны, в такой сложной ситуации оттачивался стиль пустозерских «сидельцев», отсекалось все лишнее, второстепенное, несущественное.

Как отмечают авторы биографической статьи о дьяконе Феодоре в фундаментальном «Словаре книжников и книжности Древней Руси», он «еще недостаточно оценен как оригинальный писатель. Между тем, его сочинения — это не только важнейшие памятники идеологии раннего старообрядчества, но и выдающиеся произведения русской публицистики XVII в. Опираясь на традиции византийско-славянской полемической культуры, Феодор Иванов умело использовал в своих текстах опыт народной художественной речи: в его сочинениях нередко возникают образы, как бы навеянные песнями (таков, например, образ героя, бредущего по Русской земле), приводятся яркие бытовые подробности, искусно вплетаются в ткань произведений рассказы о чудесах и видениях и т. п. Большой литературный и исторический интерес представляют автобиографические и биографические описания и характеристики в посланиях Феодора Иванова (а именно в эпистолярном жанре написаны почти все его сочинения), позволяющие наглядно увидеть, как тесно в русской прозе 2-й пол. XVII в. были связаны публицистические тенденции и личная лирическая тема, а из обстоятельств личной судьбы русского книжника вырастала исповедальность русской литературы переходного периода»[20].

Еще одно крупное произведение дьякона Феодора, созданное в пустозерской ссылке, — «Послание из Пустозерска сыну Максиму и прочим сродникам и братиям по вере» — представляется в историко-литературном отношении наиболее важным и интересным его сочинением. Написано оно в 1678-1679 годах (уже после «умертвия» главного инициатора церковной реформы царя Алексея Михайловича) и состоит из трех частей, каждая из которых тематически и логически самостоятельна и композиционно завершена. Первая часть «Послания» полностью посвящена догматическим спорам дьякона Феодора с протопопом Аввакумом и священником Лазарем. Мы не будем останавливаться здесь на этой непростой и далеко неоднозначной теме и отсылаем читателя к обстоятельной статье Т. Г. Сидаша, предпосланной «Собранию творений» протопопа Аввакума[21]. Вторая часть касается изменения Никоном 8-го члена Символа веры и прочих его «исправлений». Третья часть повествует о церковном соборе 1666-1667 годов и о его главных участниках. По мнению исследователей, она представляет собой особую ценность для первоначальной истории раскола, поскольку написана с точки зрения пустозерских подвижников. Основная тема этой третьей части — осуждение «никонианского лукавого соборища». Рассказывая о тех событиях, о первых страдальцах за веру и их гонителях, дьякон Феодор пользуется текстом Священного Писания, сочинениями отцов Церкви, материалами византийской и отечественной истории. «Послание написано ярким образным языком: оно полно едких уничижительных сравнений, когда речь идет о служителях никонианской церкви, и наоборот, проникнуто сочувствием к “страдальцам за веру”. Произведение это пользовалось большой популярностью, выписки из него включались в сочинения других старообрядческих авторов, в том числе в “Сказание о распрях, происходивших на Керженце из-за Аввакумовых писем”»[22].

Не менее важной для дьякона Феодора была тема философско-эсхатологического истолкования современности, продолженная им вслед за старцем Спиридоном Потемкиным. Эта тема нашла отражение в его послании к сыну протопопа Аввакума Ивану на Мезень (1669), в «Послании ко всем православным о антихристе» (1670) и особенно в таком замечательном произведении, как «О познании антихристовой прелести» (после 1676). Это последнее произведение представляет собой своеобразную философскую поэму, написанную ритмической прозой. Перу дьякона Феодора несомненно принадлежат также такие сочинения, как письмо на Вятку к игумену Феоктисту (1665), челобитная на попа Сысоя (1666), письмо на Мезень к семье протопопа Аввакума (1669) и ряд других. Однако некоторые сочинения, которые порою приписываются ему, еще нуждаются в уточнении авторства.

После смерти в 1676 году царя Алексея Михайловича и восшествия на престол его пятнадцатилетнего сына Феодора появились робкие надежды на восстановление старой веры, однако вскоре эти надежды окончательно рухнули, а репрессии против старообрядцев возобновились с новой силой. В 1679 году патриархом Иоакимом была напечатана «Присяга хотящим взыти на степень священства». В ней, в частности, говорилось: «Аз же проклинаю расколоначалников и отступников бывших, и смутителей церковных: Аввакума протопопа, Никиту Пустосвята, Лазаря попа и лжемонаха Сергия, и с прочими последователями. И кто их почитает страдальцами и мучениками а не отступниками святыя Церкве, и не проклинает их, да будут прокляти и анафема».

А 6 февраля 1682 года, в понедельник, в Москве открылся церковный собор. На нем присутствовали патриарх Иоаким, 8 митрополитов, 3 архиепископа, 1 епископ, 12 архимандритов и 10 игуменов. На рассмотрение собора правительство царя Феодора Алексеевича предложило план широкой, почти что революционной перестройки всей системы русской иерархии, который, впрочем, во всей полноте осуществлен тогда не был. Для противодействия старообрядчеству правительство желало увеличить число архиереев, с подчинением их патриарху и митрополитам, но собор предпочел учредить лишь несколько новых независимых епархий для избежания распри между архиереями об их сравнительной «высости».

На соборе 1682 года, как и на прежних соборах, делались от царя вопросы или предложения, на которые следовали соборные приговоры. 8 февраля 1682 года царь Феодор Алексеевич в письме собору спрашивал: «Как следует поступать с раскольниками?» и получил разрешение собора поступать с ними «по государеву усмотрению». Тем самым, собор передал в руки светской власти противодействие старообрядчеству, прося в то же время государя не давать своих грамот на строение вновь пустыней, уничтожить в Москве палатки и амбары с иконами, называемые часовнями, в которых священники совершают молебны по старопечатным книгам, и запретить продажу у Спасских ворот и в других местах «листочков» и «тетрадок» с выписками будто бы из Божественных книг. Вместе с тем, особый отдел постановлений собора был направлен непосредственно против защитников древлего благочестия, которым запрещалось собираться на молитвы в частных домах и которых духовенство должно было отсылать к государственному суду для последующего наказания. Царская грамота того же 1682 года давала епископату новые, расширенные полномочия по борьбе с «расколом». Одним из итогов собора стало издание указа о старообрядцах, предписывавшего разыскивать их и сжигать в срубах.

Вскоре решения церковного собора 1682 года, предающие старообрядцев «градскому суду», были воплощены в жизнь. В Пустозерск был направлен капитан стрелецкого стремянного полка И. С. Лешуков, который провел спешный сыск по поводу распространения Аввакумом из земляной тюрьмы «злопакостных» и «злохульных» писаний, направленных против царя и новообрядческих иерархов.

14 апреля 1682 года, в Страстную пятницу, по настоянию патриарха Иоакима, Аввакум был сожжен в деревянном срубе вместе со своими единомышленниками и соузниками — священником Лазарем, дьяконом Феодором и иноком Епифанием. В литературе об Аввакуме можно часто встретить следующую мотивацию приговора о смертной казни пустозерских страдальцев: «за великия на царский дом хулы». Однако эти слова взяты не из официального документа, а из записок графа А. С. Матвеева, написанных уже после 1716 года. Что касается официального приговора о казни Аввакума и его соузников, то таковой до сих пор не обнаружен. Вполне возможно, что его попросту не было — расправа творилась втайне, чтобы не вызвать нового возмущения среди последователей древлего благочестия.

К месту казни собрались пустозерские жители — увидеть и услышать в последний час великих учителей древлеправославия, апостолов Заполярья, и попрощаться с ними. Протопоп Аввакум благословился у своего духовного отца инока Епифания, попрощался со своими соузниками и сам благословил их на предстоящий мученический подвиг. Книги свои и прочее скудное имущество они заранее раздали местным жителям и единомышленникам. Все четверо попрощались с народом и низко поклонились, после чего их привязали по четырем углам деревянного сруба. «И обложиша сруб весь смольем и берестом, и соломою, и смолою, и зажгоша огнем». Сруб запылал. Горевшие заживо мученики единогласно запели задостойник «Владычице, приими молитву раб Своих». В пламени костра Аввакум сумел высвободить руку и, сложив ее в двуперстное крестное знамение, высоко поднял над собой, в последний раз обращаясь к народу: «Будете таким крестом молиться — во веки не погибнете!»

«Так, — заканчивает свое краткое повествование о дьяконе Феодоре Симеон Денисов, — поистинне мужественный подвижник, такова лютая томления, ругания, вязания, оковы, изгнания, ссылки, земные темницы, языкоотрезания и рукоотсечения, предоблественно, и всесладце за любовь пресладкого Владыки понесе: понесе и не изнеможе, даже не смалодушествовал: но всесладким и благоревностным желанием, столь долголетнее страдание всерадостно ношаше: сколько шестьнадесятолетное время и в этих претяжких и злолютных мучительных томлениих, благоревностно претерпел наконец в оном Пустоозерском остроге в день спасительных страстей Христовых вседобрый страстотерпец вседоброе совершил страдание, вместе с прочими страдальцы в срубе огнесожжением как хлеб сладкий испекся, на безсмертную и всепречудную трапезу, пресветлого небеснаго пира, безсмертному Царю возлагается, всех Владыце и Богу, многоценный и прелюбезный дар, по имени своему превозжеленно принесеся. За того благодатныя законы, не только различныя мучения виды, но и самую смерть как сокровище богатства радуюся восхитив: ныне присносущих и безсмертных даров богатство, в безсмертныя веки от безсмертного Царя приемлет всерадостно»[23].

С казнью «великой четверицы» стояние за старую веру не закончилось. Зарево пустозерского костра озарило и всколыхнуло всю Россию. Сочинения дьякона Феодора наравне с сочинениями протопопа Аввакума широко распространились в старообрядческой среде и сохранились в значительном количестве списков, некоторые даже были напечатаны старообрядцами в составе отдельного сборника уже в 1788-1789 годах в Супрасльской типографии, но, к сожалению, до сих пор отсутствует полный археографический обзор рукописей, содержащих его произведения. Надеемся, что данное издание, не претендующее на полноту и специальный археографический анализ рукописей, хоть как-то поспособствует дальнейшему изучению и публикации на высоком академическом уровне литературного наследия этого незаурядного писателя и деятеля раннего старообрядчества.

К. Я. Кожурин,

кандидат философских наук

[1] Денисов С.Виноград Российский, или Описание пострадавших в России за древлецерковное благочестие, написанный Симеоном Дионисиевичем (князем Мышецким). М., 2003. Л. 22.

[2] Он был родным прадедом знаменитого князя Г.А. Потемкина-Таврического, сделавшего немало полезного для старообрядчества и, по преданию, хорошо помнившего о своих корнях.

[3] Книга богомудраго старца Спиридона Потемкина // http://starajavera. narod. ru/

[4] Зеньковский С. А.Русское старообрядчество. В двух томах. М., 2006. С. 204.

[5] По мнению Н.Ю. Бубнова, дьякон Феодор в 1665 г. составил первый сборник сочинений Спиридона Потемкина, а также 2-ю московскую редакцию «Прений с греками о вере» Арсения Суханова и добавления к ним.

[6] До этого, когда в 1664 году протопоп Аввакум вместе с семьей в первый раз был сослан в Пустозерск (тогда он, впрочем до него так и не добрался), дьякон Феодор пытался уже подавать царю челобитную об Аввакуме через того же Лукьяна Кириллова, но тот челобитную Феодору «в глаза бросил с яростию великою»…

[7] Бубнов Н. Ю.Старообрядческая книга в России во второй половине XVII в. Источники, типы и эволюция. СПб., 1995. С. 61.

[8] Материалы для истории раскола за первое время его существования, издаваемые Н.И. Субботиным. М., 1874. Т. I. С. 422.

[9] Бубнов Н. Ю.Указ. соч. С. 63.

[10] Там же. С. 231.

[11] Там же. С. 233.

[12] Там же. С. 231-232.

[13] Там же. С. 234.

[14] Пустозерские узники — свидетели Истины / Сост., предисл., коммент., офрмл. под общ. ред. епископа Зосимы. Ростов н/Д., 2009. С. 412-413.

[15] Там же. С. 481-482.

[16] Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960. С. 106-107.

[17] Там же. С. 223-224.

[18] Там же. С. 341.

[19] Там же. С. 207.

[20] Титова Л. В., Шашков А. Т. Феодор Иванов // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3 (XVII в.). Часть 4. Т—Я. Дополнения. СПб., 2004. С. 96.

[21] См.: Сидаш Т. Г.Очерк богословия протопопа Аввакума // Аввакум, протопоп. Собрание творений. СПб., 2017. С. 41-68.

[22] Титова Л. В., Шашков А. Т. Феодор Иванов. С. 97.

[23] Денисов С.Виноград Российский… Л. 27.

К.Я. Кожурин

К. Я. Кожурин. «Соловецкое сидение»

«Соловецкое сидение»

(к 350-летию со дня начала)

В 1668 году началась осада царскими войсками главной святыни Русского Севера — Соловецкого монастыря, с самого начала никоновской реформации ставшего одним из главных оплотов старой веры. «Соловецкий монастырь был четвертой по значению обителью северной Руси — первым форпостом христианства и русской культуры в суровом Поморье, в “лопи дикой”, опередившим и направлявшим поток русской колонизации… Преподобные Зосима и Саватий выдержали необычайно суровую жизнь на острове, но уже Зосима, настоящий организатор монастыря, представляется нам не только аскетом, но и рачительным хозяином, определившим на века характер северной обители. Соединение молитвы и труда, религиозное освящение культурно-хозяйственного подвига отмечает Соловки и XVI и XVII веков. Богатейший хозяин и торговец русского Севера, с конца XVI века военный страж русских берегов (первоклассная крепость), Соловки и в XVII веке не перестают давать Русской Церкви святых»[1].

Мирная жизнь обители продолжалась до 1653 года, когда патриарх Никон при поддержке царя Алексея Михайловича начал церковную реформу, расколовшую русское общество на два непримиримых лагеря. Еще в 1658 году, 8 июня, состоялся Соловецкий «черный» (т. е. иноческий) собор по поводу разбора присланных из Москвы новопечатных книг. Принесли книги, стали их читать и просматривать, увидели «чины нововводные», хулу на двуперстное крестное знамение, которым знаменовались святые Зосима и Саватий Соловецкие, Сергий Радонежский и Кирил Белозерский. «Видите, братия, — со слезами на глазах сказал архимандрит Илия, — последнее время: восстали новые учители и от веры православной и от отеческаго предания нас отвращают, велят нам служить на ляцких крыжах по новым служебникам. Помолитесь, братия, чтобы нас Бог сподобил в православной вере умереть, яко же и отцы наши, и чтобы латынской службы не принимать». После тщательного изучения текстов новопечатных книг и сверки их с древними рукописями (в Соловецком монастыре была богатейшая по тому времени библиотека древних манускриптов) собор вынес решение: «Новых книг не принимать, по ним не служить и за отца архимандрита стоять…»

Новые книги были снесены в «казенную палатку», а иноки Соловецкого монастыря продолжали совершать богослужение по старым книгам. Вместе с тем в течение нескольких лет они написали царю пять челобитных, в которых умоляли его лишь об одном: разрешить им оставаться в вере своих отцов. «По преданию Никона, патриарха бывшаго, и по новоизложенным его книгам, проповедают нам ныне Никоновы ученицы (ученики) новую незнаемую веру, ея же веры мы и прадеды и отцы наши до сего дни не слыхали», а отеческую «нашу православную веру похулили и весь церковный чин и устав нарушили, и книги все перепечатали на свой разум, богопротивно и развращенно». «Плачемся вси со слезами, помилуй нас, нищих и сирот, повели, государь, нам быти в той же нашей старой вере, в которой отец твой, государев, и все благоверные цари и великие князи скончались, и преподобные отцы Соловецкой обители: Зосима, Саватий, Герман и Филипп митрополит, и вси святии отцы угодили Богу».

Для соловецких иноков, как и для всех искренне верующих русских людей XVII столетия, измена старой вере означала измену самой Христовой Церкви и Самому Богу. А потому, подобно первым христианам, они соглашались скорее идти на пытки, мучения и верную смерть, нежели отступить от веры, в которой спасались их предки. Эту мысль четко выразили авторы составленного уже в конце XVII века «Тропаря Соловецкаго монастыря преподобномучеником новым, пострадавшим за Христа» (глас 4):

Земных благ возненавидели есте

И небеснаго царя Христа, Сына Божия, возлюбили есте,

Многообразныя раны претерпели есте

И кровию своею Соловецкий остров вторым освящением освятили есте,

И венцы от Бога яве приясте,

О нас молитися прилежно, блажени,

Память всепразднъственную вам совершающим.

Тем временем в Москве Никон оставил патриарший престол (1658), и появилась робкая надежда на возвращение к старой вере. Преследования ревнителей древлего благочестия на время прекратились, протопопы Аввакум, Иоанн Неронов и другие были возвращены из ссылки, и в Соловецком монастыре продолжали служить по-старому. О Соловках и их стоянии в вере как будто на время забыли…

Однако надежды на восстановление древлеправославия оказались тщетными. 1 июля 1659 года скончался соловецкий игумен Илия, а в марте 1660 года в Москве поставили в архимандриты Соловецкой обители иеромонаха Варфоломея, который, прибыв в монастырь, отстранил старых советников из состава монастырского собора и ввел туда новых, угодных себе. Новый архимандрит пытался вводить в монастыре и новые порядки. Так, в 1661 году он предпринял попытку ввести в обители недавно принятое в Москве «наречное» пение вместо древнего «наонного». Это вызвало ропот среди братии монастыря, а головщики (руководители церковных хоров) продолжали по-прежнему петь по старинным певческим книгам. В 1663 году Варфоломей совершает новую попытку реформирования, но она снова заканчивается полным крахом. Братия монастырская крепко стояла за старину. Как раз в это время на Соловках старец Герасим Фирсов написал «Послание к брату», в котором привел многочисленные свидетельства в защиту двуперстия, а старец Феоктист составил «Слово об антихристе и тайном царстве его», где доказывал идею о том, что антихрист уже царствует в мире духовно, а Никон — предтеча его.

В 1666 году архимандрит Варфоломей отправляется на собор в Москву и открыто переходит на сторону новообрядцев. Здесь он доносит властям об упорстве соловецких иноков, не желающих принимать никоновскую реформу. В ответ снаряжается особая комиссия во главе с архимандритом Спасо-Ярославского монастыря Сергием, которая 4 октября 1666 года прибывает на Соловки.

По прибытии комиссии в обитель был созван «черный» собор, на котором соловецкие иноки говорили: «Прежде от Соловецкого монастыря вся русская земля просвещалась всяким благочестием, и ни под каким зазором Соловецкий монастырь не бывал, сиял как столп и утверждение. А теперь вы учитесь новой веры от греков, когда греческие учители сами лба перекрестить по подобию не умеют и без крестов ходят». После долгих споров и пререканий о вере архимандрит Сергий, не солоно хлебавши, возвратился в Москву.

Вслед архимандриту была послана царю челобитная (вторая по счету), в которой говорилось: «Прислан к нам с Москвы в твое царьское богомолье, в Соловецкой монастырь, Ярославля Спаского монастыря архимарит Сергей с товарыщи учити нас церковному закону [по] преданным книгам… И милости у тебя, великого государя, вси со слезами богомолцы твои и раби твои государевы молим и просим: помилуй нас, благочестивый, милосердый великий государь, царь и великий князь Алексей Михайловичь, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, посли нам, якож Отец Небесный, всещедрую свою и великую милость, не вели, государь, ему, священноархимариту Сергею, прародителей твоих государевых, благоверных царей и благочестивых великих князей, и началников наших и великих чюдотворцов, преподобных и богоносных отец Зосимы и Саватия и Германа и преосвященного Филиппа, митрополита Московского и всея Русии, предания нарушать. И вели, государь, в том же предании быти нам, в коем чюдотворцы наши и прочии святии отцы, и отец твой, великого государя, благочестивый великий государь, царь и великий князь Михаило Федоровичь всея Русии, и дед твой государев, блаженный Филарет Никитичь, Московский и всея Русии патриарх, богоугодным своим житием препроводиша дни своя, чтоб нам, богомолцам твоим и трудником, врознь не розбрестися и твоему, великого государя, богомолию, украинному и порубежному месту, от безлюдства не запустеть»[2].

Но царю было не до преподобных русских чудотворцев и не до своего «порубежного богомолия». Он уже грезил о литургии в храме Святой Софии константинопольской и мысленно примерял на себя византийский венец. Челобитная соловецких иноков была оставлена без ответа. Вместе с тем власти удовлетворили их просьбу о смещении прежнего архимандрита Варфоломея. Однако новым архимандритом монастыря был поставлен не Никанор, которого желала видеть на этом месте монастырская братия, а совсем иной человек. 23 июля 1667 года был принят патриарший указ о поставлении соловецким архимандритом бывшего московского строителя Иосифа, единомышленника Варфоломея. Ему было поручено ввести в Соловецком монастыре новые обряды. Узнав об этом, соловляне послали соборных старцев навстречу новому архимандриту с прямым вопросом: по каким книгам он будет служить в монастыре — по старым или по новым?

Когда соловецкие иноки узнали о том, что Иосиф — сторонник новообрядцев, то под благословение к нему не подошли. 15 сентября 1667 года в Спасо-Преображенском соборе монастыря состоялось заседание черного собора, на котором присутствовали и миряне. Теперь, после публичного, с участием «вселенских патриархов», проклятия старых обрядов в Москве на печально знаменитом соборе 1666–1667 годов, стало ясно, что проводить прежнюю политику игнорирования церковной реформы уже не удастся. Надо было принять определенное и прямое решение. Соловецкий черный собор категорически отверг новые книги и обряды и отказался признать Иосифа своим архимандритом.

Вдобавок, вскрылись еще кое-какие интересные факты: прибывшие в Соловецкий монастырь архимандриты Варфоломей (бывший) и Иосиф (нынешний, не принятый черным собором) пытались тайно провезти в монастырь целую ладью вина для спаивания братии. «А как к нам приехали, ей тебе, великому государю, пишем не затевая, малых и средних и болших вина 39 бочек, да меду и пива бочек с пятнадцать. И в том твоя, великаго государя, воля, то питье мы у них пред манастырем на пристанищи, по прежнему монастырскому чину, по преданию чюдотворцев, розбили все»[3].

В день собора Иосифу была вручена общая челобитная о вере, в которой говорилось о бесполезности присылки новых увещевателей и о готовности соловецких иноков стоять насмерть: «И вели, государь, на нас свой меч прислать царьской, и от сего мятежнаго жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие; а мы тебе, великому государю, не противны»[4]. И случилось неслыханное: в ответ на смиренные просьбы соловлян 3 мая 1668 года царским указом для приведения в повиновение мятежной обители на Соловки была послана воинская команда. Началась чудовищная по своему святотатству восьмилетняя осада главной православной святыни Русского Севера.

22 июня 1668 года стрельцы под командованием стряпчего Игнатия Волохова высадились на Соловецком острове. Иноки заперлись в обители, причем на одном из общих собраний предложили всем колеблющимся братьям, а также мирянам заблаговременно удалиться из монастыря. Таких оказалось немного — около 40 человек. Остальные, числом до полутора тысяч человек, решили стоять насмерть за старую веру и «будущих святых сладости получити», нежели, приняв новоустановленные предания, временно пребывать в сладости земного жития.

Целых четыре года Волохов со стрельцами стоял под монастырем, весной и летом «разныя озлобления… творяше», обстреливая его из пушек и пищалей. Осенью же отходил к берегу, в Сумской острог, не давая выходить из монастыря, приказывая хватать служебных старцев и слуг и после различных мучений предавать смерти. Однако местное поморское население активно помогало осажденным инокам, поставляя в монастырь необходимые съестные припасы и уведомляя о военных приготовлениях к осаде. Да и сами стрельцы, набранные в основном из жителей северных городов, неохотно участвовали в блокаде святого места. Ладьи с солью, рыбой и хлебом, направлявшиеся из района Сумского острога в Архангельск, постоянно «сбивались с пути» и приставали к Соловецким островам. Летом 1670 года Волохов разослал во все соловецкие усолья «наказные памяти», угрожавшие смертной казнью «безо всякого милосердия и пощады» за поездки в монастырь и письма туда. Но и это не помогло. Поморы не прекращали поддерживать осажденный монастырь. В результате Волохов, «ничтоже успев», царским указом был отозван в Москву.

Вместо Волохова на разорение Соловецкой обители в 1672 году был послан сотник московских стрельцов Климент Иевлев, человек лютый и немилостивый. К прежним 225 стрельцам было прибавлено еще 500. За два года Иевлев сотворил «зельнейшую тесноту» и «горчайшую нужду» святому месту: пожег вокруг монастыря все келии, «устроенные для упокоения иноков», скотный двор вместе с животными на острове Большая Муксалма и рыболовецкие снасти, пытаясь взять затворников измором. Но жестокий сотник принял за свои злодеяния справедливую кару от Бога: «поражен язвою согнития» и в болезненных страданиях взят в Москву.

В 1674 году «пришел под киновию» новый воевода Иван Мещеринов «и с ним воинов тысяща триста… со многими стенобитными хитростьми». При этом «неблагонадежные» стрелецкие начальники были заменены «новокрещенными иноземцами» рейтарского строя (майор Келин, ротмистр Буш, поручики В. Гутковский и Ф. Стахорский). Царь прекрасно понимал, что сердце пришлых наемников, с трудом изъяснявшихся по-русски и принявших чужую веру из корыстных побуждений, не дрогнет перед осквернением православной святыни. «Обитель неблагодарно восхоте разорити и собра рать… богоборну и злочестиву, немца и поляков»[5].

Теперь, когда прибыли настоящие специалисты военного дела, осаду монастыря стали вести по всем правилам военного искусства того времени. Близ неприступных крепостных стен построили городки и шанцы, и обстрел обители стал постоянным и целенаправленным. Одновременно под три монастырские башни велись подкопы.

Но несмотря на жестокую осаду, соловецкие иноки продолжали богослужения. Отчаявшись в помощи и милости человеческой, «с горькими слезами и воплем» просили они помощи и заступления у Бога, Пречистой Владычицы Богородицы и преподобных Зосимы и Саватия. Молитвами и слезами и «дненощенными богостоянии противу ратных вооружахуся». В обители пелось по два молебна каждый день, чтобы солдаты не поимели «дерзновения внити во ограду монастыря».

И тогда произошло настоящее чудо: «премилостивый Господь, близ всем призывающим И (Его. – К. К.) воистину, посла на ня (них — К. К.) мор великий, знамениями язв являемый». За три-четыре дня умерло около 700 человек. Испуганные этим знамением, многие из оставшихся в живых стрельцов постригались в иночество и покаянием очищали свои души. Незримое заступничество преподобных отцов Зосимы, Саватия и Германа ограждало обитель от многих приступов и пушечных выстрелов.

Но воевода Мещеринов не останавливался ни перед чем. В безумном ослеплении приказал он своим приспешникам нацелить пушку в самый алтарь соборной церкви монастыря и стрелять. Ядро, пролетев через окно, ударило в образ Всемилостивого Спаса, находившийся в самом алтаре. Но этого показалось мало. Обстрел обители начался сразу из трех орудий (на 160, 260 и 360 железных ядер). После первых двух выстрелов ядра, пролетев над самыми крестами монастырских церквей, рвались на пустынном месте, а после третьего — одно разорвалось у гробницы преподобного Германа. В это время в церкви преподобных Зосимы и Саватия свещевозжигатель увидел «старца святолепна», подходившего к священным ковчегам со словами: «Братие Зосимо и Саватие, востаните, идем к Праведному судии Христу Богу, суда праведна на обидящия ны (нас — К. К.) просити, котории нам покоя и в земли дати не терпят». Преподобные же, восставши в своих раках, отвечали: «Брате Германе, иди почивай прочее, уже отмщение обидящим ны посылается». И вновь возлегши, почили, и «пришедыи святолепныи старец невидим бысть».

Отцы Соловецкой обители отслужили благодарственные молебны Господу и преподобным чудотворцам, и еще на долгое время обитель оставалась не только недоступной воинам, но и «стреляния пушек и писчалей» не вредили ей, и никакие создаваемые трудности не могли поколебать духа иноков в их сопротивлении.

Убедившись в бесполезности артиллерийского обстрела обители, Мещеринов избрал иную тактику. Стрельцы копали рвы, делали подкопы, в которые закладывали порох, строили башни и лестницы высотой с монастырскую стену. Тогда «некий белец» (т.е. мирской человек), соловецкий служитель Димитрий с высоты монастырской ограды крикнул осаждающим: «Почто много, о, любезнии, труждаетеся, и толикия подвиги и поты туне (напрасно — К. К.) и всуе проливаете, приступающе ко стенам града? Зане (ведь — К. К.) и пославый вы государь царь, косою смертной посекаяся, света сего отходит». Осаждавшие не приняли этих слов всерьез, посчитав их пустым юродством. Но слова эти оказались пророческими.

Зимой 1675–1676 годов Мещеринов со стрельцами остался под стенами обители, рассчитывая на скорый успех зимней кампании. 23 декабря 1675 года он совершил «великий приступ». Однако надежды Мещеринова не оправдались. Потеряв поручика Гутковского и свыше ста стрельцов, он вынужден был отступить. Монастырь, казалось, был неприступен…

Но, как пишет старообрядческий историк Симеон Дионисьевич, случается «домом великим от домашних развращатися, случается и исполином храбрым от приближенных умерщвятися, случается градом крепким и непреборимым от своих соплеменник предаватися». Нашелся предатель. Некий монах по имени Феоктист ночью приходит в стан врага, оставив «обещание свое и отеческую обитель», «оставляет и древлецерковное благочестие, лобызает Никоново новопредание» и подобно Иуде предает затворников в руки палачей, указывая тайный проход через стену.

Хотя предатель пришел в полк к Мещеринову еще 9 ноября 1675 года и обещал помочь без труда овладеть обителью, но из-за светлости ночей воины не осмеливались войти в нее. И лишь в ночь на 22 января 1676 года несколько десятков стрельцов под командованием майора Степана Келина проникли в монастырь через указанное Феоктистом окно под сушилом у Белой башни. В эту ночь разыгралась страшная буря, лютый мороз объял северную землю, а обильно падавший снег заграждал видимость стражникам. Соловецкому сотнику Логину, спавшему в своей келии, был голос: «Логине, востани, что спиши, яко воинство ратующих под стеною, во град будут скоро». Пробудившись и никого не увидев, Логин перекрестился и снова заснул. Во второй раз голос пробудил его от сна: «Логине, востани, что беспечально спиши? Се воинство ратник во град входит!» Встав, он проверил стражу и, вновь осенив себя крестным знамением, уснул. Когда же в третий раз он услышал: «Логине, востани, воинство ратующих уже во град вниде!», то, разбудив отцов обители, поведал им о своем троекратном явлении. Старцы собрались в церкви принести молебное пение Господу, Пресвятой Богородице и преподобным чудотворцам, а затем, отслужив полунощницу и утреню и не видя опасности, разошлись по своим келиям.

В первый час ночи предатель Феоктист и воины, собравшиеся в сушильной комнате под крепостной стеной, сбили замки, открыли монастырские ворота и впустили оставшееся войско в святую обитель. Услышав шум, мужественные стражи Стефан, Антоний и прочие стражники и иноки числом до 30 вышли навстречу ворвавшимся, но тут же были убиты. Затворившимся по келиям инокам было обещано, что им не будет причинено никакого зла, и тогда монастырские отцы, «веру емше лису тому», вышли навстречу «победителям» с честными крестами и святыми иконами. Однако воевода, забыв про данное им обещание, нарушил клятву и приказал отобрать кресты и иконы, а иноков и бельцов развести по келиям под караул.

Проникнув в обитель, стрельцы начали бесчеловечную расправу над иноками. Мещеринов лично допрашивал старцев, задавая один и тот же вопрос: «Почто противились самодержцу и воинство посланное отбивали от ограды?» Первым был приведен сотник Самуил, который мужественно отвечал: «Не самодержцу аз противихся, но за отеческое благочестие и за святую обитель мужествовах, и хотящих разорити преподобных отец поты не пущах во ограду». Мещеринов приказал стрельцам избивать Самуила до тех пор, покуда тот не предал свою душу Богу. Тело его было брошено в ров.

Архимандрита Никанора, который от старости и многолетних молитвенных трудов уже не мог передвигаться сам, на допрос привезли на «малых саночках». Престарелый архимандрит бесстрашно отвечал мучителю: «Понеже (потому что — К. К.) Божиих неизменных законов, апостольских и отеческих преданий посреде вселенныя живущим соблюдати не попущают нововнесенные уставы и новшества патриарха Никона, сих ради удалихомся мира, и в морскии сии оток (остров — К. К.) в стяжание преподобных чюдотворцев вселихомся… Вас, иже растлити древлецерковныя уставы, обругати священныя отец труды, разрушити богоспасительныя обычаи пришедших, во обитель праведно не пустихом».

Не постеснявшись ни иноческого образа, ни «святолепных» седин старца, ни его великого священнического сана, воевода стал осыпать отца Никанора «бесчестною бранию и нелепыми словесы». Но и этого показалось ему мало. Мещеринов, лично избив старца тростью и выбив у него зубы, приказал за ноги вытащить его за монастырскую ограду и бросить в ров, на лютый мороз в одной сорочке. Всю ночь страдалец боролся с ранами и морозом, а с рассветом «изыде дух его от тьмы настоящей жизни в немерцающий присносущный свет, и от глубочайшаго рва в превысочайшее Небесное Царство».

Следующим был допрошен соборный старец Макарий, смело обличавший кощунственные поступки стрельцов. Он также был избит до полусмерти немилосердным воеводой, с издевками выволочен стрельцами за ноги и брошен замерзать на лед. Искусным монастырским мастерам древорезцу Хрисанфу и живописцу Феодору с учеником Андреем отсекли руки и ноги, а затем отрубили и головы. Одних иноков и бельцов за шеи и «междуребрия» подвешивали на острые крюки, других, привязав за конские хвосты, волочили по острову, «дондеже (пока — К. К.) души испустят». Пощады не было даже для больных и немощных — их за ноги волочили на морской берег. Там во льду была вырублена огромная яма без воды. Туда, связав по двое, посадили 150 человек и начали медленно пускать воду. На дворе стоял жестокий мороз, и все страдальцы были заморожены живьем. И лишь немногих, предварительно избив, бросали в подвалы или отправляли в ссылку.

Ярости и жестокости мучителя не было границ. По списку, поданному Мещериновым новому, назначенному из Москвы настоятелю, в живых значилось лишь 14 иноков. Всего же в обители было замучено порядка пятисот иноков и бельцов! Земля и камни острова обагрились кровью неповинных страдальцев соловецких. Морская губа, омывающая монастырь с запада, вся была завалена телами убитых, заживо замороженных и казненных монахов и бельцов. Во множестве их тела были свалены около монастырских стен и болтались на виселицах и деревьях. После расправы тела убиенных и разрубленных на части мучеников еще с полгода лежали непогребенными, пока не пришел царский указ — предать их земле.

Но Мещеринов и на этом не остановился. Казни и убийства сопровождались кощунственным разграблением монастырских святынь (предвосхищение будущего «изъятия церковных ценностей»). Он «экспроприировал» не только собранные за много веков пожертвования и казну, но и бесценные монастырские святыни, в том числе церковную утварь и иконы. И лишь когда обитель была полностью разорена, Мещеринов посылает к царю гонца, возвещая о «победе».

Однако царю уже не суждено было об этом узнать: на следующий же день после взятия Соловецкого монастыря, 23 января 1676 года, он внезапно заболевает, а неделю спустя, 29 января, в канун дня воспоминания Страшного суда Божия, умирает. «И по смерти его той же час гной злосмрадный изыде из него всеми телесными чувствы, и затыкающе хлопчатою бумагою, и едва возмогоша погребсти его в землю»[6]. Ранняя смерть царя была воспринята на Руси как Божия кара за гонения и отступничество от древлего православия. Предание говорит о позднем раскаянии царя Алексея Михайловича: заболев, он воспринимает свою болезнь как Божью кару и решает снять осаду с монастыря, послав своего гонца с вестью об этом. И как раз в день смерти царя у реки Вологды встречаются оба гонца: один с радостной вестью о прощении обители, а другой — о ее разорении.

Промыслительным образом были наказаны и святотатцы, разорившие Соловецкую обитель. Новый царь, Феодор Алексеевич, расследовав обстоятельства штурма и разграбление монастырских богатств, велел наказать Мещеринова за превышение полномочий и заточить его на тех же Соловках. Предатель же Феоктист, посланный после взятия монастыря приказным старцем в Вологду, повредился умом и ударился в блудную страсть, после чего заболел неизлечимой болезнью и сгнил заживо.

По окончанию расследования уцелевших после «соловецкого сидения» иноков перевезли на материк. Святоотеческие уставы и предания были изменены на новые, а братию заменили на сторонников никонианских реформ, собранных из разных монастырей. О духовном уровне этих новых насельников свидетельствуют жалобы архимандрита Макария патриарху Иоакиму: житье на Соловках, по сравнению с другими монастырями, «вельми нужно» (бедно), иноки «поскучили», не желают есть палтусины, трески и семги, а летом «из монастыря хотят вон брести», даже не спросясь у настоятеля[7].

Насилие и поругание святого места отрицательно сказалось на последующей судьбе Соловков. Святые церкви опустели, приток паломников сильно сократился, не стало и настоящих подвижников благочестия. Былая слава уже никогда более не возвращалась к Соловецкому монастырю, ставшему тюрьмой для заточения инакомыслящих.

[1] Федотов Г. П.Святые Древней Руси. М., 1990. С. 161–162.

[2] Денисов С.История об отцах и страдальцах соловецких: Лицевой список из собрания Ф. Ф. Мазурина. М., 2002. С. 227–228.

[3] Цит. по: Чумичева О. В.Соловецкое восстание 1667–1676 гг. Новосибирск, 1998. С. 47.

[4] Материалы для истории раскола за первое время его существования. Под ред. Н. И. Субботина. Т. III. М., 1878. С. 210.

[5] Бубнов Н. Ю. Неизвестная челобитная Игнатия соловецкого царю Федору Алексеевичу // Рукописное наследие древней Руси. Л., 1972. С. 102–103.

[6] Пустозерская проза: Сборник. М.,1989. С. 231.

[7] Материалы для истории раскола. Т. III. С. 447–449.

К.Я. Кожурин

К.Я. Кожурин Староверы-поморцы Санкт-Петербурга

Староверы жили в северной столице с первых дней ее основания. Близость крупнейших духовных центров беcпоповского староверия (Выговского поморского и Невельского федосеевского общежительств) к Петербургу способствовала тому, что среди петербургских старообрядцев преобладали беcпоповцы — поморцы и федосеевцы. Заложив новую столицу, царь Петр I, нуждавшийся в искусных работниках — плотниках, кузнецах и других ремесленниках, переселял их сюда из разных мест — преимущественно на р. Охта при впадении ее в Неву и в район села Рыбацкого.

Вместе с тем по отношению к старообрядчеству при «Святейшем Синоде» в новой столице Петром I были учреждены особые должности: протоинквизитора, провинциал-инквизитора и инквизиторов. Староверы со всей России, уличенные в «расколе», препровождались под караулом в Петербург, чтобы поступить в ведение всех этих должностных лиц.

В 1718 г. значительное количество староверов жило в Нарве. К этому же году относится упоминание о копорских и ямбургских староверах (деревни Черная, Сосницы, Заречье, Фалилеево, Грязная). Первые официальные упоминания о староверах Санкт-Петербурга появились в 1723 г. Сейчас сложно сказать, как протекала духовная жизнь староверов в первые годы их поселения — слишком мало сохранилось документов того времени, однако известно, что уже тогда Выговское общежительство имело в Петербурге постоянного представителя (стряпчего) и время от времени присылало в столицу своих уполномоченных, подолгу проживавших здесь. С 1727 г. Петербург постоянно в течение десяти лет навещал келейник и ближайший ученик выговского киновиарха Андрея Дионисьевича Мануил Петров. Сам Андрей Дионисьевич навещал новую столицу, о чем свидетельствуют два его собственноручные послания «от братства в Питер» и «из Питера в братство», хранящиеся в московских книгохранилищах. По делам Выговской киновии в городе почти постоянно жили Яков Матвеев, Стахий Осипов и Федор Иванов. В 1743 г. выгорецкий староста и учитель Ипат Ефремов приезжал в Петербург и Кронштадт за сбором милостыни для поморских скитов.

Выговцы одними из первых занялись доставкой хлеба из Поволжья в строящийся Петербург. Закупки хлеба в низовых городах для нужд общежительства и на продажу были организованы уже в 1698 г., а в последующие годы эти операции приобрели настоящий размах. В 1740-х гг. выговским наставником Мануилом Петровым было составлено «Наставление братии, занятой в торговом промысле». В этом документе даются подробные инструкции по организации закупок хлеба в Поволжье и доставки его в Петербург, детально рассматриваются вопросы хранения, транспортировки, продажи и сдачи в аренду судов и такелажа, система учета товара и отчетности.

Выговцы имели в столице свое подворье, торговые дела предпочитали вести со своими единоверцами, записанными в петербургское купечество. Из таких компаньонов известны Алексей и Леонтий Копнины, у которых в общежительстве жили отец, брат и сестра. Торговые дела сводили выговцев и с другими представителями столичного купечества, видимо, также сочувствовавшими старой вере. В выговских источниках содержатся указания на помощь, которую оказывал в Новгороде заключенным старообрядцам в 1714–1717 гг. Михаил Иванович Сердюков (1677–1754), новгородский «купецкий человек», выдающийся русский гидротехник, строитель первой в России искусственной Вышневолоцкой водной системы. К числу деяний выговских старообрядцев, имевших общегосударственное значение, можно также отнести составление Мануилом Петровым в 1746 г. описания и карты речного пути из Белого моря в Санкт-Петербург. Этот документ был подан в Коллегию экономии.

Должностным лицам Выговского общежительства (киновиархам, стряпчим, поверенным) приходилось нередко бывать по делам в Петербурге. Поздравительными посланиями царствующим особам, подарками и подношениями они сумели снискать расположение в правительственных кругах. Поморские старообрядцы старались быть постоянно в курсе столичных событий, о чем свидетельствуют, в частности, письма Тимофея Андреева Киселева на Выг от 29 мая 1761 г., с сообщением о большом пожаре в столице 26 мая 1761 г., и от 28 декабря 1761 г., с сообщением о воцарении Петра III.

В дальнейшем старообрядцы продолжали играть ведущую роль среди столичного купечества. Ревизия 1745 г. показала, что старообрядчество было распространено преимущественно между «достаточными» купцами и ремесленниками. При императрице Елизавете Петровне поморцами были несколько десятков крупнейших петербургских торговцев, среди которых особенно замечательно имя купца Конона Ларионовича Гутуева (1739–1793), ратмана городового магистрата и сахарного заводчика. Его именем назван один из островов Петербурга — Гутуевский. Известны также ратман петербургской биржи Афанасий Дорофеев, активно помогавший своим одноверцам, династия купцов-гостинодворцев Яковлевых, Петр Рогожин, приставленный от купечества к сбору подушных денег.

В 1740 г. правительством было отведено на берегу р. Охты обширное место для староверческого кладбища (остатки его существуют и поныне). Тогда же при кладбище возник молитвенный поморский храм во имя Святого пророка Илии. Появление кладбища именно в этом месте было связано, во-первых, с удаленностью Охты от города, а, во-вторых, с тем, что среди живших здесь в XVIII в. плотников, потомков олончан и архангелогородцев, было много староверов. В 1768 г. Екатерина II издала указ, который давал Малоохтинскому старообрядческому кладбищу официальный статус.

Вплоть до начала XX в. кладбища вообще играли огромную роль в жизни старообрядческих общин. Это было связано с тем, что до 1883 г. старообрядцам было запрещено строить церкви. Большинство существовавших молелен, появившихся главным образом при Екатерине II, возникли явочным порядком и в любой момент могли быть закрыты. Между тем прямого запрета на устройство кладбищ не существовало. В результате у старообрядцев именно кладбища (прежде всего Преображенское и Рогожское в Москве) стали конфессиональными центрами. При них основываются молитвенные дома и целые скиты-монастыри, богадельни, столовые, другие благотворительные учреждения, книгописные и иконописные мастерские. Вместе с тем заупокойный обряд и кладбищенское благолепие были для старообрядцев всегда принципиально важны, этим лишний раз подчеркивалась преемственность хранителей древлего благочестия по отношению к традициям Древней Руси, закреплялась их историческая память. Вместе с тем с кладбищем была связана и мирская сторона жизни старообрядческих общин. Сюда стекалась коммерческая информация со всех концов России, здесь предприниматель-старообрядец всегда мог найти себе приказчиков и рабочих из среды одноверцев или получить кредит из кладбищенского капитала.

Малоохтинское кладбище и в XIX в. продолжало играть значительную роль в жизни петербургских поморцев. Еще в 1792 г. на деньги купца М.И. Ундозерова на кладбище была построена каменная моленная с высоким куполом и колокольней, в 1802 и 1809 гг. прирезаны дополнительные участки, а с 1811 г. построены больница и богадельня. В 1820-е гг. при кладбище без видов на жительство жило около 150 человек, в том числе управляющий, казначей, два приказчика, три повара, три дворника, староста, четыре псаломщика и до двадцати певчих.

При моленной на кладбище жил известный публицист и историк старообрядчества Платон Львович Светозаров (псевдоним — Павел Любопытный) (1772–1848). Он прожил в Петербурге около 30 лет. Здесь началась его литературная деятельность и была создана бόльшая часть его многочисленных сочинений. Список трудов П. Любопытного превышает сотню названий. Среди них — письма, речи, эпитафии, полемические произведения (его приверженность к древнейшему наонному пению отразилась, в частности, в стихотворном послании к Андреяну Скачкову, где он порицает последнего за «наречное» пение). Однако наибольшую известность П. Любопытному принесли его исторические труды: «Трогательный, важный, истины и благочестия исполненный Исторический словарь 86 отменных и важных мужей староверческих церквей» и «Важный и занимательный, духом истины и благочестием озаренный <…> каталог, или библиотека писателей староверческой церкви». В этих сочинениях даются краткие характеристики наиболее значительных, с точки зрения автора, деятелей староверия (поморского, федосеевского, аристового, филипповского согласий и странников), многих из которых он лично знал, а также перечень их литературных произведений. Для создания «Исторического словаря» автору потребовалось около 15 лет (1813–1828). Сочинение разошлось в рукописных копиях, а с 1861 г. не раз публиковалось в журналах и книгах.

Соседями поморцев по Малоохтинскому кладбищу были федосеевцы, которые еще с 1762 г. владели его частью и имели здесь свою моленную, построенную в 1789 г. на средства купца Дмитриева, и богадельню (1834 г.). Кладбище было обнесено высокой каменной оградой. На нем хоронили и поморцев, и федосеевцев. Во время гонения при Николае I в 1852 г. оба двухэтажные здания (богадельня и моленная) были отобраны, а с 1853 г. захоронения на Малоохтинском кладбище запрещены. Кладбище 12 лет стояло беспризорным. В 1864 г. по личному прошению к императору здесь было позволено похоронить ревностного поморца Д.А. Куликова, а в 1865 г. кладбище вернули в управление старообрядцам. Трудами назначенных попечителей А.П. Орловского, А.Д. Пиккиева, В.И. Миронова и И.П. Михайлова при участии многих христиан оно было быстро приведено в прежний благоустроенный вид.

Однако здания богаделен не вернули, и тогда один из попечителей кладбища И.П. Михайлов купил рядом с утраченным храмом участок земли, построил каменный двухэтажный дом со службами, учредил в нем бесплатный лечебный пункт, а в 1873 г. преобразовал его в богадельню для христиан с надлежащим уставом и устроил при ней благолепную моленную, освященную преемственно во имя Св. Илии Пророка.

Моленная при богадельне И.П. Михайлова (будучи фактически поморско-федосеевской) просуществовала до 1919 г., когда советской властью все дома призрения были «национализированы». Прекрасный иконостас ее тогда удалось перенести в храм на Тверской, где Михайловым была оборудована отдельная моленная на втором этаже. Здесь он сохранялся до самого закрытия храма в 1933 г. Само здание богадельни в сильно перестроенном виде сохранилось до наших дней. Сейчас в нем находится жилой дом (Новочеркасский пр., д. 8, корп.3).

Через два десятилетия после основания Малоохтинского кладбища, в 1762 г., возник второй центр петербургских поморцев — моленный дом с подворьем и школой на Моховой улице, основателем которого были купцы Феоктист Константинович и Иван Феоктистович Долговы (1734–1799).

Замечательна личность последнего. И.Ф. Долгов, по словам Павла Любопытного, «был именитый петербургский гражданин, славный член Поморской Церкви, муж благочестивый, не малых талантов, твердый буквалист, основатель великолепной каменной часовни в Петрополе, тщательный попечитель ея благочестия и нужных пособий, отличный попечитель и отец Выгорецкой киновии, пожертвовавший оной единовременно до 100 тысяч рублей, и ежегодно изливавший на оную свои милости щедрою рукою. Он был великий любитель благочестивых предметов древности и оных редкий снискатель. Его твердый дух, примерное обращение с ближними, чистота сердца, а паче того милость и всегдашнее благоговение к Творцу небес озаряли все пути его деяний, и он громко славился в Петрополе, Москве, Выгореции, и почитаем был не только от благочестивых, но и от внешних».

Долговы дали деньги на строительство обширной и благолепной каменной моленной, освященной в честь Знамения Богородицы, и приобрели для нее редкие иконы и книги. При моленной было общежительство для клира. Долговы поддерживали тесную связь с Выговской обителью вплоть до ее разорения, поддерживали обитель материально, некоторые из их рода были и погребены на Выге. В Долговской моленной поддерживался поморский порядок богослужения. Богослужения совершались открыто и привлекали множество прихожан.

По духовному завещанию Ивана Феоктистовича, написанному в 1798 г., все его владения на Моховой улице перешли в полную собственность Выголексинского общежительства и таким образом, в Петербурге, образовалось — единственное на всю Россию — подворье Выголексинской киновии с храмом Знамения Пресвятой Богородицы. Канцелярия петербургского генерал-губернатора составила в 1818 г. план владений киновии на Моховой улице и выдала его подворью.

В 1803 г. из киновии в подворье прибыл со «ставленой грамотой», подписанной киновиархом Андреем Дементьевичем, известный деятель староверия Феодор Петрович Бабушкин. Отец Феодор Петрович управлял подворьем 26 лет, после чего отбыл в 1829 г. в Выговскую киновию, где был избран в 1830 г. киновиархом. Феодор Петрович любил благолепие Знаменского храма и много трудился над его украшением. При нем был возведен купол и устроен звон. В 40-х гг. XIX в. гражданская власть, получив клеветнический донос, образовала для осмотра «Долговского» храма комиссию, в состав которой вошли два священника господствующей церкви. В акте осмотра храма этой комиссией значится, что не только не найдено ничего богохульственного, но наоборот признано, что такого церковного благолепия нет ни в одной из петербургских церквей!

Эпоха царствования Николая I связана с усилением гонений на старообрядцев. В этот период активно закрывались старообрядческие храмы, кладбища, благотворительные общества. Старообрядческие богадельни как на Малой Охте (поморского и федосеевского согласий), так и на Волковом кладбище (федосеевского согласия) были переданы в ведение господствующей церкви, а для призреваемых старообрядцев оставлены только отдельные небольшие помещения. Годы 1836 и 1837 были тревожны и горестны как для киновии, так и для всего старообрядчества. На Выгу начались притеснения, а в Петербурге повелением Николая I духовное завещание И.Ф. Долгова было объявлено не имеющим силы, и все имущество завещателя должно было перейти от Выговской киновии к «наследникам по закону», т.е. родственникам. Суд в 1839 г. признал единственной наследницей внучку сестры Ивана Феоктистовича Долгова — Н.К. Галашевскую. Наталия Кузьминична душой и сердцем была предана киновии, часто бывала и подолгу проживала на Лексе, занималась действенной благотворительностью. В 1841 г. Наталия Кузьминична нотариальным актом продала дом Подворья (наб. Фонтанки, 24) прихожанину храма, купцу Дмитрию Назаровичу Пиккиеву (по его имени моленную часто называли «Пиккиевой»).

После разгрома Выга Петербург постепенно становится одним из главных центров поморского староверия. Главной моленной города оставалась «Долговская», которая по большим праздникам вмещала до 500 человек. Несмотря на смену юридических владельцев, богослужения здесь продолжались непрерывно. В 1839 г. властями были официально запрещены ремонты и подновления, через два года сняты колокола, наконец, 30 июня 1854 г., после многочисленных проверок, моленную окончательно запечатали под предлогом, что производится незаконный ремонт. Все иконы (в количестве 504, все старинного письма в серебряных, украшенных драгоценными камнями окладах), книги и утварь были вывезены и сложены в подвале Александро-Невской Лавры. Когда примерно через год Д.Н. Пиккиеву удалось доказать, что все имущество закрытого храма принадлежит ему лично, оно было ему возвращено, но очень многого, самого ценного при этом не досчитались. Все уцелевшее было устроено в небольшом высоком помещении рядом с бывшим храмом, и владельцу разрешено было иметь тут домашнюю моленную для своей семьи и родственников. К сожалению, охладевшие к старой вере внуки Д. Н. Пиккиева по его кончине почувствовали себя собственниками принадлежавшего общине здания, и общественное управление, еще продолжавшее сохраняться, стало все труднее и труднее осуществлять и вскоре оно прекратилось.

Лишившись возможности собираться на молитву в доме Пиккиевых, прихожане «Долговской» моленной стали искать пути восстановления соборного богослужения. Два десятилетия приходилось молиться по частным домам группой прихожан разоренной моленной (братья Иван Иванович и Михаил Иванович Кондратьевы, Константин Иванович Мерзлоухов, Никита Гурьевич Гурьев, Димитрий Кириллович Ругин, Филипп Захарович Баженов и Семен Никифорович Никифоров). Со временем возникли новые домашние моленные, куда негласно допускались прихожане (моленная Мартьянова на Ивановской улице, моленная Самодурова на Боровой и др.). Наконец, по благословению отца Кирилла, родом из Поморья, при содействии известного благотворителя Василия Александровича Кокорева и москвича Ивана Семеновича Рудакова, был основан новый храм на Лиговской улице, д. 73, в арендованном особняке. В 1886 г. он был освящен преемственно во имя Знамения Пресвятыя Богородицы. В обновленный храм перед его освящением перешли отцы из бывшей Долговской моленной — Афанасий Иванович и Петр Елизарович, а также уставщик Дорофей Васильевич и начетчик Петр Афанасьевич Степанин, прекрасно знавшие Поморский устав и знаменное пение. К новому храму присоединились и влились в него прихожане частной моленной Самодурова во главе с отцом Григорием Семеновичем и канонархом Петром Кирилловичем (будущим настоятелем). В духовном устроении моленной принимали активное участие знатоки поморского устава П.А. Степанин и Д.В. Васильев. По ходатайству Е.С. Егорова было получено разрешение проводить в моленной общественные богослужения, но сама моленная считалась частной. Эта моленная действовала вплоть до освящения в декабре 1907 г. храма Знамения Божией Матери на Тверской улице.

В Лиговской моленной было решено тщательно сохранять прежние уставы, чины и обычаи, преемственно воспринятые от Выга. Служба была установлена повседневная, трапеза клира была общая, равная для всех. Жизнью храма руководили духовные отцы – понедельно, в очередь. Ничто не совершалось без благословения духовного отца. В подчинении ему исполняли свои повседневные обязанности уставщик, головщики, канонархи, свещник, эконом, экономка и все церковнослужители. Во главе духовных отцов стоял настоятель, с благословения которого каждый начинал свою неделю. Делами управления ведал Совет попечителей, заседания которого проходили с участием духовных отцов раз в неделю, по четвергам. Здесь обсуждались и решались все текущие дела, происходил прием всех, кто имел какие-либо дела к попечителям. Каждому оказывалось всяческое внимание и посильная помощь.

В храмовые праздники, по почину И.И. Кондратьева, пожертвованиями и личным трудом прихожан после часов ставилась братская трапеза для всех молившихся. Трапеза шла по монастырскому чину и оканчивалась молитвой в храме.

После смерти о. Афанасия и о. Петра в настоятели храма отцом Григорием Семеновичем в присутствии о. Димитрия из Владимирской губернии и при праздничном стечении прихожан был благословлен головщик Стефан Илларионович Волков (во св. крещении Амос). При необходимости в храм приглашались духовные отцы из других приходов (отцы Еупл, Иакинф, Мефодий, Иоанн и Евтихий), причем непременным условием было: «не с уставом, а к уставу», т.е. все приглашенные отцы должны были в точности исполнять существовавшие в общине уставы и правила, преемственно сохранявшиеся от Выговского общежительства. В начале 1890-х гг. была предпринята настойчивая попытка купца Ивана Федоровича Аравина (с обещанием богатых пожертвований) переменить пение в общине с наонного на наречное, но попытка эта была решительно отклонена – не потому, что наречное пение считали не спасительным, а потому, что не считали возможным изменить вековое пение, воспринятое от Выговской киновии.

В начале 1906 г. поморская община на Лиговке была официально зарегистрирована как «Общество христиан поморского согласия». Вскоре, по дарственной записи вдовы В.А. Кокорева Веры Ивановны Кокоревой Общество вступило во владение огромным участком земли с домом и прекрасным садом на Тверской улице, где в том же году началось строительство большого Соборного храма.

Многое в жизни русского общества изменилось после выхода законодательного акта 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости». По словам известного искусствоведа П.П. Муратова, «старообрядчество получило возможность открытого существования. Ему было разрешено строить церкви, и постройка старообрядческих храмов, благодаря обильно притекавшим пожертвованиям, сразу же началась во многих городах. Там, где к постройке храма имел отношение старообрядец, любивший и ценивший древнюю икону, явилась возможность церковного украшения в ином духе, чем тот, который был привычен для русского общества, посещавшего наши бесчисленные елизаветинские, екатерининские и александровские церкви <…>».

Столичные поморцы стали первыми, кто воспользовался преимуществами, дарованными указом 1905 г. о веротерпимости. Они принялись за построение своего нового центрального храма. Главными жертвователями на строительство первого общественного старообрядческого церковного здания стали учредители Общины вдова В.А. Кокорева Вера Ивановна Кокорева и ее дети П.В. Верховская и А.В. Кокорев при содействии мужа П.В. Верховской Василия Петровича Верховского.

В.И. Кокорева передала Обществу по дарственной участок земли с двухэтажным каменным домом по Тверской улице, 8, в котором она проживала с дочерью и зятем. Стоимость земли и дома была оценена в 100 000 руб. С востока к участку примыкала территория Никольского приюта, с севера – Аракчеевские казармы, с запада – жилая застройка.

Закладка нового храма была совершена 6 августа 1906 г. в праздник Преображения Господня.

Проект церковного здания был разработан известным зодчим, городским архитектором Дмитрием Андреевичем Крыжановским. 3 августа 1906 г. проект одобрен главными жертвователями и Общим собранием Общины. Тогда же утверждена смета на сумму 97 050 руб. и на все работы ассигновано 150 000 руб. Храм Знамения Пресвятыя Богородицы на Тверской улице был освящен 22 декабря 1907 г. и стал самым крупным поморским храмом в Российской империи[1]. Весь архитектурный комплекс состоял из храма, соединенной с ним особой галереей пристройки, ризницы и надворных построек. С северной стороны храма была пристроена отдельная часовня для отпевания покойников, а в прилегающих флигелях располагались училище, детский приют, богадельня, кухня, общая трапезная, свечная мастерская и квартиры семейных клирошан.

Образцом для оформления интерьеров храма стали моленные и собор Преображенского Богаделенного дома в Москве. Четверо членов Совета общины специально делегировались для их осмотра. В результате осмотра и в соответствии с пожеланиями членов общины и учредительницы В.И. Кокоревой, было принято решение, что большинство икон в храме должны быть старинными, написанными не позднее второй половины XVII в., и только в необходимых случаях новыми, написанными в стиле древнего письма. Первоначально предполагалось перенести в новый храм иконостас из моленной на Лиговской улице и дополнить его необходимыми иконами. И действительно, значительная часть икон была перенесена из Лиговской моленной. Однако для обширного пространства Большого молитвенного зала старый иконостас оказался слишком мал. С целью подбора и приобретения икон для храма были осмотрены хранилища торговцев древними иконами на Нижегородской ярмарке и в Москве, известных торговцев Большакова, Силина и других, а также собрания известных коллекционеров, в частности А.И. Егорова, наследников Е.С. Егорова, наследников И.М. Ивакина, отца Ис. Носова. Часть икон, в частности зааналойный крест, были возвращены властями из тех, что были прежде конфискованы у старообрядцев. Приобретались также иконы старообрядческой поморской иконописной школы XVIII – XIX вв. Новые иконы были написаны старообрядцами поморского согласия иконописцами братьями Сусловыми. Старший из братьев, Степан Алексеевич, был известен как выдающийся знаток и мастер древней иконописи.

В 1923 г. экспертом Музейной комиссии Ф.А. Каликиным, знатоком старообрядческого искусства, и прежде сотрудничавшим с общиной (в частности, в вопросе сохранения имущества Выгорецкого общежительства в 1913 г.), была составлена опись икон, имеющих большое художественное значение и принятых на учет Государственного Музейного фонда. По заключению Ф.А. Каликина, все иконы главного и боковых иконостасов представляли собой единый ансамбль, не подлежащий разделению, и иконы из иконостасов не подлежали изъятию. Всего в храме Знамения и помещениях, принадлежавших общине, находилось (не считая перенесенных из Михайловской богадельни и Кокоревского убежища) 427 икон, писанных по дереву, и 55 металлических (вероятно, литых) икон, и 225 богослужебных и церковных книг.

Около 1923 г. в храм были перенесены иконы из упраздненных моленной Михайловской богадельни на Малой Охте (155 икон писаных по дереву и 32 металлических) и Кокоревского убежища (69 икон писаных по дереву и 9 металлических).

Тогда же в бывшем Зале заседаний Совета (Советской комнате) была устроена Зимняя моленная, в которую поместили иконы из Михайловской богадельни. Иконы из Кокоревского убежища помещены в «комнате рядом с нынешней Советской комнатой».

Соборный храм на Тверской стал главным храмом староверов Петербурга, где не наблюдалось резкого разделения братских старообрядческих согласий. Здесь были заложены основы последующего объединения всех староверов города на Неве (поморцев, федосеевцев и филипповцев) в единую Древлеправославную Поморскую Церковь. Представители общины участвовали во многих поморских съездах, соборах (Поволжских, Северо-Западных, обоих Всероссийских Соборах, присутствовали на Съезде в Двинске по образованию в 1911 г.). В храме на Тверской бывали Л.Ф. Пичугин, Т.А. Худошин и другие известные деятели староверия. Многолетним участником соборной молитвы был престарелый инок Сергий.

Община обладала обширной библиотекой, в которой имелся полный круг богослужебных книг, множество учительных святоотеческих книг, поморских рукописей. Богослужение в храме совершалось с большой торжественностью и было, по воспоминаниям очевидцев, чрезвычайно благолепно. Думая о потомках, руководство общины разместило на специальных памятных досках у входа в храм его краткую историю, изготовило прекрасный фотоальбом со снимками внешнего и внутреннего вида здания.

Братская кухня по желанию прихожан готовила поминальные обеды. В братских трапезных могли сесть за стол одновременно около двухсот человек. При надобности тотчас за первой обедала вторая смена, а в исключительных случаях – и третья. В моленной служебного дома в двунадесятые и храмовые праздники ставилась трапеза для клира и ликов, к чину которой по окончании часов приносилась на аналое с каждением и пением икона праздника, а после трапезы она также торжественно возвращалась в собор.

В 1911 г. после смерти о. Григория настоятель о. Стефан Илларионович Волков в присутствии о. Иакинфа Семеновича Мухина благословил вторым наставником более 25 лет служившего в клире Петра Кирилловича Кирилова. Головщиками были в то время Кузьма Гурьянович Кондьзеренов и Дионисий Лазаревич Попов. С началом войны 1914 г. при общине был учрежден лазарет для раненых на 20 человек. Также община оказывала денежную помощь матерям и семьям христиан-поморцев, призванных на войну.

«Золотой век» старообрядчества продлился недолго. После революции 1917 г. на староверов обрушилась новая волна гонений. Одна за другой закрываются властями и «национализируются» старообрядческие моленные и богадельни на Охтинском и Волковом кладбищах, на Ушаковской улице за Нарвской заставой, на Коломенской улице, уничтожается моленная и скит за Московской заставой… В 1933 г. властями был закрыт и храм на Тверской улице, его богатейшее собрание древних икон и церковной утвари частично расхищено, частично уничтожено, а здание, превращенное в промышленное предприятие, попало в ведение Министерства автомобильной промышленности, подверглось капитальной внутренней перестройке и было приспособлено под промышленное предприятие. К 1940 г. в городе на Неве не осталось ни одного действующего староверческого храма или моленной.

Но несмотря на столь суровые гонения, староверы продолжали собираться для молитвы на частных квартирах. Так, известно, что в 40-х годах богослужения совершались на квартире О.К. Князевой (ул. Некрасова), пока об этом не стало известно органам власти. В результате хозяйку квартиры арестовали, и службы прекратились. Однако моления продолжились в домах других христиан.

После окончания Великой Отечественной войны группа христиан-староверов, переживших блокаду, обратилась к властям с ходатайством о регистрации общины. Власти пошли навстречу, и в 1947 г. в Ленинграде была официально зарегистрирована Старообрядческая Поморская община. В этом была немалая заслуга таких активных членов общины, как К.М. Горелов, О.К. Князева, М.И. Богданов. Вновь зарегистрированной общине властями было отдано два этажа во флигеле дома № 12 на Коломенской улице, где в довоенные годы располагалась знаменитая Киржаковская моленная, прежде принадлежавшая староверам-филипповцам. Группа христиан-федосеевцев ходатайствовала также и о возвращении Волковской моленной на Волковом кладбище, но в 1948 г. получила от властей отказ. Настоятелем поморской общины был избран причетник общины на Тверской, уроженец Латвии, Амбросий Иоакимович Толстов и благословлен о. Григорием Прокопьевичем Хоботовым. Отец Амбросий хорошо знал церковную службу, знаменное пение, был опытным, профессиональным служителем. За 23 года настоятельства он умело примирял бывших федосеевцев, филипповцев и поморцев. Благодаря его мудрой политике в моленной на Коломенской произошло долгожданное объединение в единую общину староверов-беспоповцев всех согласий, долгие годы лишенных возможности собираться на совместную молитву. В знак примирения и до сих пор в приходных поклонах полагается «начал за общение» бывших разных согласий. Первым председателем Правления стал М.И.Богданов. Головщицами стали У.Г. Григорьева и Е.И. Маркова. Хор был почти целиком женский. Поскольку большинство певчих было из моленной на Волковом кладбище, то был принят обычай богослужения того храма

Однако по мере увеличения общины помещение Коломенской моленной уже не могло вместить всех желающих, особенно на большие праздники, и поэтому многим во время молитвы приходилось стоять не просто на лестнице, но даже во дворе. А так как часть флигеля была занята квартирами атеистически настроенных жильцов, то в вышестоящие органы от них постоянно поступали жалобы. Все закончилось тем, что в 1961 г. община вынуждена была переехать в предложенное властями здание бывшей церкви во имя иконы Казанской Божией Матери в Рыбацком, заново освященном во имя Знамения Пресвятыя Богородицы.

Рыбацкое находилось тогда за чертой города и лишь в 1963 г. стало одним из его районов. Однако предоставленное властями новое помещение имело такие малые размеры, что сразу же встал вопрос о пристройке. С разрешения районной администрации была сделана небольшая пристройка, но когда дело дошло до городских властей, сфабриковали целое «дело о пристройке», в результате которого председатель общины С.Г. Евсеев и районный архитектор были осуждены к заключению. В годы воинствующего атеизма храм посещали самые стойкие верующие, но и сейчас многие прихожане помнят, как на большие праздники прихожане, не вмещавшиеся в храм, слушали службу под окнами, как на Пасху вынуждены были собираться по домам или даже ездить за город в Ламповскую общину.

С 1962 по 1970 г. председателем общины был Г.Е. Иванов, затем до 1982 г. П.П. Матвеев, потом до 1985 г. А.М.Епифанов. В 1970 г. умер настоятель А.И. Толстов, благословив Стефана Григорьевича Тимофеева.

С 1985 г. председателем Правления был выбран Иларион Михайлович Петров, а с 1986 г., после смерти о. Стефана Григорьевича Тимофеева, настоятелем становится Олег Иванович Розанов. В 1987 г., в преддверии 1000-летия Крещения Руси, община получает разрешение на возведение на месте снесенной в довоенные годы деревянной Казанской церкви нового церковного здания. Новое здание проектировалось по эскизам настоятеля о. Олега и предстало в едином виде церкви, увенчанной куполом, и старого здания притвора с колокольней, без всяких признаков нового строительства.

14 августа 1988 г. состоялась первая служба в обновленном здании. 19-метровый купол избавил от постоянной духоты во время службы, расширенный клирос позволил всем певчим размещаться у аналоя. Появились четыре малые кельи для служебных нужд, было выделено помещение для отдыха служителей и гостей общины. В том же году община приняла официальное название «Невской Старообрядческой Поморской общины». После реконструкции церковь в Рыбацком получила статус «Памятника архитектуры».

В конце 1980-х – начале 1990-х гг. рядом с храмом Знамения усилиями общины был построен духовно-благотворительный центр «Невская Обитель». В нем разместились малый храм, трапезная, крестильня, келии для служения треб, а также оранжерея, столярная мастерская и подсобные помещения.

Сегодня Невская Старообрядческая Поморская община объединяет всех староверов г. Петербурга, являясь одной из крупнейших общин страны (около 8000 человек). Еще в 1993 г. городские власти возвратили общине здание моленной на Коломенской, в котором постепенно была восстановлена церковная жизнь. В 2004 г. законным владельцам был, наконец-то, передан и соборный храм Знамения на Тверской. 10 декабря 2004 г. в храме на Тверской состоялся первый торжественный молебен Знамению Пресвятыя Богородицы — престольному празднику храма. С тех пор службы здесь проводятся еженедельно. Христиане-поморцы собираются, чтобы помолиться, принять участие в духовных беседах, послушать духовные стихи. В помещениях храма размещена фотовыставка, посвященная истории этого удивительного памятника русской архитектуры.

В настоящий момент в городе существует уже три прихода — Рыбацкий (Караваевская ул., 16), Коломенский (Коломенская ул., 12) и Тверской (Тверская ул., 8). Общиной осуществляется разнообразная духовная и культурно-просветительская деятельность. В воскресные и праздничные дни в храмах общины в Рыбацком и на Коломенской совершается богослужение, в будние дни служатся требы – молебны за здравие и панихиды за упокой. В храме на Тверской – служба повседневная. При общине действует воскресная школа, книжница (библиотека), издается Календарь Древлеправославной Поморской Церкви, сборник «Християнская семья». Регулярно проводятся встречи молодежи Санкт-Петербурга и области. В «Невской обители» ежегодно проходят международные слеты староверческой молодежи, проводятся курсы церковнослужителей. При общине организован молодежный хор «Аненай».

История Невской Старообрядческой Поморской общины красноречиво говорит нам о том, что, несмотря на все трудности, гонения и лишения, которые пришлось пережить староверам в течение последних трехсот лет, они продолжали бережно сохранять древние традиции и донесли их вплоть до наших дней.

  1. Антонов В.В., Кобак А.В.Святыни Санкт-Петербурга. Т.3. СПб., 1996.
  2. Варадинов Н.В.История Министерства внутренних дел. Кн. 8: История распоряжений по расколу. СПб., 1863.
  3. Вургафт С.Г., Ушаков И.А.Старообрядчество. Лица, события, предметы и символы: Опыт энциклопедического словаря. М., 1996.
  4. Доклад общему собранию членов Петроградской христиан­ской общины старообрядцев поморского согласия. Совещания по составлению сметы на 1916 год, избранного общим собранием общины 1 мая 1916 года. Пг., 1916.
  5. Доклад сотрудника Ф. Каликина по осмотру молитвенного дома Тверская, 8, в управление Государственного музейного фонда. 1924 г. // НА ГЭ ф.4 д.1229, Л.10.
  6. Животов Н.Н.Церковный раскол в Петербурге. СПб., 1891.
  7. Кожурин К.Я. Культура русского старообрядчества (XVII-XX вв.). Часть первая: Учебное пособие. СПб., 2007.
  8. Кожурин К.Я.Староверие в Петербурге. СПб., 2006.
  9. Кожурин К.Я.Храм Знамения Пресвятыя Богородицы на Тверской улице (к 100-летию постройки). СПб., 2007.
  10. Кончаев П.Н.Родословие Поморского Староверия в Петербурге (доклад к съезду Северо-Западного округа 1928 г. с дополнениями) (машинопись).
  11. Ливанов Ф.В.Тайны Московского раскольничьего Преображенского кладбища. (Первая полная история сего кладбища с основания оного 1771 года, и до настоящего времени 1871 года) // Ливанов Ф.В.Раскольники и острожники: Очерки и рассказы. Т. 3. СПб., 1872. С. 100-103, 235-236.
  12. Лурье Л.Я., Кобак А.В.Малоохтинское кладбище // Исторические кладбища Петербурга. СПб., 1993. С. 417-423.
    Нильский В.В.Очерки из быта старообрядцев. Малоохтенское поморское кладбище в Петербурге // Истина. Кн. 42. Псков, 1875. С. 61-88 4-й паг.
  13. Нильский В.В.Поморцы в Петербурге. Поморская моленная на Моховой улице // Истина. Кн. 42. Псков, 1875. С. 29-48 4-й паг.
  14. Нильский В.В. Раскол в Петербурге. Мало-Охтенское поморское кладбище в Петербурге // Церковно-общественный вестник. 1875. № 67-69.
  15. Нильский В.В. Раскол в Петербурге. Поморская моленная в Моховой улице // Церковно-общественный вестник. 1875. № 46, 47.
  16. Нильский В.В. Раскольнические учреждения в Петербурге / N. // Христианское чтение. 1887. Сент./окт. С. 442-456.
  17. Опись имущества, принадлежащего христианской Общине старообрядцев поморского согласия, находящегося в молитвенном доме по Тверской ул., 8. 1923 г. // РГА СПб., Ф. 7384 оп. 33 д. 255. Лл. 114-116.
  18. Опись Святых икон, принадлежащих христианской Общине старообрядцев поморского согласия, находящихся в молитвенном доме Тверской ул., 8. 1924 г. // РГА СПб., Ф. 7384 оп. 33 д. Л.120-125об.
  19. Отчет Петербургской христианской общины старообрядцев поморского согласия, приемлющих браки. С 19 июня 1906 г. по 1 января 1908 г. СПб., 1908.
  20. Отчет Петербургской христианской общины старообрядцев поморского согласия с 1 янв. 1912 г. по 1 янв. 1913 г. СПб.,
  21. Отчет Петербургской христианской общины старообрядцев поморского согласия, приемлющих браки, с 1 января 1913 г. по 1 января 1914 г. СПб., 1914.
  22. РГА, ф. 7384, оп. 33, 37.
  23. Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1875.
  24. Среди старообрядцев-поморцев в С.-Петербурге: (От нашего корреспондента) // Церковь. 1908. № 19. С. 690-692.
    Статистические данные о старообрядцах. (К 1 января 1912 г.). [СПб., 1912].
  25. Шамарин В.В.275 лет Староверию в Петербурге (краткий исторический очерк) // Календарь Древлеправославной Поморской Церкви на 1998 год. М., 1997. С. 54-61.
  26. Шкаровский М.В. Старообрядцы // Санкт-Петербург: Энциклопедия. СПб., 2004. с. 834.
  27. Юхименко Е.М.Выговская старообрядческая пустынь: Духовная жизнь и литература. М., 2002. Т. I.
  28. Юхименко Е.М.Старая Вера в новых условиях // Человек между Царством и Империей: Сб. материалов междунар. конф. / РАН. Ин-т человека; Под ред. М.С. Киселевой. М., 2003.
Нижегородские поморцы

П.В. Половинкин. Поморские скиты на Нижегородчине

Как свидетельствует П. И. Мельников, на территории Нижегородской губернии еще в XVII веке появилось, а за последующие тридцать – сорок лет значительно укрепилось и усилилось, староверческое скитское общежительство, в том числе и Поморского согласия. Большинство скитов было расположено по реке Керженец, по названию которой они стали обобщенно называться Керженскими скитами.

Павел Иванович Мельников, как чиновник по особым поручениям Министерства внутренних дел, занимался исследованием и искоренением старообрядчества. В середине XIX века лично посещал староверческие скиты на Нижегородчине, о чем составил подробный отчет. Ряд скитов был описан им под псевдонимом Андрея Печерского в романах «В лесах» и «На горах» с подробными картинами быта и обычаев нижегородских староверов.

«По скитским преданьям, — пишет П. И. Мельников в романе «В лесах», — начало старообрядских поселений в заволжских лесах началось чудесным образом. Во время «Соловецкого сиденья», когда царский воевода Мещеринов обложил возмутившихся старообрядцев в монастыре Зосимы и Савватия и не выпускал оттуда никого, древний старец инок-схимник Арсений дни и ночи проводил на молитве перед иконой Казанской Богородицы. А та икона была прежде комнатною царя Алексея и пожалована им в Соловки еще до патриаршества Никона. Накануне взятия монастыря царскою ратью истомился Арсений, стоя на молитве, задремал. И, будучи в тонком сне, слышал он глас от иконы: «Гряди за мною ничто же сумняся, и где я становлюся, тамо поставь обитель, и пока икона моя будет в той обители, древлее благочестие будет в ней процветать». И видел Арсений, что икона Богородицы в выспрь поднялась и в небесной высоте исчезла… Проснулся инок-схимник, иконы на месте не было… На другой день взят был монастырь. «Соловецких сидельцев» в кандалах перевезли на матерую землю, и здесь Арсению удалось бежать из-под царского караула в леса. Только что ступил он в лесную чащу, видит икону, перед которой молился; грядет та икона поверх леса на воздусех… Идет за нею изумленный и трепетный Арсений. Перед ним деревья расступаются, перед ним сохнут непроходные болота, перед ним невидимая сила валежник врозь раскидывает. «Чудяся бывшему о нем», Арсений идет да идет за иконою. И стала та икона в лесах Чернораменских, неподалеку от починка Ларионова, на урочище Шарпан. И поставил тут Арсений первый скит. <…>

С легкой руки Соловецкого выходца старообрядческие скиты один за другим возникали в лесах Заволжья. Вскоре их появилось больше сотни в Черной рамени, в лесах Керженских, в лесах Рымских и за рекой Ветлугой.» (Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Книга первая.)

Благодаря многочисленным в то время странствующим инокам из разоренных северных монастырей устанавливалось влияние Поморского согласия на местных старообрядцев. Иноки эти селились в диких местах, и были почитаемы всеми, и «начаша приходити к ним Христолюбивии неции, пострищися хотяше».

Скиты «безпоповщинскаго толка», к которому принадлежали принявшие уставы Выгорецкие и находившиеся в общении с Поморцами, в начале 18 столетия были: главный – Макарьев, где после был Воронинский скит, и кроме того: Липовский, Корельский и др.

Стараниями Питирима архиепископа Нижегородскаго Керженские и Чернораменские скиты были уничтожены до 1737 года …

В начале XIX столетия из 54 скитов бывших в Семеновском уезде было 5 скитов, принадлежащих к Поморскому согласию: Липовский, Корельский, Ватомский, Воронинский, Макарьев. В них, как и в Выгорецких монастырях, иноки имели одеяния иноческого образа, те есть мантию и камилавку, как это можно видеть на портретах инока Виталия и прочих в «Истории Выговской пустыни» Ивана Филиппова.

Макарьев скит, по соединении с ним Воронинскаго около 1810 года, получивший название Воронинскаго, а со времени соединения с Ватомским (около 1820 года) назвавшийся Ватомским, находился в лесу и был уничтожен в 1834 году. На месте его осталось кладбище, на которое до сих пор хоронятся раскольники. К этому скиту, однако, по 9-ой ревизии было приписано 2 мужчин и 4 женщины удельных крестьян, живущих по деревням.

Нижегородские скиты поддерживались богатыми старообрядцами из разных городов Империи, в особенности: Московскими, Романовскими, Ржевскими, Новоторжскими, Ивановскими, Казанскими, Самарскими и другими.

Во всех женских общежительствах «служба в часовнях и моленных отправлялась скитницами усердно и неопустительно. Каждая скитская артель жила подаяниями богатых старообрядцев, щедро даваемыми за то, чтобы «матери хорошенько молились». И матери добросовестно исполняли свои обязанности: неленостно отправляли часовенную службу, молясь о здравии «благодетелей», поминая их сродников за упокой, читая по покойникам псалтырь, исправляя сорочины, полусорочины, годины и другие обычные поминовения. Под именем «канонниц», или «читалок», скитские артели отправляли в Москву и другие города молодых белиц к богатым единоверцам «стоять негасимую свечу», то есть день и ночь читать псалтырь по покойникам, «на месте их преставления», и учить грамоте малолетних детей в домах «христолюбивых благодетелей». Отправляли по разным местам и сборщиц с книжками. Ежегодно к празднику Пасхи такие сборщицы съезжались в скит и привозили значительные суммы денег и целые воза с припасами разного рода и с другими вещами, нужными в хозяйстве. В стенах общины каждый день, кроме праздников, работа кипела с утра до ночи… Пряли лен и шерсть, ткали новины, пестряди, сукна; занимались и белоручными работами: ткали шелковые пояски, лестовки, вышивали по канве шерстями, синелью и шелком, шили золотом, искусно переписывали разные тетради духовного содержания, писали даже иконы. Но никто на себя работать не смел, все поступало в общину и, по назначенью настоятельницы, развозилось в подарки и на благословенье «благодетелям», а они сторицею за то отдаривали.»(Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Книга первая.)

После 1812 года подаяний из Москвы в скиты стали присылать меньше и число обителей в Семеновском уезде уменьшилось. К 1826 году было скитов уже только 28 и в них 90 обителей, и которых Поморского согласия: Липовский с 1 обителью, Корельский с 1 обителью и Ватомский с 1 обителью. Всего 3 обители, кроме сирот.

В поморских скитах насчитывалось жителей 182 человека и 1 официально значащаяся моленная.

Постепенному упадку скитов способствовало распоряжение Правительства от 1826 года, по которому: воспрещалось вновь приписывать к скитам «раскольников», воспрещалось строить новые и поправлять старые моленные, устраивать их в домах и иметь колокола, и ко всему прочему стал осуществляться более строгий надзор местных властей за скитами.

Были также случайные обстоятельства, наносившие удар по стройной монастырской жизни, среди которых, в первую очередь были пожары, истребившие Корельский и Ватомский скиты. Приписанные к ним раскольники не обстроились на старом месте, но большей частью перешли в другие, более значимые скиты.

Корельский скит имел общение со староверами Поморского согласия. Располагался он в лесу, неподалеку от Одинцовскаго.

Среди прочих скит был разорен во времена Питирима, но с 1763 года снова возродился, вероятно, на том же месте и процветал до первой половины XIX века, когда его совершенно истребил пожар 1833 года. В середине XIX столетия Мельников – Печерский застает в этих местах деревню Корельскую (возникла в XVIII веке) и «старинное кладбище под сенью сосен – остатки Анфисиной обители». Скит фактически возродился в конце XIX века, но уже в самой деревне, где жили иноки. В 1891 году на деньги Саввы Морозова в скиту была построена новая часовня. На начало ХХ столетия деревня Корельская в начале века была сплошь заселена поморцами. Моленная деревни гремела славой на всю округу. Место изначального скита, называемого дальние кельи, находится в лесу, там заметны ямы и битый кирпич от печей. В самой деревне сохранилось кладбище.

По Высочайшему повелению от 1 мая 1853 года из скитов Семеновского уезда должно было выслать всех раскольников, не приписанных к ним по ревизии. Поэтому совершенно было уничтожено 6 скитов разного согласия. Среди оставленных восьми скитов — Поморский – Липовский.

Ко времени уничтожения керженских и чернораменских скитов в 1853 году не оставалось ни одного мужского скита; были монахи, но они жили по деревням или переходили с места в место, не имея постоянного пребывания.

«Искатели иноческих трудов и созерцательной жизни удалялись в лесные трущобы и там жили совершенными отшельниками в вырытых землянках, иные в срубленных кое-как старческими руками кельях. Но таких пустынников было очень немного.»(Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Книга первая.)

Липовский скит находился в сорока верстах от Семенова к западу на самой границе Костромской губернии. Расположен рядом с оврагом на пространства в пять десятин земли общаго владения казны с уделом и помещиками, неподалеку от деревни Липовки.

К маю 1853 года в Липовском скиту было 17 человек, в основном женского пола. Строения жилые, как обительские, так и сиротские, были в достатке, так что на одну скитницу приходилось по отдельной комнате.

«Внутри околицы обширного селенья не было ни улицы, ни односторонки, ни курмыша. Обнесенные околицей жилые строенья и разные службы были расположены кругом обширного двора, среди которого возвышалась часовня. Строенья стояли задом наружу, лицом на внутренний двор. Такое расположение домов очень давнее: в старые годы русская община всегда так строилась; теперь редко где сохранился круговой порядок стройки, все почти наши селенья как по струнке вытянулись в длинные улицы или односторонки. За Волгой и в северных лесных пространствах кое-где сохранились еще круговые поселенья, напоминающие древнюю общинную жизнь предков. Таковы были и скиты.»(Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах. Книга первая.)

«Между ними стояли избенки, где жили не принадлежавшие к общинам — «сиротами» звались они. Каждое сиротское строенье на свою сторону смотрело: избы, обычной деревенской постройки, то жались в кучу, то отделялись друг от друга и от обителей просторными пустырями, огородами, кладбищами. Пустыри покрыты были луговиной, на ней паслись гуси, куры и другие домашние птицы обительские, тут же стлали новины для беленья.

В огородах, окружавших со всех почти сторон каждую обитель, много было гряд с овощами, подсолнечниками и маком, ни единого деревца: великорус — прирожденный враг леса, его дело рубить, губить, жечь, но не садить деревья. Чуть ли не в одной Манефиной обители на кладбище и возле него росли березы, рябины и черемуха. Плодовых деревьев в скитах не бывало – за Волгой земля холодна, неродима, ни яблоков, ни вишен, ни груш не родится.

Кладбища середи строений были и старые: запущенные, заросшие бурьяном, и новые, с покрытыми свежим дерном холмиками и с деревянными, почерневшими от дождей и снежных сугробов, столбиками, к которым прибиты медные кресты. Изредка попадались на тех кладбищах деревянные голубцы, еще реже надгробные камни.» (Там же).

«Вокруг по стенам каждой горницы стояли вделанные в стены широкие деревянные лавки, но в иных покоях бывали и диваны, и кресла, и стулья красного дерева, обитые шерстяною или шелковой материей. В переднем углу каждой горницы поставлена была деревянная божница с иконами и лампадами, под нею висела шелковая пелена с крестами из позумента. Светло, сухо, тепло было в тех горницах, а чистота и опрятность такая, что разве только домам Голландии можно было поспорить со скитскими кельями. Кроме теплых покоев, в каждой стае много бывало холодных сеней с темными чуланами и каморками, переходов, тайников. Внизу под жилыми покоями устроены были теплые повалуши, а под сенями глухие подклеты, наверху чердаки, теплые светелки и холодные летники, вышки и смотрильни, в которых под самою кровлей порублены были на все четыре стороны едва видные окошечки.

Крыши делались обыкновенно в два теса со «скалой», утверждались на застрехах и по большей части бывали с «полицами», то есть с небольшими переломами в виде полок для предупреждения сильного тока дождевой воды. Несколько высоких крылец и едва видных выходов окружали каждую стаю. Две, три, иногда до десяти стай с разбросанными между ними избами обычной деревенской постройки, амбарами, погребами, житницами, с стоявшими одаль сараями, конюшнями, конным и скотным дворами, с примыкавшими к строенью огородами, с одним или двумя кладбищами обносились особою изгородью или пряслами из дрючкового леса. Это составляло особую общину и называлось «обителью». Несколько таких обителей составляли скит.» (Там же).

К концу 1850-х годов в Липовском скиту проживало «ревижских» государственных крестьян «православнаго исповедания» одна семья (3 мужчин и 1 женщина) и староверов — Поморского согласия также одна семья, состоящая из 4 мужчин и 4 женщин. Кроме них здесь в отдельном доме жил поморский наставник Григорий Ефимов со своей сестрой, и еще одна старая дева поморского согласия. У наставника была тайная моленная, не уничтоженная в 1853 году.

После погромов служба в некоторых скитах стала совершаться не ежедневно, как бывало прежде, а только по праздникам и воскресным дням.

Шляпинские кельи основаны пострижеником Выговской пустыни иноком Арсением и разгромлены правительственными войсками в 40 – 50 – х годах XIX века. Они были особо почитаемы в народе, так как здесь исполняли все, что исполнялось в кельях руководителями с Выга. В Шляпинских кельях многие обучались чтению, пению и уставу, в том числе будущие наставники со всей округи. Даже часовни на кладбище строили в подражание таковых на Выге. А наставник из с. Воротилово Павел Гаврилович по их разорении принес доску от их построек, врезал в нее медный крест с мироносицами поставил в моленной и почитал как святыню. Оттуда же в Воротилово были перенесены более десяти икон выговских писем.

Последний инок Сергий, — по воспоминаниям И. А. Золотарева, по всей видимости об остатках Шляпинских келий, — в полном иноческом облачении проживал в Нижнем Новгороде в доме Евдокии Васильевны – дочери купца В. А. Кокорева.

Кельи в Жарах. «Конечно, — пишет С. В. Рудаков, — обители с «матушками» и «келейными»в деревнях и селах продолжали существовать долгие годы после падения последних заволжских оплотов древлего благочестия, но … в тридцатых годах (ХХ века – прим. авт.) в Жарах – лесной местности за городом Балахна …. Жили келейники. Богу молились… Обитало их там 8 — 9 человек. У каждого — своя келья, свой участок – огород с луком, картошкой. Удобряли они свою землю за отсутствием навоза соломой. Скотину не держали, пасти негде – кругом одни топи. Собрав на болотах клюкву, старцы отправляли одного из пустынножителей в Балахну. Продав ее на базаре, он закупал там все необходимое и тайно возвращался назад. Порядки в обители были строгие. Ели один раз в день. Молиться сходились в келью старшего… Приблизительно в 1937 году к пустынникам нагрянули «уполномоченные» НКВД, все разграбили, книги, иконы и кельи сожгли, а келейников бросили без суда в горьковскую тюрьму… Не желая подчиняться антихристовой власти, … решили не принимать в тюрьме пищу. Один из голодавших скончался и, как ни странно, остальных отпустили. Вероятно, по причине престарелости арестованных…» (Рудаков С. В. Кельи в Жарах)

Воистину говорит Никон черногорец, что «корень семени духовнаго даже до века не оскудеет!». И сегодня, когда возрождается Поморское иночество, нам, как нельзя кстати, необходимы яркие примеры стойкости в Вере наших достопамятных предков, их стремления служити Христу, поселившись в пустыне и облекшись во святыи иноческии Ангельский образ.

Сегодня Нижегородчина – один из самых густонаселенных старообрядцами регионов России. Здесь действует около двадцати Поморских общин и групп, ведущих свое духовное начало от Соловецкого и Выговского монастырей и их славных продолжателей, местных скитников, крыющихся от преследований ради сохранения Святой Веры и соделавших историю своих скитских поселений как наказ будущим поколениям верных.

Известный русский художник Михаил Нестеров, вдохновленный произведениями Мельникова-Печерского, создал большой ряд картин на тему скитской жизни, погружающими зрителей в мир той эпохи и духовной жизни.

Источники:

Мельников П. И. Отчет о современном состоянии раскола в Нижегородской губернии. НГУАК. Н. Н.: 1911. Т. 9.

Мельников П. И. (Андрей Печерский). В лесах: Книга первая. М.: Худ. лит. , 1977.

Сметанин С. Корельский скит и деревня Корельская. Газета «Старообрядец» № 1, декабрь 1995 г.

Рудаков С. В. Каталог Семеновских святынь. Газета «Старообрядец» № 14, октябрь 1999 г.

Рудаков С. В. Кельи в Жарах. Газета «Старообрядец» № 4, декабрь 1996 г.

Старообрядческие скиты Нижегородской губернии. https://dic.academic.ru

Кобяк Н. А. Новые материалы по истории нижегородского старообрядчества. Рукописи. Редкие издания. Архивы. Из фондов библиотеки Московского университета. – М.: Археографический центр, 1997.

Матушка Матрона Михайловна Темникова (слева) с сестрой Парасковией Михайловной Кузнецовой из Сызрани

П. В. Половинкин. Хвалынский монастырь

В начале 2015 года мне в руки попала фотография инокинь явно беспоповского монастыря. Она происходит из частного собрания поморцев г. Вольска, выходцев из д. Самодуровка (Белогорное) Саратовской губернии. Посему я предположил, что сделана она в одном из ближайших монастырей или скитов. А поблизости их было очень много, разбросанных по рекам Иргиз и Черемшан.

Фотографию вместе со статьей «Редкие фото» опубликовали в Календаре ДПЦ на 2016 год. Однако, снимок оказался из Убинского монастыря, о котором говорилось в статье «Духовный неустанный труд», напечатанной в Календаре ДПЦ на 2015 год.

И, все равно, я начал собирать материалы о Хвалынском монастыре. Конечно, сделать это надо было бы лет на десять пораньше. Ушли из жизни люди, по крайней мере, три христианки, способные рассказать о тех временах из первых уст, будучи их очевидцами. И именно я проводил их в мир иной, не расспросив и не записав о монастыре ни строчки. Как я об этом теперь сожалею!

Но, все же, нашлись христиане, которые в детстве с родителями ездили в Хвалынский монастырь, родственники одной насельницы и те, кто крестил там своих детей. Благодаря их воспоминаниям и некоторым научным исследованиям о старообрядцах Хвалынска удалось собрать небольшую информацию, которой сегодня делюсь с боголюбивым читателем, продолжая тему о поморском иночестве.

Город Хвалынск — самый старый город в Саратовской области. Он был основан в 1556 году как русский сторожевой пост на волжском острове Сосновый. Поселение это управлялось келарем московского Чудова монастыря. В 1606 году оно было перенесено на место современного Хвалынска, и стало селом Сосновый Остров. С 1780 года — уездный город Хвалынск. Расположен он на правом берегу Волги, у подножия Хвалынских гор, в 232 км к северо-востоку от Саратова. С речных пристаней города ежегодно отправлялось до 56 тысяч тонн яблок. Своими садами Хвалынск славился издавна.

Хвалынск и его окрестности до революции были одним из центров старообрядчества России. Во многом благодаря старообрядцам, бежавшим из центральных областей России, эти края и были заселены. В основном здесь преобладало беглопоповское и белокриницкое согласия. Но многочисленным было и поморское согласие. В 1826 г. в Хвалынске из господствующей церкви в него перешло 26 семей. Поморское согласие стремительно распространялось и по уезду: в 1827 г., к примеру, в него перешло 3173 человека. В 1880 г. в городе насчитывалось 2117, а в уезде — 12928 старообрядцев разных согласий. В начале XX в. численный рост старообрядчества немного замедлился, но старообрядцы по-прежнему составляли значительную часть общества. В 1911 г. в уезде насчитывалось 43648 старообрядцев и 59 моленных. В Хвалынске из 15000 жителей более половины придерживалось старой веры. В 1914 г. здесь стояли белокриницкий храм, беглопоповская церковь и Поморская моленная.

В конце XIX века в Хвалынске работал иконописец Г. А. Комисаров, придерживающийся сызранской традиции иконописания. В начале ХХ века здесь жил и работал каллиграф — переписчик книг, хвалынский мещанин Василий Иванович Авдюнин. Судя по его работам и распространенности книг у поморцев — он был поморского согласия.

Большое значение в истории города Хвалынска отводится старообрядцам Кузьминым – Михайловым (или через «и» — прим авт.), начиная от родоначальника Кузьмы Михайловича – первого городского головы. В основном приписывается, что они были белокриницкого согласия. Но вот, к примеру, выходец из Хвалынска, отставной офицер Кирилл Гаврилович Кузьмин (1870 – 193?) был сельским старостой и председателем поморской общины с. Екатериновка, что на другом берегу Волги. Он считался самым богатым на селе, владел большим хозяйством, имел трактор и пароход.

Здесь, в Саратовской губернии, по реке Черемшан, неподалеку от Хвалынска было несколько монастырей старообрядцев — поповцев. Местные краеведы считают, что в них проживали и представители других согласий. Конечно же, эта версия более чем ошибочна. Такого смешения не могло быть! «Находящиеся в услужении» или иными словами в работниках, хотя и проживающих при белокриницих монастырях, поморцы твердо стояли в своей вере.

Доселе, достоверно было известно о существовании в этих краях Саратовской губернии из очерков С. И. Быстрова о ските в Алексеевском лесу (существовал до 40 – х годов XIX столетия) и об отдельных иноках, проживавших в селах Самодуровка Саратовской губернии и Теликовка Самарской губернии – из «Летописи Самодуровской общины».

По сведениям на 1909 – 11 гг. среди восьми черемшанских монастырей (из которых: 6 белокриницких и 1 беглопоповцев), несколько поодаль спрятавшись в горах, находилась обитель беспоповцев — федосеевцев, так называемый Нижний Елесин монастырь. В нем по описанию сотрудника «Исторического вестника» Оглоблина Н. Н., храма (надо понимать – по внешнему виду – прим. П. П.) не было и проживало 10 – 12 сестер. В женских монастырях Черемшана в начале XX века порядок дер­жался твердый, местами даже железный.

Что означает названия монастыря – Елесин? Чаще всего названия монастыря давались по престольным праздникам («Покровский», «Успенский») или по именам игуменов (игумений), как — то Манефин, Филицатин, и т. д. Здесь никакой аналогии не видится. Если внедряться в этимологию, то Елесин – скорее всего, от Елеся – Елисей (многим слышалось Елесей). Вот и предположим, что основателем или попечителем монастыря был некий человек по фамилии Елесин или по имени Елисей.

1920-1930-е гг. стали тяжелым испытанием для старообрядцев Хвалынского района. Сначала были упразднены все Черемшанские монастыри (1918 — 1927 гг.). Затем власти закрыли, практически, все старообрядческие церкви и моленные. Примерно в 1937 г. закрыли Поморскую моленную в Хвалынске. Это не поколебало духовную силу старообрядцев, и они стали проводить службы по домам.

Женский монастырь старообрядцев поморского согласия существовал в Хвалынске вплоть до середины 80-х годов ХХ века. О его происхождении ничего не известно.

После разорения скитов и монастырей в округе Хвалынска многие иноки(-ни) перебрались в город – одна из версий. Вторая – монастырь существовал в самом Хвалынске издавна. Примером тому являются записи местного краеведческого музея, как некий купец Молодцов (по косвенным признакам — поморского согласия) построил 5 домов (кельи) для содержания старух. Жили все в одной: бабка Матрёна Волгина из Теликовки, бабка Филиппьевна, тетка Дарья из Гаусов, Мария Антоновна, баб. Агафья из Ерёмкино. Дома для старух были по ул. Красноармейской, между Урицкого и Плеханова. Третья версия – это непосредственное отношение Хвалынского монастыря к Алтаю, что будет прослеживаться во время всего повествования.

В лихолетье в монастыре находили пристанище попавшие в беду христиане, порой с детьми. Многие христиане — поморцы из соседних городов стремились приехать сюда крестить детей, помолиться за здравие и за упокой близких, селились на время поста.

Первые воспоминания о монастыре относятся к 1920-м годам и жительнице Самары Марии Петровне Маркиной — Петровой (1887 – 1980). Ее мать Варвара Петрова овдовев, уехала в Алтайский монастырь к своей дочери инокине Агнии (удалившейся от мира еще до 1917 г.). Вернувшись в Поволжье, Варвара приняла постриг в Хвалынском монастыре с именем Вера. В свою очередь, оставшейся рано вдовой Марии Петровне с двумя малолетними детьми (Николаем и Лидией) на руках, тяжело было выжить в те сложные годы. Мать предложила им с дочерью поселиться при монастыре. Новым поселенцам утеплили и подремонтировали одну из дворовых построек (попросту — сарай), в котором они прожили десять лет — до 1934 года, пока дочь не окончила школу, и они вернулись в Самару. Мария Петровна, а позже ее дочь Лидия Ивановна, постоянно переписывались с матушками и уже со своей дочерью Зиной ездили туда помолиться и помочь старицам. По возвращении с фронта мужа очень хотелось иметь еще детей, но не получалось. После посещения монастыря в 1947 г. горячими молитвами инокинь Господь даровал сына, а потом еще пять дочерей. В поминальной книжке Марии Петровны Маркиной есть имена инокинь: Агнии, Веры и Марфы.

Инокини носили одежды темно-серого цвета: кофту с длинными рукавами, длинную суконную юбку и наглухо заколотый под булавку платок. Якобы, даже в 1950 – е годы некоторые еще носили мантию, то есть имели иноческий постриг.

В 1950-60-х годах монастырь располагался в г. Хвалынске на самой крайней к Волге улице – Красноармейской, в значительной отдаленности от других домов. Это был небольшой домик, состоящий из двух комнат (в одной жили, а в другой была моленная), разделенных сенями. Рядом — несколько надворных построек, погреб и огород. Всегда все было ухожено, огород по-хозяйски засажен, двор прибран. В доме простота и уют, чистота и порядок, полы вымыты. Соседи относились к инокиням уважительно и сочувственно, а местные староверы помогали им в тяжелых работах.

В начале 50-х годов в монастыре проживало 6 насельниц преклонного возраста, среди них: Марфа, Феоктиста, Александра, Машкова Феодора и ее сестра (имя которой не известно, обе из с. Пановки Ульяновской обл.). Наставница Матрона Михайловна Темникова — 1874 года рождения, девица, родом из д. Пановка Ульяновской области. После раскулачивания ее семья разбежалась кто куда. Матрона Михайловна поселилась в монастыре около 1950г., умерла 18 июля 1961 г. Ее вспоминают: высокая, строгая, немногословная. Внешне строгая матушка Матрона была доброй, душевной и все понимающей христианкой. Матушка Марфа была родом из г. Кузнецка Пензенской области – небольшого роста, худенькая, находчивая и с феноменальной памятью. Когда была в силе — занималась хозяйством, заготовками, ходила с гостившими в монастыре христианскими детьми за яблоками, ухаживала за гостями. Детей держала в строгости, даже не называла их по именам, только «мальчишка» или «девчонка – идите сюда!». В последнее время практически не вставала с постели.

Один случай поразил проживающую в монастыре девочку, но на всю жизнь научил ее различать чистое и поганое. Однажды, во время похода за яблоками в августовскую жару девочке захотелось пить. Матушка Марфа дала ей сделать только один глоток воды из носимой с собой маленькой бутылочки. Но тут же, сходив по малой нужде (простите за подробности!), матушка трижды омыла руки водой. «Как же так?!» — удивлению девочки не было предела. Матушка Марфа объяснила, что после «этого» дела, человек становится «поганым» и ангел-хранитель отходит от него. А помыв руки трижды с молитвою, дома глядя на иконы, а в поле – на восток, человек очищается. И ангел снова подходит к нему.

Матушка Александра (ее уважительно все называли тетя Саня), страдавшая болезнью ног, чаще лежала на печке, оттуда же читала жития святых во время обеда. Обедом сначала потчевали гостей за столом в передней, потом садились сами матушки за маленький столик, приставленный к лавкам. Приезжающих в монастырь на моленье селили на подловке, где было несколько тюфяков для сна. Там же хранились воск, свещи и яблоки. Ароматом от всего этого было заполнено все пространство, что наводило особое умиротворение на постояльцев.

Некоторое время в Хвалынском монастыре проживала Жаворонкова Мария Ивановна, позже уехавшая в Убинский монастырь на Алтае. Предположительно ее отъезд был обусловлен тем, что местные насельницы уже не имели иноческого образа, а были к тому времени лишь черноризицами. На Убе она приняла постриг.

На чердаке сарая стоял гроб. Он был предназначен для той из матушек, которая первая преставится. Особо некому было все организовывать, вот и готовились к погребению заранее.

Спали матушки на печке и лавках в небольшой комнате. Никаких кроватей не было. Но однажды привезли крестить мальчика, а он заболел. Для матери и ребенка поставили в передней кровать, которую, видимо, взяли у соседей.

Крещений в монастыре было много. Временами ставили по три купели.

Старицы, не смотря на свои болезни, строго соблюдали устав о трапезе сами и того же требовали от приходящих. Вспоминают случай, когда, поселившимся на время Успенского поста детям, подали к столу пустую кашу. Матушка Марфа из жалости предложила хотя бы тыквенными семечками ее посыпать. Наставница Матрона Михайловна не разрешила. А когда на праздник Преображения Господня пасечник принес воск и мед, то в первую очередь медом угостили детей.

Жили очень скудно: огородом и подаяниями. Собирали дикорастущие яблоки (дичок) и груши, терн, малину и ежевику. Заготавливали травы для чая и лечения. Местные рыбаки иногда приносили рыбу. Заготавливали. Щи варили из сушеной рыбы. Чтобы подольше сохранить молоко, его держали в крынках на льду в погребе.

Но при этом матушки всегда помогали нуждающимся: бездомной женщине, которой на печке была устроена лежанка; живущей неподалеку семье с девятью детьми; про Маркиных уже писалось; порой из Сызрани приходили родственники матушки Матроны с коровой, на которую нагружали продукты. Летом рядом с домом инокинь в землянках без окон и дверей, занавешенными материей, жили старцы. Спали они на лежанках из соломы. Там же они и питались. Еду им чаще всего относили дети, пришедшие в монастырь с родителями на моленье. На зиму старцев забирали к себе местные христиане.

Отдельной поморской моленной в Хвалынске уже давно не было, и все, приходящие в монастырь христиане — поморцы молились вместе с матушками.

Одна из старейших служительниц Самарской общины Мария Петровна Кузьмина (1932 г. р.) посещала монастырь со своей свекровью в 1960-70 гг., где в углу моленной комнаты стояла большая икона Пресвятой Богородицы. Этот образ настолько поразил ее своей красотой и сиянием, что все остальное осталось незамеченным.

После постройки ГЭС в 1967 году обитель попала в зону затопления берегов Волги. Матушки приобрели дом на ул. Ленина под № 167. Там уже проживали Феоктиста с племянницей Феодорой. Современники вспоминают еще двух стариц, которых местные жители называли провидицами: Агрофена (Агрипина) Александровна и Таисия Ивановна (из с. Рудники, близ Хвалынска). Они лечили людей.

До 1970 г. здесь насчитывалось до 100 поморцев, хотя на службу приходило около 30.

После смерти Феодоры в середине 1980-х годов ее племянница увезла все церковное имущество. Дом продали. Монастырь прекратил свое существование.

По некоторым сведениям регулярные службы поморцев в Хвалынске прекратились только в 1995 г. Община собиралась еще некоторое время только по большим праздникам (15-20 человек).

В статье использованы воспоминания Даниловой Е. П. (г. Сызрань), Коноваловой З. П., Кузьминой М. П. и Болесовой О. Е. (г. Самара), Жаворонковых И. М. и К. П. (г. Кузнецк) – записанные автором в 2015 – 16 гг.

Источники:

Полозов С. П. История старообрядчества Хвалынского района Саратовской области. http://samstar-biblio.ucoz.ru/publ/44-1-0-97

Обухович С. А. Черемшан как центр старообрядчества Поволжья // Вестник Волжского университета имени В.Н.Татищева. Сер. «История». Вып. 8. – Тольятти: Изд-во ВУиТ, 2006.

Сретение Господне. I половина – середина XVII века. Москва. 31,5х27,5 см. ГИМ

Г. В. Маркелов. Старообрядческая исповедь для иконописца

В русской православной церкви таинство покаяния как богоучрежден­ного священного действия приобрело законченные формы только к XVII в. Чинопоследование покаяния, называемое Чином исповеди, вошло в старопечатные книги уже в дониконовский период и в этом древнейшем варианте с незначительными изменениями и дополнениями было перене­сено в богослужебную практику старообрядцев. Древнерусский Чин ис­поведи представлял собой обрядовый диалог между пришедшим на по­каяние христианином и испытующим его священником. В этот диалог входили обязательные элементы, образующие его каноническую форму. В самых общих чертах покаяние происходило следующим образом. Свя­щенник обязан был досконально расспрашивать кающегося о его лично­сти, о сущности его прегрешений и нарушений Божиих заповедей, о том, где, как, когда и по какому побуждению это нарушение произошло. Ка­ющийся должен был подробно и прямо ответить на заданные вопросы, после чего священник требовал произнесения символа веры для удосто­верения того, что пришедший к покаянию верует православно и несо­мненно После чего священник либо «разрешал» кающегося, т. е. отпус­кал ему грехи в случае искреннего раскаяния, либо налагал соответст­вующие проступку епитимии. Епитимиям была издревле установлена подробная регламентация, содержащаяся в разнообразных правилах Но­моканона или «Законоправильника» Легкие прегрешения отпускались тут же воздействием «разрешительной» молитвы, и кающийся, напутст­вуемый увещеваниями, допускался к причастию.[1]

Приведенный порядок чинопоследования встречается в основном в многочисленных рукописных требниках XIV—XVI вв С незначительны­ми отличиями ту же структуру чина можно найти и в старопечатных требниках XVI—XVII вв. Частные отличия в Чине исповеди, встречаю­щиеся в древнерусских книгах, вызваны прежде всего различиями в со­циальных категориях исповедующихся. Так, уже в требниках XVI в. по­являются особые статьи, содержащие специальные вопрошания к кня­зьям, боярам, детям боярским, вообще к мирским властителям и вельможам, а также к приказным и служащим у властей. Здесь же нахо­дятся нарочитые вопросы к поселянам и торговым людям В старопечат­ных требниках уже содержатся и более дифференцированные статьи, об­ращенные к женатым или холостым мужам, девицам или замужним женам, вдовам, детям разных полов, грамотным или «не умеющим грамоте» и т. д. Наконец, среди текстов XVII в. встречаются специальные вопросы для исповеди патриарха и даже самого царя.[2]

Нередко тексты Чина исповеди состоят не только из вопросов о пре­грешениях кающегося, но и включают также ответы исповедников. Эти «типовые» ответы в сущности во всем повторяют порядок вопрошаний и излагаются в утвердительной форме с предваряющим сказуемым «согреших» (Согреших в том-то и в том-то, тогда-то и там-то).[3] Такие «отвещания» на исповеди назывались «поновлением», ибо чистосердечное покаяние освобождает христианина не только от груза прегрешений, но и обновляет его душу как бы вторым крещением.[4]

Как известно, старообрядцы—беспоповцы сохранили у себя таинст­во покаяния и вынуждены были сосредоточить в нем значительную часть своего религиозного чувства, поскольку некоторые другие важные церковные таинства беспоповцы отвергли. По этой причине беспопов­ский чин исповеди постоянно подвергался корректировкам в сторону расширения как номенклатуры статей, так и регламентации самой по­каянной дисциплины.[5] Любопытным примером такого расширенного старообрядческого чинопоследования исповеди является текст XIX в., ставший нам известным по рукописи из фонда Древлехранилища Пуш­инского Дома, колл. И. А. Смирнова, № 7. Рукопись впервые упо­мянута В. И. Малышевым как Чин (поморский) исповеди.[6] В 1960-х гг. А. С. Демин, описывая коллекцию И. А. Смирнова, назвал эту руко­пись Требником поморским.[7] Ниже приводится описание рукописи с нашим названием:

Сборник исповедальный.XIX в. (начало), в 4-ку, 178 л.; л. 2—162 переписаны полууставом, близким к поморскому типу почерка; л. 163—171—беглый полуустав; л. 172—175 — подражание печатному шрифту; л. 1, 176—178 — без текста, заглавия и буквицы выполнены киноварью, переплет — доски в тисненой коже, сохранилась одна из двух медных застежек. Бумага с фабричными «белыми» датами «1806» и «1807» гг. На верхнем форзаце карандашная помета «Иван Степано­вич Укащин» (?), помета о поступлении рукописи в РО Пушкинского Дома в 1956 г. и помета карандашом «Г. Скачков?» (рукою В. И. Ма­лышева?). На л. 1 чернильный штамп библиотеки Ивана Алексеевича Смирнова.

Содержание:

«Оглавление (л. 2), Предуведомление духовнику (л. 4 об.), Предвари­тельное ведение о новоприходящих (л. 9 об.), Чин исповедания (л. 11 об.). Вопросы о грехах. Статья всеобщая (л. 18), Статья 2. Вопро­сы различный по чинам и состоянию. Духовникам (л. 39 об.), Статья 3. Клирошанам (л. 43), Статья 4. Иконописцем (л. 44 об.), Статья 5. Гос­подам или хозяевам (л. 46), Статья 6. Купцам, торговым (л. 47), Ста­тья 7. Златоделателям (л. 48), Статья 8. Шелковинкам (л. 48 об.), Ста­тья 9. Портным (л. 49), Статья 10. Златошвеям и низалщицам (л. 49 об.), Статья 11. Сапожникам (л. 50), Статья 12. Медникам (л. 50 об.), Статья 13. Кузнецам (л. 51), Статья 14. Мелникам (л. 51 об.), Статья 15. Работникам и поденщикам (л. 52), Статья 16. Хлебопахателям и сенокос(цам) (л. 52 об.), Статья 17. Нищим (л. 53), Статья 18. Учителем писания (л. 52 об.), Статья 19. Судиям (л. 54), Ста­тья 20. Неженатым (л. 55), Статья 21. Вопросы женатым (л. 57), Ста­тья 22. Вдовцам (л. 64), Статья 23. Вопросы женкому полу. Девицам (л. 65), Статья 24. Женам мужним (л. 67), Статья 25. Вдовицам (л. 75). Поповление. К статьи первой, всеобщее (л. 76 об.), К статьи 2. Поновления различная по чинам и состоянию. Духовников (л. 89), К статье 3. Клирошан (л. 92 об.), К статьи 4. Иконописцев (л. 94), К статьи 5. Го­спод и хозяев (л. 95), К статьи 6, Купцов, торговых (л. 96 об.), К ста­тьи 7. Златоделателей и среброде(лателей) (л. 96 об.), К статьи 8. Шелковников (л. 97), К статьи 9. Портных (л. 97 об.), К статьи 10. Златошвей и низалщиц (л. 98), К статьи 11. Сапожников (л. 98 об.), К статьи 12. Медников (л. 99), К статьи 13. Кузнецов (л. 99 об.), К ста­тьи 14. Мелником (л. 100), К статьи 15. Поденщиков и прочих (л. 100 об.), К статьи 16. Хлебопахателей и сенокос(цев) (л. 101), К ста­тьи 17. Нищих (л. 101 об.), К статьи 18. Учителей писания (л. 102), К статьи 19. Судей (л. 102 об.), К статьи 20. Неженатых, впадших в рас­тление (л. 103), К статьи 21. Женатых мужей (л. 104), К статьи 22. Вдовцев (л. 107 об.), К статьи 23. Девице (л. 108), К статьи 24. Жен мужних (л. 109 об.), К статьи 25. Вдовице (л. 113), Окончание. По исповеди всех грехов… (л. 114), Поучение кающемуся (л. 119 об.), Рассмотрение о епитимиях (л. 128), Вопросы не умеющим грамоте, принадлежащий к началу исповеди (л. 130), Десять заповедей (л. 131 об.), Седмь дел милости ду­ховных (л. 133), Седмь дел милости телесных (л. 134 об.), Показание раз­личных грехов (л. 136), Грехи вопиющыя на небо (л. 137 об.), Грехи противу Сына Человеческаго (л. 139 об.), Грехи противу Духа Святаго (л. 140 об.), Грехи бывают по четырем причинам или винам (л. 143 об.), О подробности вопросов (л. 144), Из епитимейника (л. 153), О спаситель­ных плодах исповеди (л. 163), Како покаяние подобает приносити забла­говременно (л. 165 об.), Яко Христос с слезами и исповеданием грехов прекланяется к прощению (л. 167 об.), О милосердии Божии к грешни­кам кающимся (л. 169 об.), Выписки из чина исповеди (без заглавия) (л. 172)».

Наибольший интерес в сборнике вызывают тексты, неизвестные по другим старообрядческим спискам, которые начинаются в Сборнике со второй статьи (л. 39). Здесь приведены перечни вопросов, которые долж­ны были задаваться на исповеди различным категориям («чинам») членов беспоповской общины. Номенклатура вопросов затрагивает специфиче­ские стороны деятельности каждого из «чинов» в соответствии с их про­фессиональной сферой деятельности. После вопросов в Сборнике поме­щены «поновления» для каждого чина. Завершается рукопись текстами наставлений для кающихся, «рассмотрениями» о епитимиях, перечнями злых и добрых дел и т. д.

Среди статей Сборника наше внимание привлекли тексты, связанные с иконопочитанием и иконописцами. Уже в начальном разделе рукописи в «Статье первой всеобщей» содержатся вопрошания об иконах, которые надлежало задавать в начале исповеди всем пришедшим прихожанам, по­скольку в этих вопросах заключались важнейшие положения вероиспо­ведного характера. В числе таких вопросов значатся следующие: «Креста Христова или святых икон ради уверения чего в правде или не целовал ли и других к тому не приводил ли или приводить не советовал ли?[8] Не подымал ли икону на руки, божася, и других к сему не приводил ли и не советовал ли кому делать так? …Писания святых икон не хулил ли[9] и других к тому не доводил ли, или что неподобнаго и хулнаго о святых иконах не помышлял ли или кому не говорил ли? Не называешь ли святыя иконы Богом и не воздаешь ли им Божия чести и прочих не научал ли?[10] Не полагаешь ли особеннаго упования или надежды на какия святыя иконы? Не вымышлял ли каких чудотворений ложно святым иконам или кого не научал ли или научать не советовал ли? Не становишь ли свещ или масла, уважая токмо икону, а не того, кто воображен на иконе, или не делывал ли сего токмо ради тщеславия? Не делывал ли на святыя иконы окладов не ради того, чтоб почтить того святого, чья есть икона, но ради тщеславия? Также не делывал ли окладов на чужия денги с оби­дой ближняго? Не грабил ли святыя иконы или что не брал ли с них тайным образом? Или не имел ли намерения ограбить святую икону или взять с нея тайно какую полюбившуюся вещь, как то: крест, камень, жем­чуг или что иное и не научал ли или не советовал ли кому? Для святых икон на оклад свещи, масло, ладан ложно не собирал ли или кого не научал ли и не советовал ли кому?».

Вопросы об отношениях к иконам, издревле входившие в число обя­зательных общих вопросов на исповеди, встречаются во всех древнерус­ских требниках. В нашей рукописи обращают на себя внимание по край­ней мере два важных аспекта, которые выделены в виде вопросов о по­ругании иконных изображений и о ложном поклонении иконам как «богам». Надо полагать, что для строобрядческих наставников-духовни­ков, приводивших к исповеди и покаянию свою паству в начале XIX в., указанные вопросы сохраняли вероучительную проблематику. В обиход­ном сознании допускалось различное отношение к иконам (вспомним русскую пословицу «Годится — молиться, а не годится — горшки покры­вать», примету «Икона упадет — к покойнику» или присловье «Я хоть образ со стены сыму» (чтобы поклясться)), коренившееся в исконном двоеверии простонародья.

В рассматриваемой рукописи содержится уникальный текст особой ис­поведи и поновления для иконописцев, раскрывающий некоторые особен­ности их частной жизни и профессиональной сферы деятельности. При­ведем эти тексты полностью:

Л. 44 об. «Статья 4. Иконописцем.

  • Со истинным ли намерением писал и пишешь святыя иконы для почести и покло­нения?
  • Стараешися ли о истовом воображении святых образов, чтоб были первообразным, а не развращенно видимыя?
  • Не обманывал ли кого, променивая неискусно написанную икону, называя, что она есть самого лучшего мастерства?
  • За написание святых икон не брал ли неумеренныя цены и тем не обидел ли ближняго?
  • Не хулил ли подобнаго себе иконописателя, от зависти укаряя его мастерство для собственнаго приобретения?
  • Давая кому писать для своего пособия, не обижал ли за его труды ценою, и хо­рошо написанное не хулил ли?
  • Починивая кому иконы, не пременил ли, оставя себе лучшаго мастерства, а у кого взял, тому отдал нискаго?
  • Работников твоих или учеников не обижал ли ценою, пищею и одеждою и без вины не бивал ли?
  • Быв с женою и не омывшися, не приимался ли или и не писал ли святых икон?
  • На поругание и осмеяние еретикам или инославным святых икон не писал ли и не променивал ли?».

Л. 94 «ПОНОВЛЕНИЯ к статьи 4. Иконописцев.

  • Согреших, иногда с намерением лестным и нестаранием о истовом воображении писал святыя иконы?
  • Согреших, променивая иконы, иногда имел лесть и обман, называя и уверяя низкое мастерство высоким и хорошим мастерством?
  • Согреших, за написание святых икон иногда с незнающих брал неумеренную цену, а кому давал писать для моего пособия, тех за труды обижал ценою?
  • Согреших, иногда хулил от зависти подобнаго себе иконописателя, и укаряя его мастерство?
  • Согреших, иногда хулил от зависти подобнаго себе иконописателя?
  • Согреших, починивая кому иконы, иногда переменивал оныя, оставя себе лучшую, а у кого взял, тому отдавал низкаго мастерства?
  • Согреших, иногда обижал ценою работников и учеников моих?
  • Согреших, иногда быв с женою моею и не омывшися, различных ради случаев, приимался, а иногда и писал святыя иконы?
  • Согреших, иногда писах святыя иконы для внешних, хотя и не на осмеяние и по­ругание, но по их усердию на почесть и поклонение?

Напомню, что в нашей рукописи чин иконописцев занимает в перечне исповедующихся место между духовниками и клирошанами. Такое доста­точно высокое положение иконописцев в церковной иерархии старооб­рядческой общины имеет древние корни. Среди древнерусских памятни­ков об этом свидетельствуется, в частности, в Стоглаве. В 43-й главе па­мятника церковным властям предписывалось «…бречи о многоразличных церковных чинех, паче о святых иконах и о живописцех и о прочих цер­ковных чинех…».[11] В отношении особо выдающихся мастеров Стоглав призывал «…царю таких живописцев жаловати, а святителем их бречи и почитати паче простых человек…».[12] Из текста нашей исповеди явствует, что иконники и в старообрядческих общинах XVIII—XIX вв., согласно древнейшей традиции, признавались «паче простых человек», следуя сразу после духовников-наставников.

Обратимся непосредственно к содержанию вопросов исповеди. Пер­вый вопрос затрагивает личное отношение иконописца к своей работе. Подразумевалось, что благочестивый иконник пишет иконы для благо­честивого же почитания, а не работает ради мзды. Об «истовости» икон­ного изображения, т. е. о соответствии его «первообразным» иконам, гласит второй вопрос исповеди.[13] В нем идет речь об установленном соответствии новонаписанных икон иконографическому канону. Этот важнейший аспект церковно-православного искусства сформулирован в 5-й главе Стоглава о церковном строении, в третьем царском вопросе о святых иконах: «…по божественным правилом, по образу и по подобию и по всякому существу образ Божий написати и пречистые Богородицы, и всякаго святаго, угодников Божиих, и о всем свидетельство в писаниих Божиих у вас есть…».[14] Далее, в 41-й главе Стоглава это положение кон­кретизируется: «Писати иконы с древних преводов, како греческие ико­нописцы писали и како писал Ондрей Рублев и прочие пресловущие ико­нописцы…, а от своего замышления ничтоже предтворяти».[15] В 43-й главе «О живописцех и честных иконах» Стоглав еще раз указывает иконопис­цам: «…с превеликим тщанием писати и воображати на иконах и на деках Господа нашего Исуса Христа и Пречистую Его Богоматерь… и всех святых по образу и по подобию и по существу, смотря на образ древних живописцев и знаменита с добрых образцов».[16]

Третий вопрос исповеди касается добросовестности при продаже иконы. Согласно древней традиции готовую икону нельзя было продать на торгу как обыкновенное рукоделие, ибо этого не допускала сама сак­ральная сущность образа (святыни не продаются). Поэтому имевшая место фактическая продажа икон именовалась в старину эвфемизмами: менять, променивать, обменивать и т. п. Содержание третьего вопроса корреспондирует с текстом Стоглава. В 43-й главе памятника указывает­ся: «…а которые иконники неучи по се время писали не учася, самоволь­ством и самоловкою и не по образу, и тех иконы променяли дешево простым людем поселяном невежам, и тех положити в запрещение, чтобы училися у добрых мастеров, и которому даст Бог учнет писати по образу и по подобию, и то бы писал, а которому не даст Бог, и им впредь от таковаго дела престати, да не Божие имя от таковаго писма похулится. Аще которые не престанут от таковаго дела, таковии царскою грозою накажутся…».[17] В приложении к основному тексту Стоглава приведено еще одно определение о торговле «в рядах» дурно писанными иконами: «Оговорити государю о иконописцех, чтобы на Москве и по всем горо­дом немастерское писмо в рядех иконы собрати, и допытатися тех ико­нописцев, и впредь им не велети икон писати, дондеже научатся у добрых мастеров».[18]

С третьим вопросом тематически связан четвертый вопрос исповеди о взимании неумеренной цены за икону. И этому вопросу имеется соот­ветствие в первоисточниках XVI в. В известном «Сказании о святых ико­нах» Максима Грека в 6-й главе находим следующий текст: иконописец «…ценою сребра да не отягчит святыя иконы, но доволен будет от имущаго прияти на пищу и одежду и на рукоделие шаровнаго запасцу». При этом и заказчику икон подобает «…не оскудити, удоволити честнаго изо­графа, якоже должно и удобно, да не стужает о неких нужных потребах нань».[19] Заметим, что сочинения Максима Грека оказали заметное влия­ние на тексты решений Стоглавого собора, в том числе и на формули­ровки положений, касающихся иконописания и самих иконописцев.[20]

Пятый вопрос исповеди снова касается личных качеств иконописца как христианина. В вопросе однозначно порицается чувство зависти к другому мастеру. В Стоглаве грех завистничества также упоминается, однако объ­ектом его указывается ученик живописца: «…аще которому ученику открыет Бог такое рукоделие иконнаго писма, и жити учнет по правильному за­прещению, а мастер учнет хулити его по зависти, дабы не приял чести, яко же и он прия, святитель же обыскав, полагает таковаго мастера под запре­щением правильным, ученику же подает вящшую честь».[21] Отношениям мастера и учеников (или работников) посвящены также шестой и восьмой вопросы исповеди. В Стоглаве та же тема предстает в виде прямой инвек­тивы: «Аще кто от тех живописцев учнет сокрывати талант, еже дал Бог, и учеником по существу того не даст, таковый осужден будет от Бога со скрывшими талант в муку вечную»[22] — и далее: «…живописцы, учите уче­ников без всякого коварства, да не осуждены будете в муку вечную».[23]

Седьмой вопрос исповеди — о починке (поновлении) икон, которая была обычным делом, издревле практиковавшимся в среде иконописцев. В Стоглаве зафиксировано близкое по смыслу обращение к протопопам и священническим старейшинам: «…во всех святых церквах дозирати свя­тых икон…, и которые будут святые иконы состарилися, и те иконы старыя велети иконникам починивати, а которые иконы мало олифляны и те бы иконы велели олифити…».[24]

Формулировка девятого вопроса исповеди недвусмысленно свидетель­ствует о статусе старообрядческого иконописца как человека женатого. От­сюда следует, что рассматриваемый текст происходит из старообрядческой общины, признающей брак законным. Такой общиной могла быть одна из беспоповских общин поморского согласия, обосновавшихся в Москве или Петербурге.[25] Ко времени написания нашей рукописи — началу XIX в. — среди бракоприемлющих общин была, например, Монинская в Москве, воз­главлявшаяся с 1808 г. наставником Г. И. Скачковым, имя которого мы встречаем на форзаце нашей рукописи. Примечательно, что Г. И. Скачков организовал при Монинской моленной иконописную палату, которая при­носила общине большой доход и произведения которой распространялись по всей России.[26] Известно также, что Г. И. Скачков неоднократно пытался вводить разного рода чинопоследования собственного сочинения, с помо­щью которых регламентировалась обрядовая практика управляемой им об­щины. В частности, перу Скачкова принадлежат: Чин брачного молитвословия, Чин приема в поморскую церковь от федосеевцев и филипповцев, Чин очищения родившей жене отроча, Чин певаемый во время сочетания брака и др.[27] В «Историческом словаре» Павла Любопытного отмечено со­чинение Скачкова под названием «Прекрасный, легкий и удобный чин цер­ковного исповедания, изражающий грехи людей в родах народного звания»[28]* (курсив мой. — Г М) Не исключено, что рассматриваемая нами рукопись содержит именно это сочинение Скачкова.

С девятым вопросом исповеди соотносится и положение Стоглава. В 43-й главе Стоглава засвидетельствовано допущение семейного положе­ния иконописца как «сочетавшегося законным браком»: «Подобает бо быти живописцу смирну и кротку, благоговейну, не празднословцу, ни смехотворцу, ни сварливу, ни пияницы, ни убийцы, но же всего хранити чистоту душевную и телесную со всяким опасением, не могущим же до конца тако пребыти — по закону женитися и браку сочетатися, и прихо­дите ко отцем духовным часто на исповедание».[29]

Наконец, десятый вопрос исповеди касается предполагаемой продажи икон лицам иных конфессий, что, вероятно, жестко порицалось в старооб­рядческих общинах. В Стоглаве этот вопрос не затронут, однако уже упо­минавшееся сочинение Максима Грека содержит следующий запретитель­ный пассаж: «…а неверным и иностранным, паче же рещи нечестивым и поганым арменом святых икон не писати, и на сребро и злато не меняти. Писано бо есть: не дадите святая псом».[30] Между тем, как свидетельствует сложившаяся в российском иконописании практика, иконы старообрядчес­кого письма весьма часто находили применение в быту православных верующих-«никониан». Иконописцы-старообрядцы нередко исполняли зака­зы «никониан» по их «усердию», что недвусмысленно зафиксировано в текс­те «поновления» девятого вопроса исповеди В разных слоях православного общества любили традиционную икону, написанную старообрядцами по старым русским канонам, отдавая ей предпочтение перед новой церковной живописью, создававшейся по правилам «синодального реализма».

Содержание вопросов и «поновлений» исповеди приводит к следую­щим выводам. В тексте отражена сложившаяся в определенной старооб­рядческой среде практика регулярного покаяния иконописца перед духов­ным отцом.[31] По смыслу задаваемых вопросов видна четкая ориентация жизни иконописцев на строгие идеалы трехвековой давности, отраженные в ряде статей Стоглава.[32] Списки Стоглава во множестве встречаются в разных собраниях строобрядческих рукописей, поскольку староверам-на­четчикам Стоглав служил опорным первоисточником и по многим дру­гим вопросам. Более того, подборки статей из Стоглава с присовокупле­нием соответствующих слов Максима Грека почти всегда встречаются в виде вступительных глав в особых книгах русских иконописцев, а имен­но— в иконописных подлинниках, служивших не только справочниками или практическими пособиями для работы, но и комплексными руковод­ствами в теоретических вопросах иконописания. По всей вероятности, именно эти вступительные главы подлинников и послужили автору испо­веди текстовыми источниками. Установки Стоглавого собора 1551 г. об иконописи и иконописцах сохраняли действенную силу и в начале XIX столетия,[33] поскольку в них были концентрированно выражены не только главные принципы православного отношения к иконе и иконо­писцам, но и незыблемые нормы христианской этики живописца.

[1] Новая скрижаль М , 1992 Т 2 С 367—370 Многие аспекты древнерусской пока­янной дисциплины исследованы вкн Смирнов С Древнерусский духовник М, 1913

[2] Алмазов А. Тайная исповедь в православной церкви. Опыт внешней истории. Одесса, 1894. Т. 3. С. 170, 171, 174, 185, 207.

[3] Например, в тексте XVII в. «поновления» инокам есть вставка: «Се писарям: Согре­ших, преписывая святая Божественная писания святых апостол и святых отец по своей воли и по своему недоразумению, а не якож есть писано». См.: Алмазов А. Тайная исповедь… Т. 1. С. 368.

[4] В тексте Чина исповеди из Требника XVII в. есть следующие слова, которые про­износит священник перед пришедшим на покаяние человеком: «Се ныне, чадо, обновитися(курсив мой. — Г. М.) хощеши святым сим покаянием» (Требник. М., 1625. Л. 162). Часто встречающийся среди старообрядческих рукописей XVIII—XIX вв. текст «Скитского покая­ния» является, в сущности, текстом такого общего «поновления», предназначавшимся для чтения дома или в келье без участия священника или духовного отца.

[5] В указателе В. Г. Дружинина отмечены «Чин исповеди беспоповинский» и «Устав Выговский об исповеди» («Отцем духовным на исповеди лепо вопрошали. Первое: не имеет ли кто сокровеннаго сребра, денег и прочее…»), см.: Дружинин В. Г. Писания русских старообрядцев. СПб., 1912. С. 462, № 846; с. 453, № 804.

[6] Малышев В. И. Древнерусские рукописи Пушкинского Дома: Обзор фондов. М.; Л., 1965. С. 144.

[7] См. опись А. С. Демина в формуляре коллекции И. А. Смирнова в Древлехранили­ще ИРЛИ. Самоназвания рукопись не имеет.

[8] В церковных и монастырских Обиходах встречаются специальные «уставцы» о цело­вании икон. Например, в рукописной поморской копии с обиходников Кирилловского и Троице-Сергиева монастырей, сделанной Ф. П. Бабушкиным, говорится, что братия вслед за игуменом целует лежащую на аналое икону «…Спасов образ в ногу, Нерукотворенный ж Спасов образ в косу, пресвятыя Богородицы образ в руку и святаго образ в руку» (БАН, собр. Дружинина, № 327, л. 89 об.) Обычай целовать иконы по разным случаям отражен в поговорке «Наперед икону целуй, там отца и мать, а там хлеб-соль». В Стоглаве целование икон отмечено в следующей статье 38-й главы: «Всего злее, еже крест животворящий целовати на криве или икона святыя Богородицы или иного коего святого образ», см.: Стоглав. Издание Д. Е. Кожанчикова. СПб., 1863. С. 121.

[9] Ср. вопрос в Чине исповеди: «Не похулил ли иконнаго мастерства и не пресмеял ли?» (по рукописи конца XIX в. Древлехранилища, Усть-Цилемское собр., № 18, л. 150).

[10] Ср. вопрос в поморском Чине исповеди XIX в.: «…иконнаго изображения богами не называл ли?» (по рукописи Древлехранилища, Латгальское собр., № 452, л. 118 об.). С этим же положением связано и запрещение божбы перед иконами.

[11] Стоглав. С. 150.

[12] Там же. С. 151, 297.

С этим вопросом корреспондирует встречающийся в текстах иноческого покаяния текст: «Взирах на святыя иконы с помыслы неподобными», см.: Алмазов А. Тайная ис­поведь… Т. 1. С. 215.

[14] Стоглав. С. 42.

[15] Там же. С. 128.

[16] Там же. С. 151.

[17] Там же. С. 152—153.

[18] Там же. С. 310.

[19] Философия русского религиозного искусства: Антология. М., 1993. С. 48. Ср.: Та­расов О. Ю. Икона и благочестие: Очерки иконного дела в императорской России. М., 1995. С. 138—139.

[20] Иванов А. И. Литературное наследие Максима Грека. Л., 1969. С. 119, примеч. 56.

[21] Стоглав. С. 152.

[22] Там же.

[23] Там же. С. 154.

[24] Там же. С. 95.

[25] В беспоповских общинах федосеевцев иконописцы могли быть только девственника­ми, и их статус был почти приравнен к статусу настоятеля. См.: Тарасов О. Ю. Икона и благочестие… С. 134.

[26] Старообрядчество. Опыт энциклопедического словаря. М., 1996. С. 260.

[27] Перечень сочинений Г И Скачкова см Любопытный П О Исторический сло­варь и каталог и библиотека староверческой церкви М , 1866 С 91—96, Дружинин В Г писания русских старообрядцев СПб , 1912 С 251—255 Здесь Чин исповеди среди сочине­ний Скачкова не упомянут

[28] Любопытный П О Исторический словарь С 94, № 268

[29] Стоглав С 150

[30] Философия русского религиозного искусства С 48

[31] О необходимости систематического покаяния иконописцев в Стоглаве говорится « приходити ко отцем духовным часто на исповедание и во всем извещатися, и по их на­казанию и учению в посте и молитве пребывати, кроме всякаго зазора и бесчинства», см Стоглав С 150

[32] «Моральный кодекс для иконописцев брался, как правило, из 43-й главы Стоглава и подкреплялся ссылкой на Кормчую письменную, глава которой „Сказание о иконописцах, каковым быти подобает» представляла собой выпись из Исидора Пелусийского Их связь между собой несомненна, поскольку Кормчая, как известно, составлялась Макарием нака­нуне Стоглавого собора», см Тарасов О Ю Икона и благочестие С 132

[33] Характерно, что и в начале XX в. «возрождался не только средневековый художест­венный язык иконы, но и средневековая нравственно-религиозная модель иконописца. Ори­ентация на Стоглав недвусмысленно прозвучала при открытии (иконописной) школы в Па­лехе…», учащиеся которой должны были быть подготовлены к вступлению в учебную мас­терскую «согласно учению Стоглава», см.: Тарасов О. Ю. Икона и благочестие… С. 281.

Моленная в особняке Е.Е. Егорова. Фотография 1917 года ОР РГБ Ф.98/2 №82 Папка с фотографиями моленной (старый шифр)

Каталог иконного собрания Е.Е. Егорова

Егор Егорович Егоров (03.04.1862, Москва – 15.12.1917, Москва) известен каждому исследователю московского старообрядчества. Московский купец 2-й гильдии, признанный начетчик, авторитетнейший деятель Преображенской федосеевской общины, собиратель книг, иконописи, произведений мелкой пластики. Кроме этого, с 1905 по 1917 год он был неофициальным и непризнанным летописцем Преображенской федосеевской общины. Е.Е. Егоров родился в семье потомственных старообрядцев, происходивших из Рыбинского уезда Ярославской губернии. Первым в Москву переехал его дед – Константин Егорович Егоров [1].

Среди федосеевцев Е.Е. Егоров был признанным знатоком церковного искусства [2]. Его собрание икон, мелкой пластики и шитья находилось в домашней моленной, в фамильном особняке Егоровых в Салтыковском переулке.

В основу этой коллекции легли иконы, доставшиеся Егору Егоровичу от его деда и отца. Егоров составил каталог своего иконного собрания. Этот каталог включает два раздела:

  1. иконы темперные. В этом разделе 1180 записей (л.1-133).
  2. иконы резные и медные. В этом разделе 66 записей (л.136-139).

В каталоге Егоров отмечал, если икону приобрел его отец («покуп[к]и К.Е.Егорова»). Если икона фамильная, то есть информация, кого ею благословили (например, №№ 4, 6, 8). Есть указания, у кого куплена икона, ее размер, кратко охарактеризован стиль («новгородского письма», «греческого письма» и т.д.). Есть информация о том, у кого и за какую цену заказана риза.

Судьба коллекции не менее трагична, чем судьба самого Егора Егоровича. Егоров вел переговоры с советом Преображенской общины о перевозе коллекций на Преображенское кладбище. Переговоры велись долго, на протяжении 1910-х годов. Коллекцию предполагали разместить в здании больницы Преображенского кладбища, но Егорова не устраивали меры безопасности. Окончательное решение должно было быть принято весной 1918 года.

Но 15 декабря 1917 года Егоров был убит у себя дома, в особняке. Ему было всего 55 лет. На протяжении многих лет не было известно никаких подробностей данного убийства, но в 2013 году Е.М. Юхименко опубликовала часть переписки знаменитого федосеевского наставника, иконописца Гавриила Ефимовича Фролова. В письме от 17 сентября 1928 года Лука Арефьевич Гребнев сообщает Фролову: «Георгий Егорович Егоров тоже помер насильственной смертью – убит бывшим его же певчим в своем доме» [3]. Другие обстоятельства этой трагедии нам по-прежнему неизвестны. Егор Егорович Егоров был похоронен на Преображенском кладбище.

Коллекции Егорова были приняты на хранение в Румянцевский музей. Далее часть памятников попала в Государственный Исторический музей, часть – в Третьяковскую галерею [4]. Книги и личные документы составили фонд Егорова №98 в Отделе рукописей Библиотеки имени Ленина, ныне Российская Государственная библиотека. В настоящий момент из личных документов Е.Е. Егорова формируется отдельный фонд №952.

***

Каталог иконного собрания Е.Е. Егорова

Архивный шифр: ОР РГБ Ф.952 К.1 Ед.19

Название единицы хранения по описи: «Каталог икон строгановской, московской, новгородской и других школ живописи из собрания Е.Е. Егорова, с указанием их предыдущих владельцев, даты поступления и цены».

Крайние даты: 1888–1916 гг.

145 л.

На листах 133об. – 135 об. записей нет.

  1. Рыков Ю.Д. Собрание Егора Егоровича Егорова // Рукописное собрание Государственной библиотеки СССР имени В.И. ленина. Указатель. Том 1, Вып. 2. М., 1986. С. 61.
  2. Например, Василий Титович Семенов — федосеевец, казанский мещанин – пишет Егорову 9 ноября 1910 года: «Тупица тупицей и всё. Не о чем было и гордиться. Поехали они с шику – кто мы – получать из Министерства Внутренних Дел отобранные вещи, а все ничего не понимающие, и понабрали там, и сами не знают, что и их обделали все три партии вер(?) иконами. Ну, чтобы взять с собою тебя бы…» ОР РГБ Ф.98 Б/ш №2066(2076) Л.128.
  3. Опубл.: Мануйлов Ю. Икона староверов Причудья: Гавриил Ефимович Фролов и его иконописная мастерская (комментарии Е.М. Юхименко). Эстония, 2013. С.453-454.
  4. Ковтырева Л.В. Старообрядцы-федосеевцы и их иконы в музейных коллекциях // История собирания, хранения и реставрации памятников древнерусского искусства. Сборник статей по материалам найчной конференции (25-28 мая 2010 года). М., 2012. С.133-140.

Фильм «Время вернуться домой»

Фильм Натальи Литвиной рассказывает о староверах вернувшихся жить на Дальний Восток спустя годы жизни вне России.

Операторская работа: Н.В. Литвина

Продюсер: М.Б. Пашинин

Фильм создан при финансовой помощи «Фонда президентских грантов»